— Да видишь ли, я по четвергам в половине шестого ужинаю с Констанцией и преподобным Уэйдом. И сегодня мне вдвойне не хочется пропускать трапезу. — Почему именно сегодня? Джон втянул воздух и медленно выдохнул. — Штука в том, — тихо произнес он, — что я хотел поговорить с тобой как раз о преподобном Уэйде. Констанция думает… она думает… — Джон замешкался, пытаясь усилием воли вытолкнуть из себя нужные слова. — Что она думает? — столь же тихо спросил Мэтью. Джон поднял на него взгляд — затравленный, измученный: — Констанция думает, что ее отец сходит с ума. Слова повисли в воздухе. Где-то на улице женщина — миссис Суэй, соседка — громко звала своего маленького сына Гидди ужинать. Залаяла собака, мимо со скрипом проехала повозка. — И это еще не все, — продолжал Джон. — С ним что-то неясное творится… Ладно, я побежал, Мэтью. Мне надо их увидеть… понять, что имеет в виду Констанция, своими глазами посмотреть на ее отца. Ты, пожалуйста, приходи в «Терновый куст» к семи, хорошо? Тебе же все равно надо где-то поужинать? Мэтью планировал ужинать дома, с четой Стокли, но расклад поменялся. Сам-то он никогда бы не пошел в «Терновый куст», однако хорошо понимал, почему Джон Файв выбрал сие сомнительное заведение (помимо того, что получить кредит в этом трактире было проще, чем в любом другом): при желании там можно затеряться в толпе, стать никем. Любители азартных игр и рыскающие по залам проститутки никого, кроме себя, не замечают. И уж точно в подобные заведения никогда не наведается ни преподобный Уэйд, ни его друзья. — Ну что ж, — сказал Мэтью. — Раз тебе это так нужно, встретимся в семь часов вечера в «Терновом кусте». — Спасибо! — Джон хотел хлопнуть Мэтью по правому плечу и уже занес руку, но вовремя заметил на коже блестящую масляную пленку. — Ладно, увидимся, — сказал он, и Мэтью открыл ему люк. Наконец гость ушел. Хм, что же это происходит со священником? Сходит с ума?.. Как это, интересно, проявляется? «Нам придется его оставить», — сказал Уэйд Вандерброкену, стоя в ночи над трупом. И все-таки: вместе они отправились или по отдельности? Если вместе, то куда? Ладно, все по порядку, решил Мэтью. Сперва надо выслушать Джона Файва, а затем уж разбираться, что к чему. Он аккуратно сложил бритву и убрал ее на место. В голову пришла мысль: порой самое коварное и опасное лежит у нас под самым носом. Глава 14 Мэтью подошел к «Терновому кусту» чуть раньше семи, а Джон Файв уже поджидал его у входа. На Нью-Йорк, обещая прекрасный вечер, опускались сумерки. Появились первые звезды, дул теплый ветерок, в уличных фонарях горели свечи, а на земле у трактира сидел какой-то человек с разбитым носом и осыпал проклятьями прохожих. — Черт бы тебя побрал! — прокричал он Мэтью. — Думаешь, одолел меня, а? Очевидно, человек был не только бит, но и пьян. Он начал с трудом подниматься на ноги, однако Джон Файв поставил сапог ему на плечо и без малейшего труда усадил обратно в грязь. Входная дверь с резным орнаментом в виде терновых ветвей и пятью прямоугольными стеклянными вставками (три из них были треснувшие) вела в зал, где с потолочных балок свисали фонари. От дыма тысячи трубок эти балки стали черными, словно типографская краска, в воздухе висела пелена дыма. В первом зале — с барной стойкой, сразу бросавшейся в глаза, — за столиками сидели десяток посетителей на разных стадиях алкогольного опьянения, а вокруг них расхаживали, то и дело с карканьем пикируя на жертв, женщины в перьях. Подобное зрелище уже не раз представало взору Мэтью, когда он по ночам выслеживал Эбена Осли. Мэтью знал, что наиболее привлекательные из этих дам — то есть лучше одетые и лучше воспитанные (хотя едва ли местная публика обращала внимание на манеры) — пришли сюда из розового дома Полли Блоссом на Петтикот-лейн, а остальные, весьма запущенного и отчаянного вида, приехали на пароме из Нью-Джерси. Сразу четыре уличные девки в возрасте от семнадцати до сорока семи накинулись на Джона Файва и Мэтью. Они то и дело облизывались, а томные выражения их размалеванных лиц были так нелепы, что Мэтью едва не расхохотался (но вовремя вспомнил, что считает себя джентльменом). Впрочем, он понимал: работа есть работа, и конкуренция среди проституток чудовищная. Эти дамы прекрасно знали, у кого в кошельке густо, а у кого пусто. Когда Джон Файв помотал головой, а Мэтью выдавил: «Нет, спасибо», они почти одновременно развернулись, пожали плечами, и жизнь пошла своим чередом. Из второго зала доносились мужские выкрики. Мэтью знал, что именно там собираются завзятые игроки, там — их стихия. Подошла сонного вида девица с кувшином вина на подносе. Джон Файв сказал: — Нам бы столик в самом дальнем зале. Мой друг хочет поужинать. — Бараний пирог с репой, говяжьи мозги с вареной картошкой, — зачитала девица список блюд. — А можно бараний пирог и вареную картошку? — спросил Мэтью и получил в ответ как нельзя более двусмысленный взгляд, означавший, что возможно многое, но далеко не все. — И два стакана вина, — добавил Джон. — Портвейна. Девица удалилась на кухню, а Мэтью проследовал за Джоном в игорный зал, где стеной стоял едкий дым отборного виргинского табака. Из этого сизого тумана взгляд выхватывал силуэты не то людей, не то духов: одни сидели за столами и звонко шлепали на них карты, другие с грохотом метали игральные кости на доски с разноцветными цифрами. Тут в углу прогремел, точно взрыв, оглушительный рев, кто-то с размаху ударил кулаком по дереву и завопил: «А, к черту, Хэллок! Все на черное!» Мэтью невольно подумал, что обитатели иных сумасшедших домов — бедламов, как их называют, — будут покрепче на голову, чем завсегдатаи «Тернового куста». И уж точно поспокойнее. Вопли стихли, наступило короткое затишье — игроки переворачивали карты, бросали кости, — а затем вновь разверзлась пасть геенны огненной и выпустила наружу жаркое дыхание хаоса. Некоторые игроки приходили сюда не за выигрышем, нет — их манил этот самый миг безотчетной радости или ужаса, столь чистых и могучих, что вся остальная жизнь бледнела в их тени. — Гляньте! — выкрикнул кто-то слева, когда Мэтью проталкивался сквозь толпу ко входу в дальний зал. — Да это ж Корбетт! Он обернулся на голос и обнаружил, что стоит у столика для игры в кости, а рядом с ним — два молодых адвоката: Джоплин Поллард и Эндрю Кипперинг, оба уже хорошенько подгуляли и держат в руках кружки с элем. Особое внимание Мэтью обратил на висевшую на левом плече Кипперинга темноволосую и не сказать чтобы совсем уж непривлекательную проститутку лет двадцати; черные, глубоко запавшие глаза ее были пусты, как пепелище на Слоут-лейн. — Видал, Эндрю? Это он! — с широкой улыбкой возгласил Поллард. — Как есть он! Единственный и неповторимый! — Да, я — это я, пожалуй, — хмыкнул Мэтью. — Славный малый! — Поллард ударил его по плечу своей кружкой и плеснул элем ему на сорочку — светло-голубую и последнюю из чистых. — Всегда будь верен себе! Да, Эндрю? — Всегда! — подтвердил Кипперинг, торжественно поднял кружку и сделал большой глоток. Проститутка прильнула к нему, и Кипперинг милостиво дал хлебнуть и ей. — А это у нас кто? — На сей раз, когда Поллард махнул кружкой в сторону Джона Файва, Мэтью вовремя успел отскочить. — Погодите минутку! — Поллард повернулся к игральному столу и делавшим ставки игрокам. — Я тоже участвую, эй! Три шиллинга на якорь! Они играли в широко известную игру «Корабль, капитан и экипаж», в которой игроку, бросающему кости, должны выпасть сперва шесть очков, затем пять, а в конце четыре (то есть «корабль», «капитан» и «экипаж»). Остальные делают ставки на его успех или неудачу. Поллард поставил на «якорь», ожидая, что в первом броске выпадет тройка. — Мой друг Джон Файв, — сказал Мэтью Полларду, когда тот вновь обернулся к ним. — Джон, это господа Джоплин Поллард и Эндрю Кипперинг, адвокаты. — Первый бросок! «Экипаж» без «корабля» и туз! — донеслось из-за стола, вслед за чем последовал хаос. Четверка и единица. Затем игроки вновь начали делать ставки, лихорадочно бросая серебряные монеты в железный горшок. Поллард лишь пожал плечами: — А, ну их! Джон Файв, говоришь? — Да, сэр. — Джон слегка отвлекся: путана начала жевать Кипперингу левое ухо. — Я вас иногда вижу в городе. — Ты жених Констанции Уэйд! — заявил Кипперинг, аккуратно пытаясь извлечь ухо из пасти проститутки. — Да, сэр, верно. Можно спросить, откуда вам это известно? — А разве это тайна? Я недавно разговаривал с преподобным, и он упомянул мимоходом твое имя. — Вы — друг семьи? — Два «якоря»! — крикнули за столом. И вновь игроки загомонили: кто вопил, кто сыпал проклятьями, кто громко изъявлял желание выпить для смелости. Среди дыма, смеха и криков Мэтью казалось, что он стоит на уходящей из-под ног палубе корабля, которому оторвало судовой руль. Он обратил внимание, что левая рука проститутки поползла к паху Кипперинга. В поднявшемся гвалте — до того, как Кипперинг успел ответить на вопрос Джона, — Мэтью попытался вспомнить все, что ему было известно об этих молодых адвокатах. Джоплин Поллард — с виду совсем мальчишка, гладко выбритый и опрятный, с благодушными карими глазами и коротким рыжим ежиком — на самом деле был лет тридцати от роду и приехал в колонию в 1698 году, дабы помогать уже состоявшемуся адвокату Чарльзу Лэнду. Не прошло и года, как Лэнд унаследовал крупную сумму денег и вернулся с женой в Англию, где стал, насколько Мэтью было известно от судьи Пауэрса, видным покровителем искусств и политическим деятелем. Поллард же — «зеленый юнец», как ласково величал его Пауэрс, — оказался брошен на произвол судьбы. Контора теперь принадлежала ему одному, и вскоре он нанял Брайана Фицджеральда из Бостона. Дела у них — судя по серому сюртуку из дорогого льна, темно-синему жабо и превосходным, отполированным до блеска черным туфлям Полларда — шли хорошо. Дополнял сию блистательную молодую компанию Кипперинг, прибывший два года назад из Англии с репутацией прекрасного специалиста по коммерческим сделкам. Вот только он слишком увлекся женой одного лондонского банкира и за свои грехи был изгнан из клуба джентльменов. Считалось, что в колонии он отбывает наказание, после чего должен вновь попытать счастья на большой арене, но двадцативосьмилетний Кипперинг — подтянутый и чертовски красивый юноша с двухдневной щетиной, спадающим на лоб непокорным черным вихром и светло-голубыми глазами, льдистый взгляд которых даже пугал, — явно оказался не готов к объятьям кожаного кресла, когда вокруг крутилось столько прехорошеньких распутных девчушек, а в трактирах рекою лилось вино. Не спешил он и войти в список самых хорошо одетых господ: его простой черный сюртук, белая сорочка и потертые черные туфли знавали лучшие времена. Проститутка не успела добраться до его сокровищ: он вовремя схватил ее за руку и ласково, но твердо стиснул ладонь. — Преподобный Уэйд обращался ко мне за консультацией. Не насчет дочери, конечно, а по другому вопросу. Однако он счел необходимым сообщить мне о грядущем событии. — Вы про нашу свадьбу? Кипперинг содрогнулся: — Попрошу вас не сквернословить в моем присутствии. — А ведь преподобный вряд ли обрадовался бы, узнав, что его будущий зять посещает подобные заведения, — сказал Поллард, расплываясь в коварной улыбке. — Как считаете? — Согласен, — встрял Мэтью, — но кормят здесь вкусно и дешево. Я и сам не раз тут ужинал. Кроме того, мы с другом хотели побеседовать в приватной обстановке, а это, как я понимаю, можно сделать в дальней комнате. — О да. Но позвольте полюбопытствовать, какие такие секреты могут обсуждать с глазу на глаз секретарь мирового судьи и будущий зять священника? Ах нет, простите, это ведь не мое дело! — Вот ты к ним пристал, Джоплин! — нахмурил брови Кипперинг. — Юнец еще не женат! Его надо восславить уже за одно то, что он решил ступить на сей опасный путь! Черт, да я бы сам не посмел просить руки дочери у этого старого хрыча! А ты? — Сэр! — с жаром воскликнул Джон, уже помышляя расправиться с обидчиком. — Попрошу вас воздержаться от таких высказываний в адрес преподобного Уэйда! — Пардон, пардон, я не со зла. — Кипперинг поднял кружку. — Эль во мне говорит. — Ага, и этот разговорчивый эль когда-нибудь напросится на неприятности, помяни мое слово, — сказал Поллард. — Слушайте, Корбетт, насчет Пеннфорда Деверика. Он ведь был моим клиентом. — Нашим клиентом, — поправил его Кипперинг. — Да, нашим клиентом. И притом лучшим. Той ночью вы видели на улице его труп… Ужасный конец для такого состоятельного человека.