— Расходимся, расходимся! Займитесь своими делами! — вещал Лиллехорн. — Хватит валять дурака! — Он взглянул на труп, а потом — прямо на Мэтью. Увидев его окровавленную рубашку, он вытаращил глаза. — Ты что же натворил, Корбетт?!. — Ничего! Филип Кови нашел тело, побежал, наткнулся на меня и… вот, перепачкал мне сорочку кровью. — Может, труп тоже он ограбил — или все-таки ты сам потрудился? Мэтью осознал, что до сих пор держит в руках часы и кошелек. — Нет, сэр. Эти вещи мне вручил преподобный Уэйд. — Преподобный Уэйд? Где же он? — Да вот… — Мэтью принялся взглядом искать в толпе священника и врача, но они как сквозь землю провалились. — Только что был здесь. И еще доктор… — Хватит болтать. Кто это?.. — Лиллехорн посветил фонарем на убитого. Надо отдать ему должное — выражение лица у него при этом осталось совершенно невозмутимым. — Не знаю, сэр, но… Мэтью большим пальцем приоткрыл часы, однако вопреки его ожиданиям монограммы внутри не оказалось. Стрелки замерли на семнадцати минутах одиннадцатого — в это время у них либо закончился завод либо механизм повредился от удара тела о землю. В любом случае часы были дорогие и говорили о состоятельности хозяина. Мэтью повернулся к Ефрему: — Твой отец здесь? — Да, вон он. Отец! — кликнул Ефрем, и старший Аулз, тоже в круглых очках и совершенно седой, каковым вскоре мог стать и его сын, вышел из толпы. — Что это вы раскомандовались, Корбетт? — возмутился Лиллехорн. — Для вас у меня тоже найдется местечко за решеткой, не сомневайтесь. Мэтью предпочел оставить его слова без внимания. — Сэр, — обратился он к Бенджамину Аулзу. — Будьте так любезны, осмотрите сюртук жертвы и скажите, кто его пошил? — Сюртук-то? — Аулз с отвращением покосился на труп, а затем, набравшись храбрости, кивнул. — Что ж, я осмотрю. А вот узнаю ли портного… По тому, как сюртук скроен и сшит, можно определить его создателя, рассудил Мэтью. В Нью-Йорке всего три профессиональных портных и несколько любителей, занимающихся пошивом одежды; Аулзу наверняка не составит труда установить личность мастера — если только сюртук не приехал прямиком из Англии. Аулз нагнулся, осмотрел подкладку и тут же заявил: — Ну да, все понятно! Знаю эту легкую материю, ее в начале лета завезли. Я сам этот сюртук и сшил. Этот и еще один точно такой. — Для кого вы их сшили? — Для Пеннфорда и Роберта Девериков, вестимо. У этого сюртука есть карман для часов. — Он встал. — Стало быть, это сюртук мистера Деверика. — Убили Пенна Деверика! — крикнул кто-то в темноту. И вот уже весть о жестоком убийстве полетела по улице быстрее, чем ее разнесла бы даже «Газетт»: — Пенн Деверик помер! — Пенна Деверика убили! — Старый Деверик там лежит, упокой Господь его душу! — Господь-то упокоит, а заберет — дьявол! — прокричал какой-то бессердечный. Впрочем, с ним согласились бы многие. Мэтью молчал. Пусть главный констебль сам обнаружит то, что он уже заметил, — порезы вокруг глаз Деверика. Такие раны упоминал Мармадьюк Григсби в статье про убийство доктора Джулиуса Годвина. У доктора Годвина также обнаружились вокруг глаз порезы, имевшие, по профессиональному мнению мистера Эштона Маккаггерса, форму маски. Лиллехорн, стараясь не испачкать сапоги кровью, склонился над телом. Мэтью наблюдал. Констебль помахал рукой, отгоняя мух. Еще мгновенье — и он, конечно, сообразит… Наконец голова Лиллехорна дернулась — будто ему ударили кулаком в грудь. Он вслед за Мэтью догадался, что на счет Масочника пора записывать еще одно убийство. Глава 7 Ночь вторника сменилась утром среды. Мэтью спустился на тринадцать ступеней под землю и попал в угрюмые владения Эштона Маккаггерса. Покойницкая, дверь в которую притаилась под главной лестницей ратуши, имела стены, выложенные серым камнем, и коричневый глиняный пол. Мистер Маккаггерс рассудил, что в подвале, где по первоначальному замыслу должно было храниться продовольствие на черный день, температура воздуха вполне низкая, чтобы даже жарким летом замедлить порчу трупов. Однако никто покамест не подсчитал, сколько тело пролежит на деревянном столе, прежде чем обратится в первозданную грязь. Стол, помещавшийся среди зала шириной в двадцать два фута, был подготовлен к приему трупа Пеннфорда Деверика: его покрыли рогожей, а сверху насыпали слой молотой каштановой скорлупы, смешанной с семенами льна и проса, — для впитывания жидкостей. Мэтью и остальные присутствующие, которым Лиллехорн приказал явиться в покойницкую (Ефрем и Бенджамин Аулзы, все еще хмельной Филип Кови, Феликс Садбери, а также констебль, первым явившийся на место преступления, — угрюмый Диппен Нэк), стояли под люстрой на восемь свечей и наблюдали, как тело спускают по железному желобу в дальнем конце помещения. Затем по тринадцати ступеням сошел и раб Маккаггерса, грозный, совершенно лысый и немой негр по прозвищу Зед. Именно он сперва прикатил сюда труп по Смит-стрит, затем перенес его на другую каталку, а оттуда уже водрузил на ложе из семян и скорлупы (Деверик по-прежнему был в полном облачении, дабы судебный медик мог осмотреть его в том виде, в каком его нашли). Зед работал усердно и на публику не глядел. Физическая его сила поражала воображение, а молчание было абсолютным ввиду отсутствия языка. Нынешний облик Пеннфорда Деверика, мягко говоря, приводил собравшихся в трепет. Тело окоченело, и в желтом свете свечей он казался уже не человеком, но восковой фигурой, лицо которой сперва растопили, а затем выточили заново при помощи долота и киянки. — Меня сейчас опять вывернет, Мэтью, — прохрипел Кови. — Клянусь, вывернет! — Нет! — Мэтью схватил приятеля за руку. — Ты на него не гляди. Смотри лучше на пол. Уши у Зеда были на месте, однако посетителей он как будто и не слышал. Все внимание его было направлено на труп. Он зажег четыре свечи с оловянными отражателями и расставил их по бокам от тела, у головы и у ног. Затем открыл крышку бочки, набрал оттуда два ведра обычной воды и поместил их на стол-каталку, туда же отправилось и третье ведро — пустое. Из шкафа Зед достал несколько отрезов белого льна и положил их рядом с ведрами, после чего пододвинул к секционному столу мольберт, стопку белых листов и глиняный горшок с черным и красным восковыми карандашами. Сделав все это, раб как будто погрузился в сон: минуту-другую он стоял неподвижно, вытянув руки по бокам и наполовину прикрыв веки. В свете свечей причудливые ритуальные шрамы на его эбеновом лице казались багровыми — в этих-то отметинах Маккаггерс и разглядел стилизованные буквы «З», «Е» и «Д», из которых затем составил имя. Ждать собравшимся оставалось недолго. Лиллехорн уже спускался по ступеням, а с ним — бледный молодой человек среднего роста с залысинами на высоком лбу, светло-каштановыми волосами и в неприметном сюртуке почти такого же цвета. Маккаггерс, который был старше Мэтью всего на три года, держал в руке коричневый кожаный саквояж с черепаховыми застежками. Темные его глаза были глубоко посажены и прятались за очками; щеки и подбородок явно нуждались в бритье. Он спускался в покойницкую с самым деловым и собранным видом, однако Мэтью прекрасно знал (как, впрочем, и остальные), что случится, когда он одолеет последнюю ступеньку. — Просто кошмар, — сказал Лиллехорн, имея в виду, конечно, труп, а не Маккаггерса, хотя эти слова вполне можно было отнести и к медику. — Ему едва не отрезали голову! Маккаггерс не ответил, однако к тому времени он уже окончил спуск, нашел взглядом труп, покрылся испариной… и в считаные мгновения пропотел насквозь, будто на него вылили ведро воды. Все его тело задрожало и затряслось. С трудом опустив саквояж на пол, он начал возиться с застежками — хорошо, что на помощь тут же подоспел Зед. Одним ловким, отточенным движением негр расстегнул саквояж: внутри блестели и мерцали щипцы, штангенциркули, пилы, ножи различных форм и размеров, пинцеты, щупы и какой-то инструмент, похожий на вилку со множеством зубцов. Однако первым делом Маккаггерс извлек оттуда серебряную бутылочку, открутил крышку, хлебнул оттуда какой-то жидкости и помахал горлышком у себя под носом. Затем он покосился на труп и тут же отвел взгляд. — Мы совершенно уверены, что покойный… — На этом слове его голос дрогнул, пришлось повторить: — Что покойный — мистер Пеннфорд Деверик? Кто-нибудь может это подтвердить? — Я подтверждаю, — сказал главный констебль. — А кто-нибудь из свидетелей? — Подтверждаю, — откликнулся Мэтью. — В таком случае я констатирую его смерть. — Он откашлялся. — Мистер Пеннфорд Деверик мертв. Вы подтверждаете? — Да, подтверждаю, — сказал Лиллехорн. — Свидетели? — Да уж, мертв, как треска на сковородке, — ответил Феликс Садбери. — Погодите-ка, а разве не нужно сперва дождаться его жену и сына? Ну, прежде чем… делать все остальное? — За ними уже послали, — сказал Лиллехорн. — Да и вряд ли кто-то захочет смотреть на мистера Деверика в его нынешнем виде, согласны? Я бы не захотел. — А она, может, хочет. — Пусть это решение примет Роберт, после того как… — Лиллехорн на секунду умолк, так как в этот миг Маккаггерса стошнило в пустое ведро, а затем продолжил: — Осмотрит тело. — Кажется, я сейчас грохнусь в обморок, — вымолвил Кови. Колени его дрожали. — Крепись! — Мэтью все еще держал его под руку. Зед опустил льняную тряпку в ведро с водой и промокнул ею бледное, изнуренное лицо хозяина. Маккаггерс еще раз нюхнул бутылочку с неким стимулирующим средством. Городу невероятно повезло — и в прямом, и в переносном смысле — иметь на службе человека с такой феноменальной памятью и такими обширными познаниями в анатомии и искусстве, как Эштон Маккаггерс. Вы могли побеседовать с ним в понедельник, а в субботу он без труда воспроизвел бы ваши слова — и вдобавок назвал бы точное время оного разговора. Юноша подавал большие надежды равно в искусстве и медицине, но лишь до того момента, когда приходилось иметь дело с кровью или мертвой плотью. Тогда он моментально разваливался на куски. Впрочем, обширные его познания и прочие достоинства перевешивали означенные недостатки, по крайней мере на той службе, которую поручил ему город. И хотя врачом он не был (и никогда им не стал бы, покуда кровь не обратилась бы в ром, а плоть — в свежий коричный кекс), работу он выполнял исправно, сколько бы пустых ведер ему для этого ни требовалось. Сегодня, прикинул Мэтью, потребуется ведра четыре. Зед невозмутимо смотрел на хозяина в ожидании сигнала. Маккаггерс кивнул, и Зед принялся за дело: взял другую белую тряпку, окунул ее во второе ведро и начал стирать запекшуюся кровь с лица убитого. Мэтью наконец понял назначение ведерного трио: одно — для омовения покойника, второе для ободрения Маккаггерса, а третье… для иных нужд. — Как я понимаю, причина смерти всем ясна? — спросил Маккаггерс главного констебля, вновь покрываясь испариной. — Ему перерезали горло. Согласны? — Лиллехорн вопросительно посмотрел на свидетелей. — Да, перерезали горло, — прохрипел Диппен Нэк, а остальные либо кивнули, либо выразили согласие вслух. — Принято к сведению, — молвил Маккаггерс. Увидев, как тряпка Зеда темнеет от крови, он вздрогнул и вновь склонился над ведром для иных нужд.