— Для любого ужасный, — сказал Мэтью и поморщился: барабанные перепонки едва не лопнули от очередного грянувшего за столом залпа. На другом конце зала кто-то бранился почем зря из-за плохих карт. — Есть соображения? — спросил Поллард. — Вы все-таки чуть ли не первым на место преступления подоспели, по словам Лиллехорна. И столько идей касательно охраны порядка предложили нашему новому хлыщу-губернатору! — Соображения у меня только самые очевидные. А вот вам, быть может, известно, не было ли у мистера Деверика врагов? — Вопрос Мэтью задал наобум. Он сомневался, что Деверик стал бы жать руку врагу, но с чего-то ведь надо начинать. — Это мы уже обсудили с Лиллехорном. — Кипперинг с трудом сдерживал руки проститутки: точно юркие куницы или ласки, они шарили по карманам его сюртука. — У Деверика были конкуренты, да. Но не здесь, а в Лондоне. Когда ненадежные купцы задерживали поставки товаров, он грозил им судебными исками, но дальше бряцанья оружием дело не заходило. — Это явно не все. — Да бросьте, тогда давайте и врагов доктора Годвина искать, — сказал Поллард, — ведь их обоих, насколько я понял, убил один маньяк. Нужен ли маньяку повод для убийства? — На свой вопрос он тут же ответил сам: — Разумеется, нет! — Вдруг Масочник — не маньяк, а просто умный человек, скрывающий свои истинные мотивы? — Какие мотивы? — спросил Кипперинг, хотя ему с трудом удавалось поддерживать беседу. Проститутка, не сумев обчистить его карманы, принялась целовать и облизывать ему шею. — Понятия не имею, но надо поискать связь между доктором Годвином и мистером Девериком. Вам что-нибудь приходит на ум? И вновь в зале заревели игроки, какой-то раздосадованный неудачник с размаху хлопнул ладонью по карточному столу, а мимо Мэтью, украдкой ущипнув его за ягодицу, протиснулась другая проститутка с беленым лицом и в высоком красном парике. Поллард повернулся к столу и проорал сквозь крики людей, делающих ставки: — Эй, без меня не начинайте, слышите! Кто там мечет кости?! Уиндэм? — Не могу даже представить, что их связывает, — сказал Кипперинг, в руках которого по-прежнему извивалась ласка. — Годвин Деверика не лечил, если вы об этом. И нашими услугами тоже не пользовался. Мэтью пожал плечами: — Конечно, вряд ли все так просто. Нам пора. Хорошего вечера вам обоим. — Вам тоже, — с трудом выговорил Кипперинг. — И удачи… ну, с этим вашим секретным делом. Тут, сумев наконец ухватить ласку покрепче, он вернулся к шумной игре. Дальний зал «Тернового куста» помещался в конце короткого коридора, где на стене висела табличка: «Азартные игры запрещены. Женщинам вход воспрещен». Это была так называемая «столовая для джентльменов» — место для деловых переговоров в относительной тишине. Да, крики игроков все равно сюда долетали, но, по крайней мере, не оглушали. В комнате царил полумрак, поскольку горело лишь несколько фонарей. За одним из шести столов, расставленных в значительном отдалении друг от друга, сидели три человека. Все дымили длинными трубками и были окутаны табачным маревом, а разговор вели тихий и серьезный: когда вошли Мэтью и Джон, никто даже не поднял головы. Вновь прибывшие уселись за стол в противоположном конце зала, подальше от двери. Не успели они толком устроиться, как та же самая девица принесла им по стакану портвейна и снова ушла. Мэтью какое-то время пытался оттереть кусок присохшей пищи от края своего стакана, а потом плюнул, понадеявшись, что это не говяжьи мозги. Джон Файв сделал большой глоток вина и произнес: — Я просто не знал, к кому еще обратиться, Мэтью. Когда Констанция мне все рассказала, я ее успокоил, заверил, что все наладится, но… Не знаю, не знаю. Пока что-то не налаживается. — Начни, пожалуйста, с самого начала, — посоветовал Мэтью. — Она говорит, все началось примерно месяц назад. В конце мая или начале июня. Ее отец на закате всегда выходил прогуляться — воздухом, мол, подышать. Констанция не придавала этому значения. Но с некоторых пор он стал гулять все позже и позже, а теперь и вовсе раньше десяти вечера из дома не выходит. И возвращается он… — Джон помедлил. Ему было явно неловко об этом говорить. — Продолжай, — сказал Мэтью. — Возвращается он?.. — Другим человеком, — ответил Джон. Покрутив в руках стакан портвейна, он снова выпил. — Констанция говорит, у него как будто… темно на душе. Понимаешь, что она имеет в виду? — То есть он бывает зол? Или меланхоличен? — Скорее, последнее. Если это слово означает печаль. Или… ну, не знаю… ему будто вовсе не хочется ходить туда, куда он ходит, да выбора нет. Слушай, Мэтью. — Джон подался вперед и обратил на друга очень серьезный, почти умоляющий взгляд. — Никому об этом не рассказывай. Я знаю, многие считают Уильяма Уэйда чопорным святошей, но я от него ничего, кроме добра, не видел. Констанция очень его любит и считает самым лучшим отцом на свете. И он умный. Причем не только во всяком богословии разбирается. Ты знал, что он при любом удобном случае ходит на рыбалку? — Нет. — Ага. У него есть любимое местечко — в конце Уиндмилл-лейн. Как-то раз субботним утром и я туда ходил. С ним о чем угодно можно поговорить! Погоду умеет предсказывать, а за домом у него такой сад-огород — бабуля Кокер обзавидуется! — Правда? — подивился Мэтью. Бабуля Кокер пятнадцатилетней девчушкой прибыла в тогда еще голландский Нью-Амстердам и с тех пор выращивала отменные помидоры, кукурузу, бобы и арбузы, за которыми на фермерском рынке всегда выстраивалась длинная очередь. — Я пытаюсь сказать, что преподобный Уэйд — не из тех безумных проповедников, что таскаются по городам, вопят во всю глотку: «Бойтесь гнева Божьего!» и тянут у прохожих последние монеты. Знаешь таких, наверное? Мэтью, конечно, знал. Наглядный пример — Исход Иерусалим. — Уильям Уэйд — достойный человек, — сказал Джон. — Если он и угодил в какую-то историю, то не по своей вине, ей-богу! — Угодил в историю? — Мэтью нахмурился. — Что ты хочешь этим сказать? — Гложет его что-то, — последовал угрюмый ответ. — Констанция теперь ночами не спит: слышит, как он встает и ходит взад-вперед по комнате. Просто ходит, понимаешь? Погоди… тебе еду принесли. Девица внесла на подносе большую коричневую миску, поставила ее перед Мэтью, дала ему деревянные приборы и спросила: — Монетой расплатитесь или записать на счет? — На мой запиши, Роза, — сказал Джон Файв. Девица пожала плечами, словно ей было совершенно все равно, и вышла из комнаты. Мэтью подумалось, что эта Роза из «Тернового куста» — поистине колючая особа. В миске обнаружилось какое-то варево, похожее на грязь. Понять, из чего оно состоит, было решительно невозможно. Мэтью немного помешал его ложкой, но так и не разобрался, что это — бараний пирог, мозги, картошка, репа или понемногу того и другого, а то и вовсе экспромт повара? Впрочем, к тому времени он здорово проголодался и все же решил попробовать блюдо. Он осторожно облизнул край ложки и с удивлением понял, что кушанье — в меру соленое, пряное и с дымком. Словом, весьма приятное. Что ж, за подачу минус, а за вкус — сразу два плюса, подумал Мэтью и жадно принялся за еду, кивком давая понять Джону, чтобы тот продолжал рассказ. — Ну вот, расхаживает он по комнате, значит… Раз ночью Констанция вроде бы слышала, как он кричал во сне. А в другой раз… так плакал, что у нее сердце кровью обливалось. — Полагаю, она его расспрашивала про эту… историю? — Слово она употребила другое, но да, расспрашивала. Он ничего ей не говорит, только один раз заверил, что скоро все разрешится. — Скоро разрешится? Так и сказал? Джон кивнул: — Ну, Констанция так говорит. Мол, он ее усадил, взял за руки, заглянул ей в глаза и попросил ни о чем не тревожиться. Да, мол, в последнее время он сам не свой, но это его дело и скоро он все устроит. Просил ему довериться. Мэтью глотнул портвейна. — Однако «дело» до сих пор не разрешилось, как я понимаю? Он по-прежнему сам не свой? — Да, и по ночам уходит. А что во вторник-то было!.. Мэтью перестал жевать: — Убили Деверика? — Нет, я не про то. Вечером во вторник, часов в одиннадцать, в дверь их дома постучали. Преподобный велел Констанции оставаться в комнате, а сам пошел посмотреть, кого нелегкая принесла в такой поздний час. Она слышала какой-то разговор, а затем отец вошел к ней, уже одетый, и сказал, что ему надо выйти. Попросил не волноваться. Но лицо у него было испуганное, Мэтью. Она сама ужасно испугалась, когда увидела такой страх на отцовом лице. — Джон осушил стакан и явно пожалел, что не заказал сразу два. — Когда он ушел… Констанция подбежала к окну и выглянула на улицу. Отец шел на восток по Мейден-лейн, а рядом шагал кто-то еще, с фонарем. Мужчина вроде. И у двери она тоже слышала мужской голос, даже как бы стариковский. Однако впереди, на углу Мейден-лейн и Смит-стрит, их поджидала с фонарем какая-то женщина. — Женщина… — повторил Мэтью. — Это точно? — Констанция видела платье и шляпку, но лица не разглядела. — Хм, — только и смог протянуть Мэтью. Он пытался сообразить, что же случилось той ночью. Преподобный Уэйд с дочкой жили в небольшом доме на Мейден-лейн между Нассау-стрит и Смит-стрит. Артемис Вандерброкен постучал к ним в дверь и позвал священника, после чего тот поспешно оделся и покинул дом. Они двигались на юг по Смит-стрит в компании некоей женщины, когда сзади раздался крик Филипа Кови. Или не сзади, а практически рядом. Возможно, они как раз шли мимо, когда Кови забил тревогу, и поэтому так быстро подоспели. Интересно, подумал Мэтью. Куда же подевалась женщина? — Почти сразу Констанция услышала крики и звон колокольчика, — видимо, шумела толпа, собравшаяся на месте преступления. Констанция побоялась выходить на улицу, опустилась на колени и стала молиться за отца. Уснуть так и не смогла, а где-то через час отец вернулся и сразу ушел в свою комнату. — Она его спросила, где он был? — Нет. Надеется, он сам ей расскажет, когда будет готов. Она в самом деле ему доверяет, Мэтью. — Понятно. Выходит, Констанция ничего не знает о нашей с тобой встрече? — Ничего. — А можно тогда спросить, почему ты здесь? Разве ты не предаешь таким образом ее доверие? Джон не ответил, лишь опустил глаза. — Я люблю Констанцию, Мэтью. Всем сердцем люблю. Не хочу, чтобы с ней случилась беда… чтобы она узнала, как суров и ужасен мир. Если в моих силах уберечь ее от боли — или хотя бы оттянуть миг этой боли, которую может причинить ей даже родной отец, — то я не остановлюсь ни перед чем. Мне надо первым узнать, что затевает преподобный Уэйд. Чтобы потом, ежели получится, смягчить удар. А может, даже помочь Уэйду выпутаться из этой истории. Но сперва я должен все узнать! — Он кивнул, по-прежнему не поднимая темных и запавших глаз. — Если это называется предательством — спасение любимой от боли, калечащей сердце и душу, — то я пойду на него с радостью, и не раз. Картина наконец открылась Мэтью целиком. — Ты не хочешь следить за преподобным Уэйдом сам, потому что тебя могут заметить. И просишь об этом меня. — Верно. — Джон с надеждой поглядел на него. — Я могу даже немного заплатить… если попросишь. Мэтью молча допил вино. Если он все-таки проследит за священником, возможно, ему удастся выяснить, куда они с Вандерброкеном направлялись той ночью и почему солгали, будто торопились по разным делам.