— В таком случае убийца должен быть левшой. А я думаю, что он был… и есть — правша. Если бы он подкрался сзади, то удар дубинкой пришелся бы ровно по затылку. Кроме того, взгляните на правую руку мистера Деверика. Мэтью взглянул. Окоченевшая рука с растопыренными пальцами покоилась на животе. Жест смирения, в некотором роде, — так Мэтью подумал тогда, на месте преступления, а сейчас его в один миг озарило: — Он хотел пожать убийце руку! — И когда последовал удар, от потрясения растопырил пальцы. Стало быть, мы ищем джентльмена? Человека, которого Деверик знал и уважал?.. Тут Мэтью пришло на ум еще кое-что, леденящая душу мысль: здесь, должно быть, замешано подлинное зло. — Тот, кто это сделал, хотел, чтобы Деверик видел его лицо! Чтобы тот понял: его ждет смерть! Да? — Возможно, но здесь легко ошибиться — с такими выводами надо быть аккуратнее, — сказал Маккаггерс. — Убийце, возможно, хотелось видеть лицо Деверика, потому что у него не было при себе фонаря. Полагаю, это не случайное деяние безумца — равно как не было таковым и убийство доктора Годвина. Ведь Годвин получил похожий удар в левый висок, у него остался синяк на том же самом месте. Мэтью не смог ответить, ибо разум его был занят мыслями о приготовлениях, какие должен совершить убийца, дабы все прошло тихо, быстро и наилучшим образом. Одеться в темное, не брать с собой фонаря, приготовить дубинку (вероятно, спрятать ее за пояс под черным как ночь плащом), а под рукой держать зачехленный нож. Поскольку жертва лежала на земле, кровь не могла бить очень высоко, и убийца — несомненно, готовый к тому, что из горла брызнет фонтан, — сумел не перепачкаться. На случай, если рукоять ножа станет скользкой, он надел перчатки. А затем, быстро выполнив надрезы вокруг глаз, исчез в темноте. — Что могло связывать доктора Годвина и мистера Деверика? — спросил Мэтью, в первую очередь для того, чтобы самому получше осознать сей вопрос. — Попробуйте выяснить, — сказал Маккаггерс и, давая понять, что разговор окочен, вернулся к мольберту и своим записям. Мэтью на всякий случай выждал немного, однако быстро понял, что в его присутствии более нет нужды. Маккаггерс дал знак Зеду, и тот принялся умелыми, отточенными движениями бритвы рассекать на трупе одежду. Тут уж всякий смекнул бы, что пора поднять с пола фонарь и вернуться в мир живых. Впрочем, когда Мэтью поднимался по лестнице, его ненадолго остановили. — Порой, — сказал Маккаггерс, не оборачиваясь (Мэтью понял это по эху его голоса), — не следует сразу открывать недреманному оку все подробности дела. Посему оставляю на ваше усмотрение, что говорить Григсби, а о чем лучше умолчать. — Хорошо, сэр, — ответил Мэтью и с этими словами покинул покойницкую. Глава 8 — Ну? Рассказывайте! Мэтью едва успел выйти из ратуши на улицу, как к нему подлетел Мармадьюк Григсби. Он семенил рядом, с трудом поспевая за уверенным и широким шагом юноши. — Какие у Маккаггерса предположения? Про орудие убийства что-нибудь известно? — Полагаю, не следует обсуждать это прилюдно, — попытался вразумить его Мэтью. Хотя уже было далеко за полночь, на улицах еще встречались люди, сбежавшие, несомненно, из трактиров, дабы спокойно подымить трубкой на свежем воздухе и обсудить бесчеловечность и проворство черного жнеца. На всех парах Мэтью свернул на Бродвей (печатник не отставал ни на шаг) и невольно подумал, что идти далековато — учитывая, что на счету Масочника теперь два кровавых убийства, фонари на углах почти все догорели, а Луну затянули облака, принесенные с моря влажным ветром. Он сбавил ход. Пускай у него при себе фонарь с еще теплящейся свечкой и по временам из темноты возникают светильники других горожан, ведущих ночной образ жизни, в такой час все же лучше не оставаться одному. — Медлить нельзя, — сказал Григсби. — Надо обменяться полученными сведениями и сейчас же набросать статью для «Уховертки». У меня, конечно, припасены и другие любопытные темы для нового номера, но эта пока на первом месте! — Завтра у меня весь день занят. Точнее, уже сегодня. Могу побеседовать с вами в четверг. — Тогда я пока запишу все, что знаю сам, а вы потом пробежитесь по статье и добавите свои факты и предположения. После займемся набором. Я ведь могу рассчитывать на вашу помощь? Дело, надо сказать, было весьма трудоемкое; Мэтью от него едва не слепнул, так как литеры приходилось набирать задом наперед, и на это уходил весь день и добрая часть ночи (что бы он там ни рассказывал судье Пауэрсу про «небольшую подработку»). Однако для печатанья в самом деле требовалось два человека: один — покрывал набор краской, а второй — тянул рычаг пресса, дабы получить оттиск. — Хорошо, я помогу, — согласился Мэтью. Мистер Григсби ему нравился, боевой его дух внушал искреннее восхищение. К тому же Мэтью грела душу мысль о собственном вкладе в создание городской газеты и возможность первым прочесть свежие новости о пьяных драках в трактирах и семейных склоках, о взбесившемся быке или коне, которого горожане гоняли по улицам, о том, кого вчера видели в харчевне и с кем. Все представляло для Мэтью интерес, даже самые приземленные заметки о прибывающих в порт кораблях и грузах. — Я знал, что могу на вас рассчитывать! Для начала переговорить с Филипом Кови, разумеется, — он первым обнаружил жертву, как я понял. А вы подоспели вторым, вот ведь повезло! То есть не вам повезло, конечно, а газете. Далее попробуем раздобыть официальное заявление Лиллехорна. Маловероятно, но все-таки осуществимо. Быть может, и лорд Корнбери нам что-нибудь скажет, дело все же громкое… Примерно на словах «первым обнаружил жертву» Мэтью перестал его слушать. Пока Григсби вещал о своих грандиозных планах, он думал о том, кто же в действительности подоспел вторым и третьим. Вспомнились слова преподобного Уэйда: «Нам придется его оставить». Оставить и пойти… куда? Мэтью счел это примером как раз того, о чем не стоит рассказывать Григсби — хотя бы до тех пор, покуда Лиллехорн не выяснит, чем занимались двое уважаемых господ той ночью и какое дело они почли более важным, нежели дожидаться констебля на месте убийства. Возможно, им и есть что поведать. Если так, то очень странно, что эдакие столпы общества так нехорошо себя повели — в самый ответственный миг просто взяли и исчезли. — Как миссис Деверик приняла весть? — спросил Мэтью, когда они уже подходили к церкви Троицы. — Стоически, — ответил Григсби. — Впрочем, должен заметить, что излишней чувствительности за Эстер Деверик никогда не водилось. Вдова прикрыла глаза платком, но пролила ли она хоть слезинку — большой вопрос. — Хочу еще раз переговорить с Робертом. Наверняка ему известно, кто желал его отцу зла. Или же он догадывается, но не успел еще осознать этого в полной мере. — Вы предполагаете, что Масочник… — Тут Григсби понял, что голос его свободно разносится по всей длине безмолвного Бродвея, и заговорил значительно тише: — Что Масочник действует по плану и с определенною целью? А чем вам не угодила мысль, что на улицах города попросту орудует безумец? — Вполне может быть, что убийца — безумец или хотя бы наполовину безумец. Тогда меня гораздо больше пугает другая его половина. И Лиллехорна должна пугать именно она, ведь если уже двое человек умертвлены одной рукой, то та же участь может постигнуть и третьего, и четвертого, и бог знает скольких еще. Однако, сдается, все это неслучайно. — С чего вы взяли? Маккаггерс что-то рассказал? Мэтью прямо почувствовал, что Григсби напряжен, как молниеотвод. Видно, типографская краска имеет такое действие: попав единожды человеку в кровь, она затем управляет всеми его помыслами и чаяньями. — Заключение Маккаггерса я смогу раздобыть через судью Пауэрса, — сказал Мэтью, не желая покамест выдавать печатнику свое предположение, что Деверик тянул руку знакомому джентльмену (а то и коллеге, крупному дельцу, не дай бог!), когда его ударили по голове; Масочник и вправду мог носить маску — вернее, личину добропорядочного гражданина или промышленника, а это его «полубезумие», возможно, отравляет его разум уже долгие месяцы, если не годы. — Думаю, нам следует сперва получить его мнение, прежде чем… Тут и Мэтью, и Григсби испуганно замерли: из-за угла Кинг-стрит вышел щеголеватый джентльмен в бежевом сюртуке и треуголке. Не сказав ни слова, он стремительно прошагал мимо них и исчез в темноте. Мэтью едва успел его разглядеть, однако вроде бы признал в незнакомце того самого человека, что жестоко метал гнилые яблоки в лицо Эбенезеру Грудеру. Впрочем, куда больше его заинтересовало другое обстоятельство: за джентльменом будто бы стелился едва уловимый аромат гвоздики… С другой стороны, ничего удивительного. Владения Осли находились всего в квартале к востоку отсюда, на углу Кинг- и Смит-стрит: за чугунными воротами и забором высилось здание со стенами цвета проказы. Стоило Мэтью приблизиться к этому месту, как по коже его шел мороз, а ноздри раздувались; быть может, гвоздичная вонь Осли исходила от тех желтых кирпичей или от самого воздуха, что двигался мимо закрытых приютских ставен и темных дверей?.. — Э-э… Мэтью, — протянул Григсби, поглядывая на дрожащее пламя сальной свечи на углу. — Умоляю, простите старику такую трусость… но не могли бы вы пройти со мной еще немного? — Здесь чутье его не подвело: Мэтью в самом деле не горел желанием отклоняться от пути. — У меня есть к вам одна важная просьба. Вряд ли ради этого стоит умирать, подумал Мэтью. Нью-Йорк этим ранним утром казался уже совсем не тем городом, каким был вчера… Впрочем, убийство мистера Деверика могло подействовать на Масочника подобно стаканчику горячего грога на сон грядущий, и в таком случае убийца давно уже спит. — Ну хорошо. Вскоре они уже шли мимо сиротского дома. Григсби молчал — быть может, из уважения к Мэтью, который провел в этих стенах детские годы (хотя печатник не мог ничего знать о воспитательных методах Эбена Осли). Сам же Мэтью стремительно шел вперед, не глядя по сторонам. В его детстве приют состоял из одного здания, а сейчас включал целых три, но все вместе их по-старому называли «приютом». В старом корпусе так и жили мальчики — сироты и беспризорники из разбитых семей, пострадавших от насилия индейцев и колонистов. Часто эти мальчики не помнили даже собственных имен, не имели ни воспоминаний о прошлом, ни надежд на счастливое будущее. Во втором корпусе помещались девочки, за которыми присматривала мадам Паттерсон и ее подчиненные (их выписала сюда из Англии церковь Троицы). Третье здание — построенное совсем недавно, но оттого не менее безобразное, чем остальные, из серого кирпича и под крышей из черного сланца — находилось в ведении главного прокурора; жили здесь должники и прочие обнищавшие грешники, чьи деяния не вполне можно было назвать преступными, однако им предстояло очистить свое имя неустанным физическим трудом на благо города. Приземистый этот дом с решетками на окнах прозвали «работным домом», и страх перед ним продирал каждого, кто получал за свою работу скромное жалованье и понимал, что монет на уплату всех долгов может не хватить. Проходя мимо приюта для мальчиков, Мэтью все же украдкой на него покосился. Дом стоял черной незыблемой глыбой, скрывавшей за угрюмыми кирпичными стенами неизвестно какие страшные тайны. Однако… уж не тусклое ли пламя свечи мелькнуло за закрытой ставней? Быть может, там бродит по комнатам Осли, слушая дыхание юных и беззащитных своих подопечных, замирая у иных коек и проливая грязный свет на спящие лица? А его «помощники» из ребят постарше, что поддерживают железную дисциплину среди младших, не знающих ничего, кроме насилия, жестокости и страданий, молча отворачиваются от этого света и вновь погружаются в сон?.. Нет, бессмысленно об этом думать. Нет свидетелей — ничего нет. Однако, может статься, из этих стен когда-нибудь выйдет тот, кто захочет поведать о своих муках стражникам закона, и в этот славный день, глядишь, Мэтью еще увидит, как Осли увозят из города на телеге. Они с Григсби шли мимо жилых домов и контор, однако воздух в этой части города — между приютом и гаванью, что начиналась в двух кварталах отсюда, — и в самый солнечный день был подернут какой-то серостью, а уж ночью здесь стояла и вовсе кромешная тьма. Чуть поодаль и вправо начиналось кладбище рабов, а слева тянулась скудельня, общие могилы для убогих, имена которых в лучшем случае были намалеваны белой краской на маленьких деревянных крестах. Фермер-голландец по фамилии Дирксена по-прежнему обрабатывал два акра земли, прилегающих с востока к скудельне, и крепкий его кирпичный домик, казалось, простоял бы здесь еще несколько веков. — Скоро моя внучка приезжает, — сказал Григсби. — Простите, сэр? — Мэтью даже подумал, что ослышался. — Берил. Моя внучка. Она приедет… уж и не знаю когда. Три недели как должна была быть здесь. Преподобный Уэйд по моей просьбе за нее молится. Всем известно, как ненадежны корабли… — Да, конечно. — Может, они попали в штиль. С парусами что-нибудь стряслось, или руль поломался. Морские путешествия — дело непростое. — Да-да, вы правы, — кивнул Мэтью. — Словом, жду ее со дня на день. Об этом я и хотел вас попросить. — Не понял, сэр? — Вернее, с этим связана моя просьба. Берил — девица своевольная, вся в отца. Полна сил и жизни, и… словом, старику вроде меня с нею так просто не сладить. — Не знал, что у вас есть внучка. — О да! А от второго сына еще двое внуков. Они меня провожали на корабль, когда я решил попытать счастья в колониях. Ребятки превосходно устроились, а вот Берил… ее нужно направлять, Мэтью. Ей необходим… как бы это лучше выразиться… присмотр! — Присмотр? — Да… ею порой овладевает жажда… приключений, скажем так. Мэтью молчал. Они уже подходили к дому Григсби, расположенному среди жилых домов и портовых складов. — Ей только что исполнилось девятнадцать. Трудный возраст, согласны? — продолжал печатник, не дождавшись от Мэтью никакого ответа. — Между прочим, она уже успела и поработать. Восемь недель преподавала в школе Мэрилебона, пока та не сгорела. — Простите? — Никто не пострадал, слава богу. Однако Берил осталась без работы — и на мели. Не в буквальном смысле, разумеется. Она меня заверила, что корабль, который она выбрала, уже шесть раз пересекал океан. Значит, можно считать, что капитан свое дело знает. Правда ведь? — Правда, — согласился Мэтью.