Она сидела в кресле, печальная и при этом царственная, — в самом сердце геометрической фигуры, образованной линиями, что связывали Пеннфорда Деверика и его убийцу. Два факта жгли разум Мэтью. Тот, кто поместил сюда эту женщину, очень ее опекал (любил?) и постарался окружить привычной роскошью, однако тот же самый человек взял стамеску и стесал с мебели все отметки, чтобы ее личность никто не смог установить. Зачем? В самом ли деле имя Деверика проникло в сумеречные глубины ее сознания и нашло там отклик? Если да, то почему оно вызвало безмолвные слезы? От Деверика — к Масочнику, от Масочника — к Деверику. Однако, может статься, геометрия связей здесь куда сложней: Королева Бедлама, Масочник, доктор Годвин, Пеннфорд Деверик и Эбен Осли… — Можно узнать, о чем вы думаете? — задал вопрос Рамсенделл. — Я думаю, не пятиугольник ли вижу, — ответил Мэтью. — Что? — не понял Хальцен. Изо рта его вырвалась и стекла по подбородку струйка дыма. Мэтью не ответил, слишком увлечен был расчетами. Только на сей раз он вычислял не расстояния и углы, а свои шансы на успех в решении этой головоломки. Возможно ли это, и если да, то с чего начать? И как начать? — Что ж, — проговорил Грейтхаус. Голос его не сулил ничего хорошего. — Кем она себя считает? Королевой Марией, ожидающей ответа от короля Вильгельма? — Он потер уже обросший щетиной подбородок. — Неужто никому не хватило смелости сообщить ей прискорбную весть, что король Вильгельм скончался? Мэтью наконец принял решение: — Полагаю, мы возьмемся за ваше дело, господа. — Погоди минутку! — возмутился Грейтхаус, не дождавшись ответа врачей. — Я же еще не согласился! — Неужели? — Мэтью уставил на него холодный взор. — И что вас останавливает? — Да ведь мы должны… должны сперва все обсудить, вот что! — Господа, если вы сможете предоставить нам ответ утром, мы будем вам весьма и весьма признательны, — сказал Рамсенделл. — Ночлег вы найдете в «Добром друге», но отужинать я вам рекомендую в харчевне миссис де Пол, там кормят не в пример лучше. — Мне лишь бы наливали побольше да покрепче, — пробормотал Грейтхаус себе под нос, а Рамсенделлу сказал: — Мы возьмем с вас три кроны плюс расходы. Одну крону хотелось бы получить авансом при подписании договора. Рамсенделл вопросительно взглянул на Хальцена, а тот пожал плечами. — Дороговато, конечно, — сказал первый. — Но, полагаю, нам это по карману, если расходы не превысят наши ожидания. — А это уж как пойдет, — ответил Грейтхаус, явно стараясь отбить докторам всякое желание с ним связываться. Бравый вояка и мастер меча спасовал перед тенью безумия, ибо против безумия, как известно, бессильны шпаги, пистолеты и кулаки. Рамсенделл кивнул: — Мы всецело полагаемся на ваше благоразумие. В конце концов, вы ведь профессионалы. — Верно. — Грейтхаус еще немного петушился, но Мэтью стало ясно, что вопрос оплаты улажен. — Верно, так и есть. Прежде чем выйти за дверь, Мэтью еще раз окинул взглядом богатое убранство комнаты, элегантную мебель и картины на стенах. Где, интересно, муж этой женщины? И кто он такой? Подобный интерьер явно стоит немалых денег — как они заработаны? Он вновь посмотрел на четыре итальянские маски, а затем — на недвижный профиль пациентки. А ведь и это лицо — тоже в каком-то роде маска, подумалось ему. За которой скрывается либо пустота и безумие, либо мучительные воспоминания. «Прибыл ли ответ короля?» — Всего вам доброго, — сказал Мэтью безмолвной Королеве Бедлама и вслед за остальными покинул ее чертоги. Глава 27 — Если хочешь знать мое мнение, — наконец нарушил получасовое безмолвие Хадсон Грейтхаус, — дело это раскрыть нельзя, хоть ты и думаешь иначе. У меня, что ни говори, опыта поболе твоего будет. Мэтью ничего не ответил. Они возвращались в Нью-Йорк по филадельфийской дороге. На часах было несколько минут одиннадцатого; солнце то и дело выглядывало из-за серых туч и сверкало на мокрой листве и в лужах. Из Уэстервика выехали рано утром, сразу после завтрака с врачами в харчевне миссис де Пол. Ночью, пока за окнами бушевала гроза и дождь барабанил в закрытые ставни «Доброго друга», Мэтью и Грейтхаус вели ожесточенный спор о том, удастся ли им установить личность Королевы. Последний считал, что миссис Герральд сочтет дело безнадежным, а Мэтью настаивал, что безнадежны лишь те дела, на которых поставили крест. Наконец Грейтхаус понял, что от своего решения юнец не отступится, пожал плечами, взял со стола початую бутылку рома и со словами «Что ж, тогда это на твоей совести» поднялся в свою комнату. Мэтью еще послушал вой ветра за окном, допил последнюю чашку имбирного чая и ушел к себе, где долго ворочался в постели и обдумывал загадочный пятиугольник. Лишь после полуночи сон наконец избавил его разум от лихорадочных метаний. — С чего думаешь начать? — спросил ехавший рядом Грейтхаус. — Идеи есть? — Есть. — Слушаю внимательно. — Начать следует с Филадельфии, — ответил Мэтью, пуская Данте в обход глубокой лужи, похожей на болото, которое запросто могло проглотить их целиком. — А точнее — с конторы Икабода Примма. — Да неужели! — Грейтхаус громко засмеялся. — То-то наши клиенты обрадуются! Разве не слышал, что Примм ничего не должен знать о нашем расследовании? — Я, между прочим, тоже слушаю внимательно, однако мистер Примм… — Лукавил? — предложил Грейтхаус. — Именно. Если его клиент так заботится о благополучии этой дамы, он — или она — не станет забирать ее из учреждения Рамсенделла, и на угрозы Примма можно не обращать внимания. Вряд ли он найдет другую лечебницу, где ее смогут окружить такой же роскошью и вниманием. Клиент Примма хочет не просто убрать Королеву с глаз долой, но и обеспечить ей должный уход и защиту. — Едва ли доктора одобрят твой замысел. — А разве им обязательно знать? Грейтхаус помолчал. Солнце уже лилось сквозь кроны деревьев, и влажный лесной воздух становился все жарче. — Не по душе мне это дело, честно скажу, — наконец произнес он. — Полоумные у них разгуливают на свободе, врачи несут какую-то околесицу про мир грез и душевные расстройства… Знаешь, что со мной сделал бы отец, попробуй я уйти в мир своих грез? Выпорол бы меня хорошенько — и дело с концом! Вот и по этим ребяткам плетка плачет, а они с ними носятся, как с нежными цветочками… — Стало быть, — сухо проговорил Мэтью, — вы и Джейкоба предлагаете выпороть? — Ты же меня понял! Полоумные — они и есть полоумные, а врачи должны называть вещи своими именами. — Полагаю, в Англии вы нашли бы немало единомышленников из числа так называемых врачей. Только им наши услуги без надобности. — Мэтью покосился на Грейтхауса, чтобы увидеть выражение его лица, весьма сумрачное, — затем вернул взгляд на дорогу. — Разве вас не восхищает желание Рамсенделла и Хальцена помогать пациентам? — Нет. Это все благоглупости, напрасно мы сюда приехали. Людям с душевными расстройствами нельзя помочь. — Ага, вот вы и сами про душевные расстройства заговорили! — Нечего ерничать. У меня дядя, матушкин брат, так болел. В пятьдесят лет лошадок деревянных вырезал! А однажды усадил меня рядом и стал рассказывать, что видел у себя в саду гномиков. Бывший вояка, ротмистр, подумать только! Кстати, ты мне чем-то его напоминаешь. — Чем же? — Он тоже все в шахматы играл. Сам с собой. Сядет, бывало, за доску, фигуры расставит и играет за обе стороны, да еще себе под нос бормочет. — Неужели! — сказал Мэтью, вновь косясь на Грейтхауса. — Ладно. Допустим, поедешь ты в Филадельфию, заявишься в контору этого негодяя Примма. А он не обязан раскрывать тебе личность пациентки, нет такого закона. Он тебя вышвырнет на улицу, как только ты заведешь шарманку о душевных расстройствах, — к гадалке не ходи. И что ты тогда будешь делать? А? — Мэтью не ответил, и Грейтхаус начал давить: — Пойдешь по улицам, приставая к прохожим? Мол, не видел ли кто седую бабку, которая считает себя королевой Марией и сидит в сумасшедшем доме, дожидаясь ответа от короля Вильгельма? Эдак тебя квакеры быстренько в свое заведение упрячут! Я уж молчу о том, что Филадельфия побольше Нью-Йорка будет. Наводить справки полвека придется — домой вернешься древним стариком с бородой до колен. — Да? А вы мне разве не поможете справки наводить? — Не дури, я серьезно! Вчера я уже говорил, что вся эта история — на твоей совести. Боюсь, миссис Герральд отправит меня на полгода перья тупым ножом очинять, как узнает, что я тебя не образумил. Словом, нет, я с тобой в Филадельфию не поеду. — А мне показалось, — молвил Мэтью, — что вы весьма охотно взяли у врачей деньги. — Он уставил в Грейтхауса холодный взгляд. — Неужели вы хотите сказать, сэр, что после всех ваших громких речей о крепости тела, духа и ума вы струсили перед лицом истинных испытаний? — Испытания — это одно. А то, что ты затеял, — гиблое дело. И смотри, кого называешь трусом. Да я тебя одним мизинцем из седла вышибу! Тут Мэтью не выдержал. Не успев толком обдумать свои следующие действия, он развернул Данте и преградил путь коню Грейтхауса. Щеки Мэтью пылали, сердце колотилось в груди. Не станет он больше терпеть унижения, хватит! Конь Грейтхауса захрапел и подался назад. Данте стоял стеной поперек дороги, а Мэтью на его спине сгорал от гнева. — Да ты совсем рехнулся? — вскричал Грейтхаус. — У меня конь чуть не… — Придержите язык, — сказал Мэтью. — Что?! — Я сказал, придержите язык. — Ах вон оно что, — ухмыльнулся Грейтхаус. — Наш мальчик все-таки спятил. — Не спятил. Просто наконец готов сказать все, что о вас думаю. — Да неужели? Ну так я с удовольствием выслушаю! Или мне сразу спешиться и обломать тебе бока вон об то дерево? Уверенность Мэтью дрогнула, и он понял, что молчать нельзя, надо говорить дальше, пока разум не одержал верх над сердцем. — Сидите на месте и слушайте. А если потом вам захочется обломать мне бока о дерево — ради бога. Ничуть не сомневаюсь, что вам это под силу. Равно как и вышибить меня из седла одним мизинцем, как вы столь велеречиво выразились. Но будь я проклят, если вы и дальше будете разговаривать со мной как с ничтожеством!