— Что скажешь? — напомнил о себе Джон. Мэтью кашлянул. — А ты, случаем, не знаешь, выходил ли преподобный Уэйд на прогулку вчера вечером? — Констанция говорит, что он был дома. В том-то и дело, понимаешь? Вот уже две недели кряду он каждый вечер уходит, причем в любую погоду! А тут остался. Поэтому она убеждена, что сегодня он точно уйдет, скорее всего между половиной десятого и десятью. — Однако уверенности у нее нет. — Нет. Мэтью не пришлось долго думать. — Что ж, попытаем удачи сегодня в половине десятого. Если понадобится, я выжду один час, но потом пойду домой. — Он знал, что при необходимости выждет и два часа, но не хотел выдавать своего нетерпения. — Спасибо, Мэтью! Благослови тебя Бог! Сколько я тебе должен? — Нисколько. Я не таю на тебя зла и хочу это доказать. А еще он хотел выяснить, что же за дело было у преподобного Уэйда, Вандерброкена и… этой таинственной женщины. Во-первых, кто она? Во-вторых, почему ждала на углу Мейден-лейн и Смит-стрит, а не зашла за Уэйдом вместе с врачом? Вернулась с кувшином вина официантка, но Мэтью уже знал все, что ему нужно было знать, и собрался уходить. По пути к стойке, где Джону надо было подписать счет, они вновь прошли сквозь игорный зал, в котором за последние полчаса стало еще более дымно, людно и шумно. Проститутки в крашеных париках и безвкусных платьях, с лицами, совершенно неразличимыми под слоем белил, румян и теней, разгуливали среди столиков, выискивая стопки монет, — мужчины, которым эти монеты принадлежали, были в их глазах лишь препятствием на пути к цели. Ни Кипперинга, ни Полларда Мэтью не увидел, но они наверняка были здесь, просто пересели за другой стол. Внезапно на пути у Мэтью и Джона Файва возникли, точно выпрыгнув из засады, две куколки в полном боевом раскрасе. Одна была субтильным привидением лет тринадцати, а та, что постарше, размерами и комплекцией напоминала Хайрама Стокли. Обе безобразно улыбались, обнажая черные кривые зубы. Джон Файв решительным движением руки отодвинул в сторону брюхастую проститутку, а Мэтью попытался увернуться от тощего дитя: для этого он обогнул двоих игроков в проходе и… охнул, будто его ударили под дых: за карточным столиком слева от него, совсем рядом — метни кости и наверняка попадешь, — сидел Эбен Осли собственной персоной. За тем же столом сидели еще трое, но среди них Мэтью не увидел головорезов, что в понедельник ночью устроили ему взбучку. В тот момент раздавали карты, и все были целиком сосредоточены на игре. Мэтью отметил, что кучка серебра рядом с Осли небольшая, меньше остальных, на лбу и щеках его выступил пот, а высокий белый парик сидит криво. Пока Мэтью наблюдал за этой сценой — завороженный скорее близостью врага, нежели ходом игры, — игроки побросали свои монеты и карты, кто-то победно завопил, а лицо Осли исказила гримаса отвращения, словно из чашки эля у него под носом выползла змея. Фыркнув не то презрительно, не то отчаянно, он потянулся за своим черным блокнотом с золотым орнаментом на обложке, открыл его и принялся строчить что-то обмотанным бечевкой карандашом. Записывает свои проигрыши, догадался Мэтью. Чтоб тебе только проигрывать, гад! Внезапно, будто зверь, почуявший слежку, Осли оторвал взгляд от блокнота и посмотрел прямо в глаза Мэтью. Они глядели друг на друга сквозь подрагивающую пелену дыма, пока за другими столами шла игра и гремели кости, победители ликовали, проигравшие бранились, проститутки что-то нашептывали клиентам, а шелудивый пес подбирал с пола объедки. В следующий миг Осли так же внезапно отвел взгляд, дописал строчку, захлопнул блокнот и ударил кулаком по столу: мол, раздавайте. Мэтью тоже отвернулся и подошел к выходу. Джон Файв как раз подписывал счет. — Я уж думал, что потерял тебя в толпе, — сказал Джон. — Все хорошо? — Да, — откликнулся Мэтью, — но хочется глотнуть воздуху. Он вышел на Бродвей и тут же выбросил из головы мысли об Эбене Осли. Надо подумать о предстоящем деле. Джон Файв, ничего не зная о разыгравшейся минуту назад безмолвной сценке, молча шагал рядом. Глава 15 Около десяти часов вечера Диппен Нэк остановился у колодца посреди Мейден-лейн. Он отложил в сторону фонарь и короткие вилы, набрал в ведро воды и попил, а следом сделал огромный глоток из кожаной фляги, которую достал из-под плаща. Затем он взял свои вещи и пошел вокруг колодца, помахивая фонарем и держа наготове вилы — в его представлении это называлось «тщательным осмотром». Вскоре констебль свернул с Мейден-лейн на запад и двинулся в сторону Бродвея. Мэтью крадучись вышел из своего укрытия за углом постижерной лавки Якоба Вингейта и проводил взглядом надменного коротышку, гордо вышагивающего по улице, точно бентамский петух. Нэк был из тех констеблей, что, по мнению Мэтью, позорят профессию. Ему ничего не стоило обвинить невинного, а при малейшем намеке на опасность он удирал так, что пятки сверкали. Характер он имел прескверный и не единожды получал выговоры от судей — в том числе от судьи Пауэрса — за то, что по ночам крал ключи тюремных смотрителей, заходил в камеры и мочился на спящих заключенных. Следить за домом преподобного Уэйда оказалось труднее, чем рассчитывал Мэтью: за последний час по Мейден-лейн прошло уже два констебля (первым был вооруженный топором Сильвестр Коппинс). Нехорошо, если кто-нибудь заметит, что Мэтью околачивается возле дома священника в столь поздний час. Впрочем, между лавкой Вингейта и следующим зданием — жилым домом — обнаружился удобный просвет шириной в три фута, где ему удалось спрятаться. Вообще, мало какие дома на улицах города строились вплотную друг к другу, и Масочнику, должно быть, не составляло труда точно так же прятаться в просветах между ними, скрываясь с места преступления. Мэтью показалось, что стражи порядка стали ходить несколько быстрее, чем раньше, — то ли главный констебль Лиллехорн надеялся таким образом внушить горожанам чувство защищенности, то ли констебли сами ускоряли шаг, чуя угрозу. Сам факт того, что трусливый пропойца Диппен Нэк выпил воды перед тем, как глотнуть горячительного, свидетельствовал о его желании сохранять бдительность дольше обычного. Мэтью и самому отчаянно хотелось зажечь фонарь, однако сегодня ему предстояло двигаться под покровом тьмы. Жаль, нет шпаги или пистолета… да хоть пращи, ей-богу! Он сознавал, что совершенно беззащитен, и то и дело с подозрением поглядывал за спину: как бы из его же укрытия не выскочил кто другой. Безумие какое-то, уже не впервые за вечер подумал Мэтью. Мимо то и дело проходили люди: одни едва волочили ноги и пошатывались, другие — шли быстро и решительно, торопясь домой. После одиннадцати вечера — когда догорят свечи в фонарях — смелость наверняка покинет констеблей. А преподобный Уэйд вообще может сегодня не выйти: хоть он и служитель Господа, ему прекрасно известно, на что способен дьявол. Быть может, лучше отправиться домой в половине одиннадцатого, рассуждал Мэтью, прислушиваясь к тиканью часов в нагрудном кармане. Вдруг справа ему померещилось какое-то движение, и он с замиранием сердца вернулся в укрытие. Мимо быстро прошагали и скрылись из виду два джентльмена с фонарями и тростями. Что ни говори, а Нью-Йорк — нервный город и без всяких «Уховерток». Попрощавшись с Джоном Файвом, Мэтью провел какое-то время в «Галопе» и узнал от тамошних завсегдатаев, что Ефрем Аулз сегодня действительно помогает Григсби печатать номер, и занятие это наверняка займет у них всю ночь. Время шло. Мэтью казалось, что на часах должно быть почти пол-одиннадцатого. На Мейден-лейн стояла тишина, никто больше не ходил. Мэтью присел на корточки, чтобы дать отдых ногам, но тут воспротивились колени — пришлось сразу встать. Он по привычке глянул по сторонам и через плечо, однако все его внимание было приковано к двери дома Уэйда, который стоял напротив, через дорогу, двумя домами дальше по улице. Теперь уж все одиннадцать, подумал Мэтью. Часы доставать было бесполезно, слишком темно. Еще чуть-чуть — и домой. Примерно через три минуты после того, как он принял это решение, за окнами дома священника промелькнула свеча. Мэтью понадеялся, что это просто Уэйд или его дочка ходят по дому и сегодня все-таки обойдется без ночных странствий. Внезапно дверь отворилась, и из дома в желтом круге света от жестяного фонаря вышел человек в черном сюртуке и черной треуголке, державшийся очень прямо. Уильям Уэйд закрыл за собой дверь, спустился по четырем ступенькам крыльца и зашагал по улице мимо Мэтью. Двигался он не быстро и не сказать чтобы праздно, обычным спокойным шагом. Мэтью вжался в стену постижерной лавки. Уэйд повернул на Смит-стрит… и преследование началось. Мэтью позволил священнику отойти подальше. На Смит-стрит они были одни и оба по очереди миновали то место, где был найден труп Деверика. У Мэтью мороз пошел по коже, когда он представил, что за ним сейчас тоже кто-то следит — равно как он сам следит за преподобным Уэйдом. Может, стащить где-нибудь уличный фонарь? Нет, за кражу городского имущества могут выжечь букву «В» на правой руке, еще чего не хватало… Да и объект слежки заметит свет. Никогда еще ночь не казалась Мэтью такой темной, но, к худу или к добру, он был полностью в ее власти. Вскоре он обнаружил, что некоторые горожане вовсе не торопились домой и плевать им было на кровожадного Масочника. В «Кошачьей лапке» — слева по Уолл-стрит — бойко играла скрипка, а через дорогу, рядом с портовым невольничьим рынком, у входа в «Петушиный хвост», стояла целая компания гуляк. Их оживленные голоса то становились громче, то вновь затихали. Заведение привлекало как головорезов, так и толстосумов, и не раз подобные оживленные споры — о ценах на кукурузную муку или ворвань — заканчивались смертоубийством. Преподобный Уэйд шагал дальше по Смит-стрит, и Мэтью — на почтительном расстоянии — двигался следом. Они миновали еще несколько человек, бредущих компаниями по двое или по трое в противоположном направлении, однако Уэйд стремительно шел вперед, опустив голову и не сбавляя шага. Мэтью мог бы вовсе не смотреть на лица прохожих: все они были либо пьяные в дым, либо под хмельком. Впрочем, ему в лицо тоже никто не заглядывал, и Мэтью рассудил, что храбрость этих ночных гуляк напускная, а на самом деле они не меньше его охвачены страхом перед неизвестным. Вслед за священником Мэтью прошел мимо мигающего фонаря на углу Слоут-лейн — именно здесь с понедельника на вторник у него случилась неприятная встреча с Эбеном Осли. Тут до Мэтью дошло, что он сейчас вполне может идти по следу того самого «таинственного незнакомца» в черном одеянии и черной треуголке, которого он тогда повстречал. Интересно, преподобный узнал его или просто почуял, что в проулке среди обугленных руин затевается нечто недоброе? Как бы там ни было, Уэйд решил не вмешиваться — возможно, дабы не открывать собственных замыслов. Преподобный Уэйд свернул направо на Принцесс-стрит и миновал оружейную лавку. Мэтью последовал за ним, но на всякий случай еще немного сбавил шаг. Они двигались на запад, к Брод-стрит, и оставили за спиной «Слепца» — очередное игорное заведение с сомнительной репутацией, куда, по всей видимости, нередко захаживал Лиллехорн. Оно тоже было еще открыто: крики посетителей неслись из-за двери, на которой был нарисован белый глаз. Говорили, что бы ни происходило в «Слепце», никто ничего не видел. Перейдя Брод-стрит, преподобный Уэйд взял слегка на юг и вышел на узкую Петтикот-лейн. Мэтью обратил внимание, что он сбавил шаг. Они проходили мимо закрытых лавок и безмолвных домов, однако в неподвижном ночном воздухе едва слышно звенел женский смех — будто серебряные монетки сыпались на мостовую. На правой стороне Петтикот-лейн стоял, отделенный от соседних зданий изгородью, двухэтажный кирпичный дом — миловидный, построенный когда-то голландским торговцем пушниной, с высокими окнами под остроконечной крышей и двумя дымовыми трубами (по одной с каждой стороны дома). На глазах у Мэтью священник остановился посреди улицы напротив розового дома и принялся смотреть в его окна, опустив фонарь. Сквозь воздушные полупрозрачные занавески сочился свет, и Мэтью видел, что там двигаются какие-то тени. Преподобный Уэйд стоял не шелохнувшись: он прибыл на нужное ему место и просто смотрел на дом. Понять, что скрывается за его бесстрастным взором, было решительно невозможно. То был дом Полли Блоссом. В его стенах проживали от четырех до восьми гетер (их количество менялось в зависимости от того, кто рассказывал историю). Мадам Блоссом была строгой хозяйкой и спуску своим «девочкам» не давала: они должны были работать не покладая рук и платить ей за кров. Сама мадам Блоссом тоже не гнушалась труда — если, конечно, попадался особый клиент. Мэтью ничего не знал о ее прошлом, кроме того что она прибыла сюда из Лондона и в 1694 году открыла публичный дом. Множество юных девиц с трудной судьбой селились под ее крышей, и великое множество мужчин захаживали сюда на огонек. Розовый дом стал неотъемлемой частью городской жизни, и вряд ли какой житель Нью-Йорка позволил бы себе косой взгляд или недоброе слово в адрес мадам Блоссом, ведь она тратила много денег на общественные нужды — на рытье и чистку колодцев, например. Положим, что так, но ведь тут совсем другое дело: что забыл в публичном доме преподобный Уэйд?.. Мэтью охватил внезапный страх. А ну как священник сейчас отворит розовую калитку, поднимется по ступеням крыльца к входной двери и постучит?! Тогда Мэтью станет обладателем знания, из-за которого священник запросто может попасть в опалу. Какими бы широкими взглядами ни славились ньюйоркцы, они не потерпят, чтобы служитель Господа якшался с проститутками. Вдруг дверь открылась, и на крыльцо вышел человек. Он обернулся — напоследок сказать что-то женщине за спиной, — и в этот миг преподобный Уэйд исчез во мраке. Мэтью тоже прижался к двери дома, у которого стоял. Через минуту клиент заведения мадам Блоссом прошагал мимо, оставляя за собой след табачного дыма, и Мэтью подумалось: вот где Масочнику надо подстерегать своих жертв, ведь из дома Полли Блоссом мужчины выходят наполовину одурманенные, наполовину осовелые. Медленно и осторожно Мэтью высунул голову и бросил взгляд вдоль Петтикот-лейн. Священника нигде не было. Исчез, подумал Мэтью. Но нет, нет… Не может человек просто взять и исчезнуть. Мэтью выждал секунд пятнадцать. Тут в темноте забрезжил тусклый свет фонаря, и из щели между домами выполз, подобно улитке, Уэйд — точнее, показались только его плечи и голова. И вновь он держал фонарь внизу, роняя свет на булыжники мостовой. Казалось, он просто глядит неотрывно в окна розового дома. Как же это понимать? Мэтью по-прежнему страшила мысль, что он вот-вот станет свидетелем падения Уэйда. Впрочем, если святой отец действительно спутался с одной из здешних дам и регулярно посещает сие заведение, почему бы ему просто не войти? А потому, что ночными прогулками и посещением публичного дома дело не ограничивается. Тут что-то другое. Священника на углу ждали доктор Вандерброкен и неизвестная женщина. Попахивает серьезным делом, некой тайной и… И нельзя оставить без внимания поведение святого отца. На глазах у Мэтью преподобный Уэйд прислонился головой к каменной стене за спиной, прикрыл лицо ладонью и сокрушенно зарыдал. Мэтью стало неловко. Он был невольным свидетелем сцены, которую предпочел бы вовсе не видеть. Зачем он вообще согласился устроить слежку за священником?! Теперь он тоже замешан в этой истории, а при его дотошности и склонности при каждом случае пересчитывать ангелов на булавочной головке, он и здесь должен будет докопаться до истины. Не видать ему покоя, если он не узнает, почему Уэйд рыдал среди ночи возле дома плотских утех, где до сего дня не было пролито ни единой слезы. В следующий миг в конце улицы раздались шаги. Святой отец решил скрыться бегством: кружок света от его фонаря быстро двинулся в обратном направлении. Мэтью понял, что Уэйд может его увидеть — если, конечно, махнет фонарем в его сторону, — так что прижался к двери и затаил дыхание. Священник с опущенной головой стремительно прошел мимо. Он так маялся — или что-то так глодало его изнутри, по выражению Джона Файва, — что не смотрел ни направо, ни налево и уж тем более не заметил Мэтью, застывшего под дверью, подобно статуе. Уэйд пересек Брод-стрит, и лишь тогда Мэтью осмелился шевельнуться. Из-за угла он увидел, как святой отец повернул на Принцесс-стрит, — видимо, он направлялся домой. Ни малейшего желания продолжать слежку у Мэтью не было. Сейчас бы домой, почитать что-нибудь на сон грядущий и заснуть. Он двинулся на север по совершенно безлюдной Брод-стрит — лишь впереди, рядом с Уолл-стрит, мигал чей-то фонарь, но и он вскоре исчез на западе. Что ему теперь делать с этим новым знанием? На душе было муторно. Как ответить Джону Файву, когда он спросит, что ему удалось выяснить про Уэйда? И ведь далеко не факт, что святой отец каждую ночь ходит именно к дому Полли Блоссом. Однако в данном случае довольно и одного раза, чтобы заподозрить неладное. Что забыл служитель Господа в… Вдруг из темноты вылетела трость с черным набалдашником, каким впору вышибать людям мозги. Удар пришелся Мэтью в левую ключицу, и он отпрянул. — Так и знал, что это ты! Мерзавец! Так и знал! Тростью его ударили слева, из-за угла конторы ростовщика Сайласа Янсена на пересечении Брод- и Баррек-стрит. Тусклый свет догорающего уличного фонаря выхватил из темноты едва стоящего на ногах Эбена Осли: он где-то потерял парик, одутловатое лицо его имело багровый оттенок, на взмокший лоб налипли седые космы. В руке он держал фонарь, за стеклом которого едва теплился огарок свечи. Рот его скривился, и Осли занес трость, чтобы покрепче огреть ею Мэтью. — Я ведь запретил за мной следить! Чертов гаденыш, ты у меня поплатишься! Я преподам тебе урок! Мэтью легко увернулся от удара. — Прекратите, — сказал он. — А ты не смей командовать! Ишь обнаглел! Вновь трость взлетела в воздух, но на сей раз Осли потерял равновесие и припал к стене лавки Янсена. Там он стоял, яростно отдуваясь и не в силах пошевелиться — вечерние возлияния сделали свое дело. — Убью! — прохрипел он. — И станцую на твоей могиле, паскудник! — Это вряд ли, — ответил Мэтью. Ему пришло в голову, что сейчас он может без труда отнять у Осли палку и как следует его отлупить. Пусть завтра синяки считает! А можно надавать ему по голове так, что люди примут его багровые шишки за новый парик. Еще можно повалить его на землю и отпинать по безобразной морде в свое удовольствие — отвести душу…