– Нам не добраться до порта, капитан, – проговорил он, едва Филип поравнялся с ним. – Тихо, тихо, матросы могут услышать. – Да какая разница? – горько воскликнул Кранц. – Они тоже так думают. – Они ошибаются. – Филип повернулся к матросам. – Ребята! С нами почти неизбежно случится какая-то неприятность. Об этом говорит появление призрака. Я сталкивался с ними не единожды, и всякий раз что-то да происходило, но вот он я, стою перед вами, живой и здоровый. Потому не хороните себя прежде времени! Мы должны сделать все возможное и уповать на Небеса. Ветер стихает, через несколько часов точно прояснится. Да, я встречался с кораблем-призраком раньше, и мне чихать на то, сколько еще раз я с ним встречусь! Минхеер Кранц, велите налить матросам по чарке. Они немало потрудились и наверняка устали! Одно упоминание о спиртном как будто придало морякам сил, и они поспешили за капитанским угощением, которого оказалось достаточно для того, чтобы воодушевить самых боязливых, а прочих заставить насмехаться над старым Вандердекеном и его командой бесов. На следующее утро небо прояснилось, море успокоилось, и «Утрехт» продолжил свой путь. Многие дни подряд задувал попутный ветер, прогоняя последние воспоминания о страхе, внушенном появлением призрачного корабля. И постепенно о зловещей встрече стали вспоминать равнодушно или с шутками. «Утрехт» миновал Малаккский пролив и приблизился к Полинезийскому архипелагу. Согласно приказу правления Филипу предстояло пополнить запасы на крошечном островке Бутон[59], тогда принадлежавшем голландцам. До острова добрались благополучно, провели там два дня и двинулись дальше, рассчитывая пройти между Целебесом[60] и островом Галаго. Было по-прежнему ясно, ветер не думал усиливаться. Корабль вели осторожно, опасаясь рифов и течений, и непрерывно высматривали пиратские суда, издавна разбойничавшие в этих водах. По счастью, обошлось без нападений, и корабль забрался довольно далеко в скопление островков к северу от Галаго, когда пал штиль и течение повлекло «Утрехт» на восток. Безветрие продержалось несколько дней, и якорь бросить не удавалось, но наконец их вынесло к северному побережью Новой Гвинеи. На ночь свернули паруса и, благо глубина позволяла, бросили якорь. Заморосил противный мелкий дождь, видимость существенно упала, и по всему кораблю расставили дозорных, чтобы пиратские проа[61] не застали команду «Утрехта» врасплох. Скорость течения здесь достигала восьми миль в час, а эти кораблики имели обыкновение внезапно выскакивать из-за островов. Ровно в полночь Филипа, который спал, разбудило сотрясение корпуса корабля. Он было решил, что в борт врезалось проа, и выскочил на палубу. Там уже метался Кранц, разбуженный схожим образом и не успевший одеться. Тут последовал новый удар, и корабль накренился вправо. Только теперь Филип сообразил, что «Утрехт» налетел на мель. Непроглядная тьма мешала разглядеть окрестности. С борта спустили линь, и выяснилось, что корабль плотно сел на песчаную банку. В самом глубоком месте линь показывал всего четырнадцать футов, течение тащило корабль бортом вперед, и с каждым мгновением под килем оставалось все меньше и меньше воды. До наступления утра ничего поделать было нельзя, и морякам оставалось лишь нетерпеливо дожидаться рассвета. Когда солнце взошло, мгла рассеялась, и стало видно, что «Утрехт» сделался пленником отмели, малая часть которой торчит из воды, а течение закручивает вокруг пенные буруны. Милях в трех от этого места виднелось скопление островков, поросших кокосовыми пальмами, но местные жители на берегу не показывались. – Боюсь, выбор у нас невелик, – сказал Кранц, обращаясь к Филипу. – Если облегчим корабль, якорь может не удержать, и тогда нас затянет еще дальше на песок. Но против такого течения якорь бесполезен. – Надо попробовать освободиться, хотя соглашусь, положение никак не назовешь удовлетворительным. Созывайте матросов. Моряки собрались на корме, хмурые и поникшие. – Ребята, почему вы такие грустные? – спросил Филип. – Мы обречены, капитан. Все знали, что так и будет. – Я допускал, что корабль может погибнуть, и говорил вам об этом, но потеря корабля не означает гибели команды. Да и корабль пока не погиб, пускай он прочно сидит на мели. Чего нам с вами бояться, ребята? Море спокойное, времени у нас в избытке, можно смастерить плот и воспользоваться лодками. Между этими островами ураганов не бывает, а земля совсем близко. Но давайте сначала прикинем, можно ли спасти корабль. Если ничего не выйдет, тогда подумаем о себе. Матросы воодушевились и охотно взялись за дело: одни таскали бочонки с водой, другие взялись за насосы, третьи выбрасывали за борт все ненужное, чтобы облегчить корабль. Якорь, однако, продолжал поддаваться напору течения, и Филип с Кранцем понимали, что «Утрехт» все глубже зарывается в песок. Прежде чем труды были окончены, наступила ночь и подул свежий бриз, поднявший волну, которая заставляла корабль биться о песок. Так тянулось до самого утра. С рассветом моряки возобновили работу, насосы вновь принялись откачивать воду, но вскоре они забились песком. Это означало, что корабль полностью сел на мель и всякие усилия бесполезны. Матросы было приуныли, но Филип снова их ободрил: мы-то живы-здоровы, надо всего-навсего построить плот, перенести на него съестные припасы и снаряжение и посадить ту часть команды, которая не поместится в лодки. После короткого отдыха матросы принялись снимать верхушки мачт заодно со стеньгами. Плот собирали с левого борта, где течение было заметно слабее. Филип, памятуя о катастрофе, очевидцем которой стал когда-то, уделил самое пристальное внимание постройке плота. Поскольку груз провизии и снаряжения обещал быть весьма тяжелым, он велел делать плот из двух частей, так чтобы их можно было легко разделить и чтобы лодкам было проще тянуть плот на буксире. Следующая ночь прервала работу, и матросы пошли отдыхать, радуясь ясному небу и приятному ветерку. К полудню плот был готов. Воду и провизию перенесли на него. Для Амины приготовили безопасное и сухое место посреди одной из половин. Сложили все, что могло пригодиться на суше: веревки, парусину и прочие полезные вещи. Последними перетащили мушкеты и заряды к ним. Все было готово, но тут матросы напомнили Филипу, что на борту осталось много денег: бросать их жалко и глупо, надо забрать столько, сколько смогут увезти. Поскольку со стороны матросов это была скорее не просьба, а утверждение, Филип не стал возражать, но решил, как только они доберутся до места, где действуют законы, потребовать возврата денег, принадлежащих компании. Несколько человек спустились в трюм, пока Филип размещал Амину, вынесли наверх бочонки с талерами, разломали их и принялись набивать карманы деньгами, ссорясь между собою за каждую монету. Наконец каждый матрос взял столько, сколько мог унести, и занял свое место на плоту или на лодке. Амина сидела на плоту и ждала. Лодки взяли плот на буксир и двинулись по течению. Матросы изо всех сил налегали на весла, чтобы плот не отнесло к той части отмели, что торчала из воды. Это была самая главная опасность, которая им угрожала, и, чтобы преодолеть ее, пришлось как следует потрудиться. Всего в команде было восемьдесят шесть человек: тридцать два поместились в лодки, остальные расположились на плоту, который, благодаря умелой постройке, держался высоко над водной гладью. Филип и Кранц заранее договорились, что один из них будет командовать лодками, а другой взойдет на плот, но в тот миг, когда плот отходил от корабля, оба очутились на плоту, так как им требовалось посоветоваться, какого курса придерживаться с учетом силы течения. Выяснилось, что почти сразу после отмели течение забирало южнее, к побережью Новой Гвинеи. Офицеры стали обсуждать, стоит или нет плыть к этому побережью, обитатели которого славились своей робостью, но отличались коварством. Долгий спор ни к чему не привел. Было решено подождать и посмотреть, как будут складываться обстоятельства. Между тем лодки двигались на запад, а течение норовило увлечь их на юг. Настала ночь. Лодки бросили шлюпочные якоря, и Филип порадовался, обнаружив, что течение здесь уже не такое сильное и якоря удерживают лодки и плот на месте. Укрывшись парусиной и выставив дозорных, усталые моряки крепко заснули. – Может, мне лучше перейти в одну из лодок? – предложил Кранц. – Ведь не исключено, что парням в лодках придет в голову бросить плот, чтобы спастись самим. – Я подумал об этом, – ответил Филип, – и потому не стал передавать на лодки бочонки с водой. Так они точно нас не бросят. – Верно. А я что-то запамятовал. Кранц остался на вахте, а Филип позволил себе отдых, в котором отчаянно нуждался. Амина встретила его распростертыми объятиями. – Мне совсем не страшно, Филип. Отчасти даже забавно, правда. Мы высадимся на берег, построим себе хижину под пальмами, и я буду проклинать тот день, когда к нам прибудут на помощь и вызволят из этого пустынного местечка. Мне не нужен никто, кроме тебя. – Милая, на все воля Божья, и Всевышний располагает, как Ему заблагорассудится. Будем признательны за то, что с нами не случилось ничего хуже вот этого. Давай отдохнем, мне скоро на вахту. Рассвет показал, что течение отнесло плот левее того скопления необитаемых островков, о котором говорилось ранее, и что теперь попытки до них добраться утратили всякий смысл. Зато на западном горизонте проступали макушки очередных пальм, и было решено вести плот в том направлении. После завтрака матросы взялись за весла, но тут обнаружилось, что от острова с наветренной стороны к ним устремилось проа, битком набитое людьми. В том, что это пиратская посудина, не было ни малейших сомнений, но Филип с Кранцем сочли, что людей у них более чем достаточно, чтобы отпугнуть пиратов, если тем вздумается напасть. Об этом офицеры сообщили матросам и раздали оружие на лодки и на плоту, а чтобы матросы зря не тратили силы, велели сушить весла в ожидании врага. Едва разбойничье судно подошло на расстояние выстрела, пираты бросили грести и принялись палить из крошечной пушчонки, установленной на носу. Картечь, которой стреляла пушка, ранила нескольких матросов, хотя Филип велел своим людям не поднимать головы. Пираты приблизились, пальба их стала прицельнее и разрушительнее, а моряки «Утрехта» пока не имели возможности стрелять в ответ. В конце концов было решено, что лодки должны атаковать проа, иначе никому не спастись. Филип одобрил затею. Часть матросов с плота перебрались в лодки. Кранц принял на себя командование. Плот отвязали, и лодки устремились вперед. Но стоило им только немного отойти, как вдруг они все развернулись и помчались в противоположном направлении. Филип слышал крики Кранца, видел, как сверкает его клинок, а мгновение спустя первый помощник прыгнул в воду и поплыл обратно к плоту. Матросы в лодках, озабоченные лишь тем, как сохранить деньги, которыми они набили карманы, сговорились между собой бросить плот на произвол судьбы. Они и напасть на пиратов предложили единственно затем, чтобы получить свободу действий, и как только плот оказался отвязан, исполнили свое намерение. Тщетно Кранц упрашивал их, а потом угрожал. Они принялись угрожать в ответ. И тогда он, убедившись, что все напрасно, прыгнул в воду. – Боюсь, мы пропали, – бесстрастно произнес Филип. – Силы наши значительно сократилась, и долго мы не выстоим. Что скажете, Шрифтен? – Капитан повернулся к лоцману, стоявшему рядом. – Пропали, но не из-за пиратов, они-то нам не страшны… кхе-кхе. Шрифтен, как ни удивительно, оказался прав. Увидев, как улепетывают лодки, пираты вообразили, будто беглые матросы увозят самое ценное, и, вместо того чтобы расстреливать плот, кинулись в погоню. Они подняли парус, и проа полетело по морю, точно огромная птица. Туземное судно быстро миновало плот, и поначалу казалось, что пираты вот-вот нагонят лодки, но потом вдруг бег проа резко замедлился, а с наступлением сумерек и преследователь, и преследуемые скрылись далеко на юге, причем к тому мгновению, когда все исчезли из виду, расстояние между ними, похоже, оставалось тем же самым. Плот оказался брошен на милость ветра и волн. Филип с Кранцем взяли плотницкие инструменты, прихваченные с корабля, отделили два крайних бревна и приготовили все, чтобы поутру поставить мачту и распустить парус. С рассветом первое, что увидели потерпевшие кораблекрушение, были лодки, идущие обратно к плоту, и проа у них за кормой. Матросы в лодках гребли всю ночь напролет и явно утомились сверх всякой меры. Очевидно, они посовещались между собой и решили, сделав круг, вернуться к плоту, дабы отбиться от пиратов, а заодно забрать с плота провизию и воду, чего не было сделано раньше. Но судьба судила иное: один за другим матросы, изнемогшие от усталости, падали на дно лодок, а пиратское судно настойчиво их преследовало и нагоняло. Лодки в итоге захватили, и добыча, которую в них нашли, превзошла все ожидания пиратов. Едва ли стоит уточнять, что никого из матросов не пощадили. Все это происходило приблизительно в трех милях от плота, и Филип ожидал, что далее разбойничье судно направится к ним, но он ошибся. Вполне довольные добычей и вообразившие, видимо, что на плоту не осталось ничего ценного, пираты двинулись на восток, к тем самым островам, из-за которых появились накануне. Вот так те, кто рассчитывал сбежать и бросил своих товарищей, понесли заслуженное наказание, а те, кто мнил, что с ними быстро расправятся, оказались спасены благодаря предательству спутников. На плоту очутилось сорок пять человек: Филип, Кранц, Шрифтен, Амина, два помощника капитана, шестнадцать матросов и двадцать четыре пехотинца, взошедших на борт в Амстердаме. Провизии было достаточно на три-четыре недели, но воды имелось в обрез, не более чем на трое суток при обычном расходе. Когда поставили мачту и подняли парус, пускай ветер почти не ощущался, Филип объяснил всем, что необходимо существенно сократить потребление воды. Решили попытаться растянуть запас на дюжину дней, и теперь на человека в день приходилось всего полпинты. Поскольку плот состоял из двух частей, кто-то предложил отсоединить меньшую половину и пересадить всех на бо́льшую, но это предложение отвергли: во-первых, людей на плоту было немногим меньше, чем в начале плавания; а во-вторых, под парусом длинный плот должен был идти значительно увереннее короткого. Три дня подряд царил штиль, солнце палило нещадно, и все страдали от нестерпимой жажды, причем больше всего доставалось тем, кто продолжал поглощать спиртное. На четвертый день задул благоприятный ветерок, истинное облегчение для обожженных лиц и спин. Тут же распустили парус. Плот делал четыре мили в час, и люди заметно приободрились и исполнились надежд. Земля с кокосовыми пальмами проступала впереди все отчетливее, и ожидалось, что на следующий день можно будет высадиться и пополнить наконец запасы воды, которая почти вышла. Всю ночь двигались под парусом, но утром обнаружили, что угодили во встречное течение и все расстояние, пройденное под ветром, придется преодолевать заново. Ветер, свежевший поутру, к вечеру обыкновенно стихал. Попытки достичь суши не прекращались четыре дня подряд: к полудню плот подплывал на десять миль к острову, а к утру его относило обратно. Миновало уже восемь дней пребывания на плоту, и матросы, утомленные и измученные жарой, начали роптать и возмущаться. Они требовали то разделить плот и попробовать доплыть до острова на одной половине, то выкинуть за борт испортившиеся припасы, чтобы облегчить самодельное суденышко. Беда была в том, что на плоту не оказалось ни обычного, ни шлюпочного якоря, а лодки вместе со всем снаряжением, взятым с корабля, унесло неведомо куда. Филип посоветовал матросам, раз уж у них при себе столько денег, зашить монеты (долю каждого по отдельности) в парусину и использовать эти грузила как своего рода якоря, чтобы попытаться удержать плот на месте следующей ночью и все-таки доплыть до берега. Но матросы отказались, не желая расставаться с деньгами. По всему выходило, что они скорее распростятся с жизнью, чем с этими монетами, жалкие глупцы. Филип с Кранцем снова и снова предлагали им так поступить, но неизменно натыкались на отказ.