— Убили! Убили! — кричал юноша. Наконец он заметил Мэтью и умоляюще простер перед собой руки, едва не грянувшись при этом наземь. Лицо у него было белое как простыня, а темно-рыжие волосы торчали во все стороны. — Кто это? — А вы кто?.. Тут свет фонарей — уличного и того, что Мэтью держал в руке, — осветил лицо юноши. Оказалось, это Филип Кови, тоже из приютских. — Филип, это я, Мэтью Корбетт! Что стряслось? — Мэтью! Мэтью! Там… человека убили! По-порезали всего! Кови так в него вцепился, что они оба чуть не шлепнулись в грязь, а Мэтью потом едва не свалился от запаха перегара. Глаза у Кови были налиты кровью, под ними лежали темные круги; судя по всему, от увиденного у бедняги хлынуло из носа: по губам и подбородку тянулись поблескивающие на свету нити слизи. — Там труп, Мэтью! По-помилуй боже, весь изрезанный! Кови, некрупный юноша на три года младше Мэтью, был так пьян, что еле стоял на ногах — пришлось схватить его за талию. Однако он все равно трясся и шатался, а потом начал рыдать, и колени у него подогнулись. — Господи! Господи, я ж чуть на него не наступил! — На кого? Кто там, Филип? Кови смотрел на него невидящими глазами, слезы струились по щекам, рот кривился. — Не-не знаю… — заплетающимся языком ответил он. — Порезали его всего! Вон там лежит! — Там? Это где? — Вон там. — Кови махнул в конец Смит-стрит, и тут Мэтью увидел свежую кровь на обеих его руках, а заодно красные пятна и отвратительные черные сгустки на собственной белой сорочке. — Господи! — вскричал Мэтью, отшатываясь. Ноги у Кови подогнулись, и он упал на мостовую, давясь и что-то бормоча. Почти сразу его начало выворачивать наизнанку. — Что такое? Что за шум? Со стороны «Рыси да галопа» к ним приближались два фонаря. Через несколько секунд Мэтью различил силуэты четырех человек. — Сюда! — заорал Мэтью и тут же сообразил, как глупо и бессмысленно это прозвучало, люди ведь и так сюда шли. Для ясности он решил добавить: — Я здесь! — что было уж совсем ни к чему, ибо в тот же миг свет фонарей упал на него, последовали охи, ахи и полная сумятица: от вида окровавленной рубашки Мэтью прибывшие начали врезаться друг в друга, точно быки, которых охаживали палками. — Мэтью? Да ты весь в крови! — Феликс Садбери посветил фонарем на Кови. — Это его рук дело?.. — Нет-нет, сэр, он… — Констебль! Констебль! — заголосил стоявший за спиной Садбери человек. Его пронзительным голосом впору было вышибать двери и оконные ставни. Мэтью отвернулся и, торопясь скрыться от этого надсадного вопля, поспешил мимо Филипа Кови по Смит-стрит. Он поднял фонарь повыше и ждал, что вот-вот наткнется на израненного бедолагу, однако на земле никого не было. В окнах начали зажигаться свечи, из домов выходили люди. Исступленно лаяли собаки. Где-то слева заревел осел — вероятно, в ответ на крик джентльмена с луженой глоткой, который приставил ладони ко рту и заорал: «Консте-е-ебль!» — крик сей, несомненно, переполошил даже огненнокрылых обитателей Марса. Мэтью упорно шел на юг. Феликс Садбери все звал его по имени, но ответа не получал. Через некоторое время Мэтью увидел человека в черном, стоявшего на коленях под полосатым навесом давно закрытой на ночь аптеки. Тот обратил к нему мрачное лицо: — Поднесите-ка сюда свет. Мэтью повиновался, хотя и не горел желанием этого делать. Наконец его взору предстала картина целиком: двое стояли на коленях над трупом, растянувшимся на спине. На утоптанной английской земле поблескивала черная лужа крови. Человек, просивший поднести свет, — не кто иной, как преподобный Уильям Уэйд, — взял у Мэтью фонарь, чтобы посветить своему спутнику. Спутник его — престарелый доктор Артемис Вандерброкен — тоже держал лампу, которую Мэтью сразу не увидел, поскольку священник загораживал собой ее свет. На земле рядом с врачом стоял раскрытый саквояж, а сам Вандерброкен склонился над убитым и разглядывал его горло. — Вот это его порезали! — услышал Мэтью его слова. — Еще чуть-чуть — и пришлось бы хоронить голову отдельно от тела. — Кто это? — спросил Мэтью, против собственной воли наклоняясь поближе. В нос ударил медный, тошнотворный запах крови. — Сложно сказать, — ответил преподобный Уэйд. — Артемис, вы его узнаете? — Нет, лицо слишком отекло. Давайте заглянем в карманы сюртука. Тут к месту преступления подоспели Садбери и остальные, а с ними еще несколько человек. Вперед пробрался какой-то пьяница с изрытым оспинами и багровым от эля лицом. Алкогольные испарения висели вокруг него зловонным туманом. — Да энто ж мой брат! — внезапно завопил он. — Исусе, брат мой, Дейви Мантанк! — Это Дейви Мантанк! — проорал господин с луженой глоткой, вставши позади Мэтью (у последнего при этом едва не отвалились уши). — Дейви Мантанка убили! Тут еще чья-то багровая физиономия пробилась сквозь толпу — причем где-то на уровне коленей. — Это кто ж меня убил, мать вашу?.. — Попрошу не сквернословить! — осадил его Уэйд. — Так, все расступитесь. Мэтью, вы ведь порядочный человек? — Да, сэр. — Тогда подержите. — Священник протянул ему темно-синий бархатный кошелек, обмотанный кожаным шнуром и туго набитый монетами, а после — золотые карманные часы. — На них кровь, осторожнее. — Тут он впервые обратил внимание на окровавленную рубашку Мэтью. — Что с вами случилось? — Да я… — Вот! Уильям, глянь-ка! — Вандерброкен поднял фонарь и показал священнику что-то, чего Мэтью не видел. — Узор, — отметил врач. — Убийца вооружен не только острым клинком, но и извращенным остроумием. — Нам придется его оставить, — донеслись слова Уэйда. — Он точно мертв? — Увы, да, пределы нашего мира он покинул. — Так кто это? — не унимался Мэтью. Его толкали и пихали со всех сторон: вокруг тела уже образовалась изрядная толпа. Если я хоть сколько-нибудь смыслю в повадках толпы, подумал Мэтью, еще чуть-чуть — и булочник подтащит сюда свою тележку, сбегутся торгаши-разносчики, уличные девки начнут обольщать клиентов, а карманники — обчищать зевак. Преподобный Уэйд и врач встали. Тут Мэтью приметил под серым плащом доктора Вандерброкена краешек светло-голубой ночной сорочки. — Вот. — Уэйд вернул Мэтью фонарь. — Посмотрите сами и скажите. Священник отошел в сторонку. Мэтью сделал шаг вперед и поднес свет к лицу убитого. То было даже не лицо, а красная, распухшая маска ужаса. Кровь обильно текла изо рта и ноздрей, но самая страшная рана зияла на горле, под отвисшим подбородком. Темная, поблескивающая на свету плоть и желтые жилы виднелись в этой дыре, похожей на странную и жуткую улыбку. Белый льняной галстух совершенно почернел от крови. Жирные зеленые мухи уже облепили рану и ползали по губам и ноздрям убитого, не обращая внимания на людские крики и волнения. Как ни взбудоражен был Мэтью представшим ему безобразным зрелищем, он сознавал, что от его внимания не уходят всевозможные мелкие подробности: окоченевшая правая рука покоилась на животе, пальцы растопырены в стороны — жест потрясения и даже в каком-то роде смирения; густые волосы стального цвета всклокочены; дорогие, ладно скроенные, в черную тонкую полоску сюртук и жилет; лакированные черные туфли с серебряными пряжками; черная треуголка валялась чуть поодаль — и по ней уже топтались, проталкиваясь вперед взволнованно, почти остервенело, зеваки. Лицо жертвы действительно отекло до неузнаваемости и было искажено предсмертными судорогами, от которых нижняя челюсть будто сошла с места и выдвинулась вперед, обнажив поблескивающие в тусклом свете нижние зубы. Глаза казались тонкими щелками на плоти, испещренной темными пятнами. Мэтью подался вперед, насколько осмелился — слишком много вокруг было крови и мух, — и разглядел отчетливые порезы над бровями и под глазницами. — Господи, какой ужас! — воскликнул Феликс Садбери, вставая рядом с Мэтью. — Вы его узнали? Кто это может быть? Вернее — мог?.. — Расступись! Дорогу констеблю! — раздался хриплый крик, прежде чем Мэтью успел ответить. Кто-то пытался пройти сквозь толпу, которая и не думала расступаться. — Убили! Ох, боже мой, убили! — кричала женщина. — Моего мальчика, моего Дейви убили! Не успел констебль продраться сквозь этот бедлам, как к убитому, расталкивая зевак точно кегли, подлетела грозная туша мамаши Мантанк весом в двести сорок фунтов. Сия матрона (жена морского капитана, державшая трактир «Синяя пчела» рядом с Ганновер-Сквер) являла собой грозное зрелище даже в добром расположении духа, а нынче вечером вид ее был так ужасен — лохматая грива седых волос, огромный нос, своими размерами и формой подобный тесаку мясника, и глаза черные, как лондонские тайны, — что даже пьяные братья Мантанк заблеяли по-овечьи. — Ма-а! Ма-а! Дейви жив, ма-а! — крикнул Дарвин, но шум вокруг стоял такой, что пальни под ухом мамаши Мантанк пушка, она и то не услышала бы. — Я жив, ма! — вопил Дейви, все еще стоя на коленях. — Ах ты, поганец, да я с тебя шкуру спущу! — Грозная матрона наклонилась, схватила Дейви одной громадной, покрытой струпьями рукой и рывком поставила его на ноги. — Буду пороть, покудова ты у меня ртом не запердишь, а задом не запросишь пощады! — Она взяла его за волосы и под крики боли поволокла из огня да в полымя. — Да пустите же констебля, черт подери! Констебль наконец продрался сквозь толпу, и Мэтью узнал в нем невысокого коренастого грубияна — Диппена Нэка. Он держал перед собой фонарь и помахивал черной дубинкой. Бросив один-единственный взгляд на труп, он выпятил грудь-бочку, вытаращил свиные глазки, побагровел испитой рожей и зайцем припустил прочь. Мэтью понял: если сейчас же не найти управу на толпу, она сровняет место преступления с землей. Одни зеваки — как видно, те, кого оторвали от последней кружки эля в трактире, — набравшись храбрости, подходили поближе и ненароком наступали прямо на тело, когда их толкали напирающие сзади любопытные. Откуда ни возьмись за спиной Мэтью возник Ефрем Аулз в длинной белой ночной сорочке, с огромными выпученными глазами за стеклами очков. — Все прочь! — предостерег он толпу. — Живо, все назад! Уже собираясь отойти вместе с остальными, Мэтью увидел, как от толпы отделилась нога какого-то шатающегося гуляки и наступила прямо на голову убитого, а следом и сам гуляка рухнул прямо на труп. — А ну прочь! — заорал Мэтью. Щеки его горели от ярости. — Все назад! Быстро! Цирк тут устроили! Зазвонил колокольчик — решительный и ровный металлический звон насквозь пронзил хаос. Мэтью увидел, что кто-то движется сквозь толпу, раздвигая людские волны. От звона колокольчика люди немного приходили в себя и расступались. Наконец возник главный констебль Лиллехорн с небольшим медным колокольчиком в одной руке и фонарем в другой. Он упорно звонил, покуда оглушительный гвалт не превратился в тихое бормотание. — Отойдите! — скомандовал он. — Все назад, не то будете ночевать за решеткой! — Да мы просто хотели глянуть, кого убили! — возмутилась какая-то женщина из толпы, и остальные ее поддержали. — В таком случае предлагаю самым любопытным отнести труп в покойницкую. Что, желающих нет? Тут уж, конечно, все накрепко закрыли рты. Покойницкая помещалась в подвале городской ратуши; то были владения Эштона Маккаггерса, куда простые смертные старались без нужды не соваться (когда нужда все-таки возникала, им было уже все равно).