— Премного благодарен, — сказал он, вручая конверт. Адвокат изучил подпись и сказал: — Джоплин говорит, что вы… — Гусь лапчатый? — подсказал ему Мэтью. — …сообразительный молодой человек, который умеет делать выводы. — Кипперинг убрал письмо. — Мол, вы и сами метите в главные констебли. Это так? — Едва ли. Было время, когда я хотел стать адвокатом. Теперь же… — Мэтью решил пока не упоминать бюро, — у меня другие планы. — Насколько я могу судить, вас интересует правосудие, верно? — Да. Кипперинг хмыкнул: — Что ж, открою вам тайну: работа адвоката — отнюдь не сахар. Сколько раз мне доводилось смотреть, как справедливость — в мире коммерции и деловых контрактов это называется «честная игра» — терпит полный крах под лавиной лжи и грязных денег. Даже если начинаешь идеалистом, рано или поздно понимаешь: все твои высокие идеалы стоят не больше, чем бутылка рома и тепло того женского тела, которое тебе по карману. Да, я полощу себе мозги ромом, и что с того? Не вам порицать мой выбор. — А я никого и не порицаю. Просто мне кажется, что такой профессионал, как вы, мог бы выбрать дорогу попрямее. — Ага. — Кипперинг едва заметно усмехнулся. — Профессионалу негоже марать руки, верно? Надо беречь свою честь! Прекрасное убеждение — для тех, кто живет в мире грез. — Улыбка исчезла с его лица. — Я вот не живу. Видимо, сказать ему было больше нечего: Кипперинг махнул рукой, как бы отметая все представления Мэтью о том, как подобает вести себя джентльменам и профессионалам своего дела. Мэтью же решил, что пора уходить — а то недолго сболтнуть лишнего и выдать тем самым, что ничегошеньки ему не известно о таинственной Грейс Хестер, кроме имени. Когда Мэтью уже хотел вернуться за мешками Берил, Кипперинг глухо произнес: — Надеюсь, вы с Джоном Файвом больше не доставите преподобному Уэйду никаких неудобств и огорчений. Даете слово? — Даю! — без промедления ответил Мэтью. — И за Джона тоже могу поручиться. Поверьте, он не захочет причинять Констанции боль. Ему пришло в голову, что здесь следовало употребить слово помягче — «огорчить», например, — однако блеф его, к счастью, пока не раскусили. — Преподобный найдет выход, вот увидите. — Хорошо. Доброго вам дня, сэр. Мэтью двинулся к тому месту, где остались лежать мешки. Перед глазами все плыло, из подмышек жуками ползли по бокам крупные капли пота. Когда он набрался храбрости и оглянулся на Кипперинга, тот уже растворился в тени кораблей. Мэтью взвалил на плечи багаж Берил и зашагал к дому печатника, пытаясь унять рой вопросов в голове, на которые пока не было и не могло быть ответов. Глава 24 Главный прокурор передал судье Пауэрсу несколько дел о нарушении губернаторского указа, и Мэтью как раз записывал в журнал имена нарушителей, когда в кабинет вошел Хадсон Грейтхаус. Дело было около восьми утра. Мэтью стал гадать, кого больше удивил этот визит — его или судью. — Хадсон! — воскликнул Пауэрс, откладывая перо и вставая. Он явно не ждал сегодня таких гостей. — Доброе утро! — И тебе доброе, Натаниел. Грейтхаус одновременно пожал судье руку и стиснул ему плечо. Мэтью удостоился лишь короткого кивка. Судя по помятому лицу Хадсона, спалось ему после давешней гробокопательской вылазки прескверно. — Очень рад тебя видеть, как всегда, — сказал Пауэрс. — Чем могу быть полезен? — Можешь, например, со мной прогуляться, — последовал ответ. — С удовольствием. — Судья быстро сообразил (как, впрочем, и Мэтью), что Хадсон явился по серьезному делу, требующему разговора один на один. Он подошел к крючкам на двери, надел полосатый серый сюртук и серо-сизую треуголку. — Я отлучусь ненадолго, Мэтью. Вернусь, как только смогу. — Да, сэр. Пауэрс и Грейтхаус вышли из кабинета. Мэтью вписал в журнал очередное имя и на мгновенье задумался: для чего же Грейтхаус позвал судью на «прогулку»? Быть может, он хочет рассказать Пауэрсу о теле и о своих подозрениях касательно профессора Фелла? Если этот властитель криминального мира действительно точит зуб на судью, Грейтхаус может посоветовать ему не ждать конца сентября, а уйти на заслуженный отдых прямо сейчас. Мэтью развернул стул к окну и выглянул на улицу. Перед рассветом прошел дождь, и улицы были мокрые, но потом — когда Мэтью бежал за выстиранным бельем к вдове Шервин — небо немного прояснилось. Эх, надо было, конечно, придержать язык, не рассказывать ей про труп, но она так буравила его взором своих синих глаз, прижимая к столу стопку чистых рубашек и бриджей, так напирала: «Ну? Чем сегодня порадуешь? Хм-м?» — что он выболтал ей все как на духу. Хотя поначалу, конечно, пытался прикинуться дурачком. — Мадам, увы, сегодня я с пустыми руками. Завертелся, столько дел… — Ну-ну! Тоже мне, дуру нашел! Явно у тебя что-то есть. — Без улыбки на лице она больше походила на великаншу-людоедку из сказки, нежели на шаловливую прачку. — Та-ак… — Она потянула носом воздух, и Мэтью невольно попятился. — Ты побывал в какой-то заварухе. Мертвечиной разит. В субботу Мэтью дважды выстирал рубашку с мылом и даже остался доволен своей работой: покойником от него больше не пахло. Однако у вдовы Шервин был нюх ищейки, не иначе. — Слушай сюда, — скомандовала она. — Я знаю почти все, что творится в этом городе. И тайное, и явное. А правило мое ты знаешь: ты мне — я тебе. По-другому никак. — Она ткнула его пальцем в грудь. — Когда тебе позарез надо узнать чей-нибудь секрет, к кому ты идешь? То-то же, ко мне! А коли тебе мои услуги без надобности — я, между прочим, не каждому их предлагаю, — скатертью дорожка! И белье тебе пускай стирает Джейн Невилль, коли так. — Понял. А… почему вы предложили свои услуги именно мне? — А вот почему, — заговорила она медленно, словно втолковывая дурачку азбучные истины. — Тебе мои знания явно нужны для дела. Я это сразу уяснила. Ты ж не просто так меня про Эндрю Кипперинга расспрашивал, а? Кому-то, может, лишь бы языком почесать, но ты не из таковских. Слухи тебя не интересуют, а вопросы ты задаешь всегда с умыслом, я права? — Правы. — Мэтью понял, что от этой женщины ничего не скроешь: тайны всех грязных воротничков ей прекрасно известны. — Это дело как-то с твоей работой у судьи связано, да? — С работой, верно. — Тогда ты должен понимать, чем я могу тебе пригодиться. Помогаю держать ушки на макушке, так сказать. А в награду прошу самую малость. — Она покосилась на дверь — решила, что кто-то заходит, но тень прошла мимо. — Ну, валяй. Ты мне — я тебе. Чем порадуешь? Мэтью в самом деле понимал, что вдова Шервин может поставлять ему сведения, которые пригодятся бюро «Герральд». Но можно ли ей доверять? Умеет ли она держать язык за зубами? — Вы ведь понимаете: то, что я вам расскажу… — …Не для чужих ушей? — догадалась прачка. — Вот именно. Например, никто не должен знать, что я приходил к вам с расспросами. — Не то на тебя всех собак спустят. — Верно. А собак я не очень люблю. Словом, все наши беседы прошу держать в строжайшей тайне. Мэтью подумал, что прачке можно бы и приплатить — если ему самому когда-нибудь заплатят, — однако решил повременить с этим предложением. — Я — могила! — Ее глаза сияли от нетерпения. — Ну, выкладывай! — Что ж… вчера на корабле прибыла внучка мистера Григсби. Как я понял, через две недели после выхода из порта несколько женщин… — …Устроились мыть голову на палубе, а преподобный Патриксон в это время стоял на табурете и читал проповедь. Внучка печатника уронила мыло, кто-то на нем поскользнулся и влетел в капитана Биллопса, а тот врезался аккурат в священника и скинул его за борт. То ли священник голову разбил, пока падал, то ли воды наглотался, но он быстренько пошел ко дну, и как раз в этот миг их корабль врезался в кита. Мэтью кивнул. Все это он узнал вчера днем от одного из замшелых пассажиров «Сары Эмбри», однако стоило признать: вдова Шервин была непревзойденным мастером по добыче последних новостей. — Кит еще до столкновения был изранен, — видно, акулы его покусали. Ну, «Эмбри» и влетела на всех парусах ему в бок. Кусок китовьего мяса размером с телегу прицепился к носу корабля. Жуткое небось было зрелище. Акулы почуяли кровь и стали сотнями кружить возле «Эмбри», день и ночь. Сожрали этот кусок подчистую и заодно брешь в носу прогрызли. Корабль начал набирать воду. — Вы уже в курсе, — сказал Мэтью. — Только они брешь залатали, как полил дождь. Гром, молнии, волны высотой с дом! — гремела, подобно буре, вдова Шервин. — Тогда-то у них и треснула грот-мачта. А сразу после шторма на море опустился мертвый штиль. За несколько дней — ни ветерка, море гладкое, как стекло, и солнце сверху жарит. Капитан совсем спятил и хотел выбросить девчонку за борт, но остальные за нее вступились: все же видели, что она не нарочно мыло уронила. Да и священника он сам за борт уронил. Да, все это я уже слышала, чем еще порадуешь? Мэтью подумал, не интересно ли ей будет узнать, что Сесилия до сих пор каждое утро тычется рылом ему в колени. Он быстро оглянулся на дверь — не идет ли кто, — открыл рот и… вывалил то, что никак не собирался говорить: — За несколько дней до смерти мистера Годвина был найден еще один труп. Его прибило к берегу реки на ферме в десяти милях от города. Главный констебль предпочел сохранить это в тайне. Вдова Шервин тотчас смекнула, что к чему: — Выходит, не три убийства было, а четыре! Тоже Масочник постарался? — Не берусь утверждать. Жертвой оказался молодой человек, личность которого до сих пор не установлена. — Мэтью решил выдать еще одну тайну: — На теле — множественные ножевые ранения… Прачка одобрительно присвистнула: — И как же ты про это узнал? — Опять-таки не могу сказать, но зато я своими глазами видел труп. — Причем вблизи, судя по тому, как от тебя разит. Ступай-ка ты домой и скорей переоденься, а не то над тобой стервятники скоро кружить начнут. И да, мы с тобой квиты. Сидя теперь за письменным столом в кабинете судьи, Мэтью гадал, не наговорил ли вдове Шервин лишнего. Впрочем, она действительно может сослужить ему службу в будущем — так что это в некотором роде аванс… Прошло от силы минут десять, когда в кабинет вернулись Пауэрс и Грейтхаус. Мэтью решил, что судье рассказали о профессоре Фелле, ибо губы его были поджаты, а взгляд темен. Он снял сюртук, шляпу и повесил их на дверь, затем повернулся к Мэтью и произнес: