Из дыры в стене и дверей мастерской вырывались клубы пыли, трещало дерево, со звоном выскакивали из стен гвозди. Однако грохот разрушения и не думал стихать, ярость Брута была неумолима. Среди этой какофонии Мэтью различил знакомый хруст: дрогнула вторая опора, и крыша вновь затряслась подобно спящему старику, увидевшему страшный сон. Только тут до Мэтью дошло: что одному потолок, то другому — пол. После очередной канонады воцарилась тишина. Какой-то сумасброд отважился заглянуть внутрь сквозь проделанную быком дыру, но тут же отшатнулся: ему в лицо ударили клубы пыли. Тишина становилась гнетущей. Внутри то и дело что-то музыкально дзинькало, однако никого не радовал этот чудовищный концерт. Внезапно в проломе появился Брут, покрытый с ног до головы серой пылью. Под крики и вопли разбегающихся во все стороны людей он протиснулся сквозь дыру, точно пес, и вышел на Бродвей. Там он встал, удивленно озираясь по сторонам — будто никак не мог взять в толк, с чего все так переполошились, — и в это мгновение несколько смельчаков (или, вернее сказать, отчаянных глупцов) сумели ухватить веревку, привязанную к его носовому кольцу. Брут обратил на них покорный взгляд и как будто пожал плечами — при этом с его спины посыпалась пыль и несколько блестящих черепков. Мэтью облегченно выдохнул. Жизни супругов Стокли больше ничего не грозило, а это главное. Странный утробный грохот, похожий на отрыжку бегемота, донесся из мастерской. Тут же затрещали доски, крыша поднялась в воздух, повисела там несколько секунд и на глазах у потрясенного Мэтью просела, точно пирог, который не вовремя вынули из печи. Внутри, казалось, неистовствовали боги: из дыры и дверей вылетела мощная волна пыли, которая лондонским туманом покатилась по Бродвею, превращая встречных мужчин, женщин, детей и животных в армию серых пугал. Мэтью наполовину ослеп, в глазах стояли слезы. Люди вокруг шатались, кашляли и отплевывались. Да уж, эта история точно попадет на первую полосу «Уховертки», подумал он: не каждый день разгулявшиеся быки ровняют с землей целые дома. Сквозь пыльную завесу он пробрался к дыре на месте витрины, поднял голову и увидел поломанные стропила, ибо никакого потолка и никакой мансарды больше не было. Среди руин на полу он разглядел несколько знакомых предметов, и сердце екнуло в груди: вот его кровать, вот обломки сундука с одеждой и… да, в дальнем углу — останки книжного шкафа с выжженным на нижней полке именем и датой: «Rodrigo de Pallares, Octubre 1690». Мэтью отвернулся, не в силах более смотреть на эту страшную картину, и вдруг сквозь пыльную пелену увидел наблюдающую за ним девушку. Соломенной шляпки на ней больше не было — Берри не то сняла ее, не то потеряла, — и длинные рыжие кудри волнами рассыпались по плечам. Хотя ее, как и остальных, припорошило пылью, она будто вовсе не замечала это неудобство. Видимо, она разглядела боль в глазах Мэтью, так как и в ее глазах читалась скорбь — она искренне ему сочувствовала. У нее был точеный нос и волевой подбородок, который на ином лице, более миниатюрном и субтильном, мог показаться слишком грубым или слишком широким, но Берил нельзя было назвать ни миниатюрной, ни субтильной. Молча и неподвижно смотрела она на Мэтью, а между ними и кругом витала пыль. Он сделал шаг вперед, как вдруг перед глазами все поплыло, он сел, а точнее, осел прямо на мостовую. Тут он понял, что стал объектом пристального внимания еще одной особы. Чуть поодаль сидела Сесилия. Она смотрела прямо на него, слегка склонив голову набок и прядая ушами. Ему померещилось — или маленькие свиные глазки в самом деле блестели, а рыло растянулось в улыбке? Умеют ли вообще свиньи улыбаться? Улыбаться и говорить всем своим видом: «Я предупреждала!»? — Да, — ответил Мэтью вслух, вспоминая ее странное поведение за завтраком. — Ты была права. Пророчество Сесилии сбылось: несчастье наконец случилось. Мэтью еще секунду-другую послушал звон стекла и дзиньканье вылетающих гвоздей, подтянул колени к подбородку, уставился в пустоту и сидел так, покуда Хайрам Стокли не взял его за руку и не помог ему подняться. Глава 28 Через два часа после обрушения гончарной мастерской Мэтью сидел за столиком «Галопа» и допивал третий бокал вина, глядя в тарелку с недоеденной треской. Он был не один — рядом расположились Мармадьюк Григсби и Берри, которые разделили с ним не только беду, но и вино. Хозяин заведения — Феликс Садбери — поставил на столик у входа оловянную кружку для пожертвований, и к вечеру там накопилось три шиллинга, шесть гроутов и четыре дуита — весьма неплохой улов. Садбери сегодня поил и кормил Мэтью бесплатно, что, конечно, радовало, но не слишком утешало. Состояние у последнего было подавленное. Он чувствовал, что не имеет права унывать — ведь он потерял всего лишь временное пристанище, а Стокли потеряли дом и средства к существованию. Страшной мукой было ходить вместе с ними среди руин и слушать рыдания Пейшенс. Не уцелело ничего, кроме пары тарелок и чашек, и вся мебель Мэтью тоже была разбита. Он сумел отыскать под обломками какую-никакую одежду и даже нашел кожаный кошель со сбережениями (один фунт и три шиллинга) — все эти пожитки теперь лежали в холщовом мешке, который Пейшенс вынесла ему из дома. Драгоценные его книги, к счастью, остались целы, но за ними он решил вернуться позже. Согревало душу и клятвенное обещание Хайрама — взять все скопленные деньги и как можно скорее отстроить мастерскую заново. Мэтью не сомневался, что за дело он возьмется уже в ближайшее время. Как же все это печально и некстати, черт возьми! Треска не лезла Мэтью в горло, и ночью ему явно потребуется что-нибудь покрепче вина, чтобы уснуть. А главный вопрос: где спать? — Знаете, это все из-за меня. Мэтью заглянул в лицо Берри. Она кое-как умылась в ведре с водой, и сейчас при свете лампы он увидел россыпь веснушек на загорелых щеках и переносице. Рыжие волосы горели медным огнем, одна кудрявая прядь спадала на лоб и невыщипанную бровь. Ясные выразительные глаза Берри были того же цвета морской волны, что у деда, и они даже не думали таять под взглядом Мэтью. Она больше похожа на бойкую доярку, нежели на эрудированную учительницу, решил он. Такая скорее будет кидать вилами сено или собирать в поле кукурузу, чем учить детей грамоте. Безусловно, она хороша собой — особенно для тех, кому не по вкусу изнеженные особы, — и твердо намерена идти по жизни своим путем. Есть в ней немножко авантюризма, немножко дикарства… и с лихвой безрассудства. А еще эти зубы с щербинкой, которую она не показывала с тех пор, как ее представили Мэтью, но он-то знал, что щербинка есть, и все ждал, когда же она снова явит себя миру. Чем еще Берри похожа на деда? Страшно и подумать… — Из-за вас? — переспросил он, хлебнув вина. — Почему же? — Я притягиваю несчастья. Разве вам дедушка не рассказывал? — Она кивнула на Мармадьюка. — Ах, что за чушь! — воскликнул печатник. — Несчастья иногда со всеми случаются. — Вот именно — иногда. А со мной они случаются постоянно. И с теми, кому не посчастливилось оказаться рядом. — Она взяла бокал вина и одним глотком едва его не осушила — Грейтхаус точно одобрил бы. — Взять хоть случай с проповедником на «Саре Эмбри». — Ну, не начинай! — сказал, а точнее, взмолился Григсби. — Я уже и сам говорил, и остальные пассажиры подтвердили: то была случайность. Если кто и виноват, так это сам капитан. — Неправда. Мыло уронила я. Если бы не это, проповедник не упал бы за борт. — Ладно. — Мэтью был утомлен и подавлен, но ничто так не разгоняет кровь, как хороший спор. — Допустим, вас действительно преследует злой рок. Вы сеете вокруг несчастья, как волшебную пыльцу. Одного вашего присутствия оказалось достаточно, чтобы бык сошел с ума, — закроем глаза на кошек, собак и отражение, которое бык увидел в витрине. Безусловно, я не знаю подробностей остальных ваших злоключений, но, полагаю, вы склонны усматривать во всем злой рок по одной-единственной причине… — Он пожал плечами. — Почему? — с вызовом спросила она, и Мэтью подумал, что зашел слишком далеко — на рыжий волосок дальше, чем следовало. — Потому что совпадения и случайности, — ответил он, охотно глотая наживку, — это тоска зеленая. Порой даже обыденную жизнь взрывает хаос, какие-то непредвиденные и печальные обстоятельства, однако патетические слова о преследующем человека злом роке сразу возвышают его над толпой, перенося в мир… — Он вновь почувствовал, что ступил на зыбучие пески, под которыми намечается некая вулканическая активность, и тут же захлопнул рот. — Давайте лучше выпьем, — предложил Григсби слегка заплетающимся языком. — В мир чего? — последовал вопрос. Мэтью посмотрел Берри прямо в глаза и выпалил все как на духу: — В горний мир, где воздух разрежен и где обитают лишь те, кому для поддержания жизни необходима особая смесь жалости к себе и сверхъестественных сил — ведь и то и другое притягивает внимание окружающих, как магнит. Берри не ответила. Неужто щеки ее зарделись — или это загар? Мэтью показалось, что в глазах цвета морской волны вспыхнул огонь — подобно тому как вспыхивали солнечные блики на шпаге Грейтхауса, когда тот пытался его уколоть. А ведь эта девица, пожалуй, получает удовольствие от такого рода перепалок… — Спокойно, спокойно, — пробормотал Григсби в свой бокал. — Могу вас заверить, сэр, — сказала Берри, мельком улыбнувшись и наконец продемонстрировав ту самую щербинку, — что я не склонна себя жалеть и никакими сверхъестественными способностями не обладаю. Я лишь рассказываю вам о выводах, которые сделала. Всю мою жизнь меня — и тех, кто оказывался рядом, — преследовали напасти. Сколько их было? Десять, двадцать, тридцать? Да и одной достаточно, поверьте. Пожары, аварии на дорогах, несчастные случаи, в результате которых люди ломали кости, чуть не тонули… хотя почему «чуть», проповедник вот утонул. И подобных событий в моей жизни не счесть. Сегодняшнее происшествие — не исключение, это наглядный пример действия моей «волшебной пыльцы», как вы метко выразились. И между прочим, этой волшебной пыльцы еще очень много в ваших волосах. — Увы, сегодня у меня не было возможности помыться. Прошу прощения, если мой вид оскорбляет ваши чувства. — Дети, — вмешался Григсби, — я, конечно, рад, что мы все так замечательно ладим, но давайте на секундочку вернемся на бренную землю! Мэтью, где ты сегодня будешь ночевать? Хороший вопрос. Мэтью лишь пожал плечами, пытаясь скрыть свое отчаяние. — Какой-нибудь ночлег да найду. Сниму комнату, по всей видимости. Или мистер Садбери разрешит мне провести одну ночь в подсобке… — Близится час, когда на улицах никого не должно быть. Негоже тебе ходить по домам после восьми тридцати — если, конечно, не хочешь попасть за решетку. — Григсби допил вино и отодвинул бокал. — Слушай, Мэтью, у меня есть идея. Послушать-то, конечно, можно, вот только идеи у тебя обычно сомнительные, подумал Мэтью. Берри, казалось, тоже направила все внимание на деда, пытавшегося сформулировать некую мысль. — Я пригласил бы тебя в гости, но, боюсь, с Берил… то есть с Берри это не очень удобно… Зато у меня рядом с домом есть подсобка, голландский молочный погреб, помнишь? Мэтью вспомнил кирпичный сарай, где печатник держал бумагу, краску и запасные части для печатного пресса. Раньше это помещение служило для хранения молока и прочих скоропортящихся продуктов. Что ж, приятно будет поспать в прохладе для разнообразия, но есть как минимум одна загвоздка… — Разве там не земляной пол? — Застелим его ковриком — и все дела, — ответил Григсби. — Последние заказы, господа! Делайте последние заказы! — закричал мистер Садбери, звоня в колокольчик над барной стойкой. — Через десять минут закрываемся! — Даже не знаю, — сказал Мэтью, стараясь не смотреть на Берри — хотя та не сводила с него глаз. — Там ведь ужасно мало места… — А тебе надо много? Мы с Берри там немного приберем, расчистим местечко. У меня и койка есть. Сам же говоришь — это всего на одну ночь. Впрочем, я тебя не тороплю, живи, сколько пожелаешь. Ага, подумал Мэтью, вот где собака зарыта! Хочешь держать меня поближе к Берри и потихоньку обрабатывать, чтобы я стал ее нянькой. — Там и окон-то нет, — сказал он. — А я привык к виду. — Да на что тебе смотреть в темноте? Соглашайся, Мэтью! Там сейчас склад, но место для койки непременно найдется, а то и для небольшого письменного столика, если он тебе нужен. Фонарь засветим — и выйдет уютный ночлег. Мэтью хлебнул еще вина и задумался. Он так устал за день, что ему было совершенно все равно, где спать, — лишь бы не в грязи. — Мышей нет? — уточнил он. — Нет, конечно! Чисто и безопасно — не дом, а крепость! На двери замок, ключ у меня в столе. Мэтью кивнул и покосился на Берри: — А вы что думаете на этот счет? — Я не против. Поступайте, как сочтете нужным. Если не боитесь моей волшебной пыльцы, конечно. — Она у вас когда-нибудь заканчивается? — Судя по всему, нет. — Я не верю в злой рок. — Простите, сэр, — сладко запричитала она, — но в удачу-то вы верите! Если кто-то рождается под счастливой звездой, то почему другому не родиться под черной тучей? — Я думаю, черную тучу вы себе просто выдумали, — ответил Мэтью. Глаза Берри вновь предостерегающе сверкнули, однако молчать он не мог: — Впрочем, готов допустить, что вы не внимания людей ищете, а наоборот… Пытаетесь под этой тучей спрятаться. — Спрятаться? — Берри едва заметно скривила губы. — От чего же я, по-вашему, прячусь? — Позвольте, нам сейчас не о черных тучах надо думать! — вмешался Григсби, чему Мэтью был даже рад, так как у него пропало всякое желание продолжать словесный поединок с этой девицей. — Лучше подумай, где тебе провести черную ночь, дорогой Мэтью. Что ты там говорил? — Ничего. Если Берри и впрямь родилась под черной тучей, то лило из этой тучи почему-то на всех вокруг. Допивая третий бокал вина, Мэтью с тоской осознал, что в голове у него еще недостаточно пусто. — Ладно, Берри, нам пора. Идем, внучка, — сказал Григсби. Они встали из-за стола, и Берри тотчас, не попрощавшись и даже не оглянувшись, вышла на улицу. — Ты уж не обессудь, Мэтью. Она немного не в своей тарелке. Бедняжке столько пришлось пережить на корабле — я ее не виню.