Амина не теряла бодрости и присутствия духа, подавала Филипу ценные советы и утешала его, когда это было необходимо. «Выше нос, Филип, – повторяла она, – мы все еще можем построить хижину под сенью кокосовых пальм и провести в покое остаток своих дней. Кому взбредет в голову искать нас в этом захолустье?» Шрифтен помалкивал и вел себя пристойно, а если с кем и заговаривал, то лишь с Аминой. Показалось даже, что он воспылал к ней гораздо более дружескими чувствами, чем было ранее. Он присматривал за нею и старался помогать, а Амина часто замечала на лице лоцмана сожаление и грусть – чувства, которых от него никто не ожидал. Минул еще день. Плот снова приблизился к суше, и снова, когда ветер улегся, его отнесло назад. Матросы перестали слушаться. Несмотря на увещевания Филипа и Кранца, они побросали в воду все съестные припасы и прочий скарб, за исключением единственного оставшегося бочонка со спиртным и бочонков с водой, а затем собрались на отдаленной части плота и стали что-то обсуждать, настороженно и с угрозой зыркая на остальных. В ночи Филип вновь попробовал убедить матросов, что стоит пустить деньги на якоря, но его опять не пожелали слушать. Более того, матросы прогнали капитана, и он был вынужден уйти на другую часть плота, где для Амины возвели временное убежище. Филип присел рядом и задумался, решив, что Амина спит. – Что тебя гнетет, Филип? – Что меня гнетет? Алчность и глупость матросов, Амина! Они умрут, но не расстанутся ни с одной треклятой монетой! Они располагают средством спасти себя и нас, но не хотят им воспользоваться. У них достаточно монет для того, чтобы сделать дюжину якорей, но нет, они продолжают упрямиться. Ох уж это золото! От любви к нему люди глупеют, теряют рассудок и совершают злодеяния. Воды осталось на пару суток, пускай она выдается по каплям. Только взгляни на эти исхудавшие, измученные тела! Но они упорно цепляются за деньги, которые вряд ли смогут потратить. Болваны! – Ты страдаешь, Филип, тебя мучают жажда и голод, но я это предусмотрела и позаботилась приберечь для тебя воду и сухари. У меня припасено четыре бутыли. Выпей, Филип, это тебя освежит. Филип выпил и действительно испытал облегчение, ибо дневные заботы лежали на его плечах тяжким бременем. – Спасибо, милая Амина, большое тебе спасибо! Мне уже намного лучше! Господи Боже, неужто еще не перевелись глупцы, что ценят металл дороже капли воды в таких вот обстоятельствах? Звезды ярко сверкали на ночном небосводе, но луны не было. Филип встал в полночь, чтобы сменить Кранца на вахте. Матросы обычно ложились спать где придется, но в эту ночь большинство из них собралось в передней части плота. Филип размышлял о своем, когда послышался какой-то шум, а голос Кранца сдавленно позвал на помощь. Филип бросил самодельный руль, обнажил абордажный палаш и устремился на звук. Кранц лежал ничком, а матросы крепко его держали. Вандердекен пробился к помощнику, но и сам был схвачен и обезоружен. «Руби! Руби!» – крикнул один из державших Филипа, и спустя несколько секунд Вандердекен в бессильном отчаянии наблюдал, как задняя половина плота, на которой осталась Амина, отделяется от той, где очутился он сам. – Ради всего святого! Там моя жена, моя Амина! Спасите ее, умоляю! – кричал Филип, тщетно пытаясь высвободиться. Амина, подбежав к краю плота, протянула руки, как бы прощаясь. Половины уже разнесло на добрый кабельтов. Филип снова попытался вырваться, а потом рухнул навзничь и замер в неподвижности. Глава 24 Лишь на рассвете Филип открыл глаза и увидел, что Кранц стоит рядом с ним на коленях. Поначалу мысли путались, он смутно сознавал, что недавно случилось нечто ужасное, но не мог припомнить, что именно. Потом память возвратилась, и он в отчаянии закрыл лицо руками. – Крепитесь, капитан, – сказал Кранц. – Бог даст, мы доберемся до берега сегодня и сразу же двинемся на поиски вашей жены. «Значит, вот о каком расставании вещал Шрифтен, – подумал Филип, – а еще он пугал Амину жестокой смертью. И вправду жестоко… Умереть от голода, отощать до костей под палящим солнцем, без капли воды, чтобы смочить пересохшие губы… Скитаться по воле ветра и волн… Дрейфовать в полном одиночестве, разлучившись с мужем, в объятиях которого она умерла бы без сожалений… Изводить себя мыслями о моих муках и о тех невзгодах, что могут выпасть на мою долю… Ты был прав, лоцман, для верной и любящей жены нет смерти хуже. О, бедная моя голова идет кругом… Чего ради теперь жить Филипу Вандердекену?» Кранц пытался по-дружески утешить капитана, но его старания были напрасны. Тогда он заговорил о возмездии, и Филип вскинул голову. Поразмыслив несколько минут, он сказал: – Да, мы отомстим! Отомстим этим негодяям-изменникам! Как по-вашему, Кранц, скольким людям мы можем доверять? – Думаю, половине матросов. Признаться, я удивлен. Самодельный руль действовал безотказно, и плот уже подошел к суше намного ближе, чем удавалось ранее. Все люди на плоту заметно приободрились, а матросы жадно ощупывали золотые монеты в своих карманах. Сейчас, когда спасение выглядело вполне возможным, деньги стали для них ценнее прежнего. От Кранца Филип узнал, что минувшей ночью взбунтовались пехотинцы и самые негодные матросы, обрубившие веревки, которые удерживали вместе половины плота, а вот бывалые моряки сохранили верность офицерам. – Полагаю, мы вправе на них рассчитывать, – продолжал Кранц, – хотя близость спасения отчасти примирила их с предательством товарищей. – Не исключено, – согласился Филип с горьким смешком, – но я знаю, как их растормошить. Позовите-ка этих матросов сюда. Он поговорил с моряками, которых привел Кранц. Объяснил, что беглецы оказались изменниками, которым больше нельзя доверять, что они пожертвовали другими ради собственной выгоды, как и тогда, когда присваивали деньги компании. Сказал, что людям на плоту грозит опасность от подобных мерзавцев, равно в море и на суше; что придется либо не спать ночами из страха, как бы тебе не перерезали глотку, либо, что намного правильнее, отомстить тем, кому нельзя верить. Вдобавок, упредив мятежников и расправившись с ними, матросы удвоят свои запасы золотых монет, ибо офицеры на эти деньги посягать не намерены. Филип прибавил, что собирался, очутившись в каком-нибудь порту, где действуют законы, заставить матросов вернуть все эти деньги компании, но сейчас, если они поддержат его и помогут, готов забыть о своем намерении и оставить все деньги им. Жажда богатства способна свернуть горы. Потому стоит ли удивляться, что матросы с плота, которые на самом деле были лишь немногим лучше тех, кто сбежал и кому следовало отомстить, согласились, обуреваемые алчностью, на предложение капитана. Было решено, что, если не выйдет добраться до берега, ночью они нападут на мятежников в море и попросту скинут тех в воду. Впрочем, совет, устроенный Филипом, не укрылся от глаз бунтовщиков на дальней половине плота. Они тоже принялись совещаться и, словно напоказ, держали оружие под рукой. Ветер стих, когда до суши оставалось не более двух миль, и течение вновь повлекло плот обратно. Все мысли Филипа были обращены к его ненаглядной Амине, утрату которой он мысленно оплакивал, однако капитан сумел отчасти собраться с духом, воспламенившись местью, и теперь то и дело поглаживал лезвие палаша, как бы намекая, что первым полезет в драку. Ночь выдалась чудесной: ни дуновения ветра над стеклянной гладью моря, парус безвольно обвис на мачте и отражается в безмятежном зеркале вод, высвеченный одним лишь сиянием звездной ночи. В такую ночь подобает размышлять о возвышенном, прислушиваться к себе и восхищаться красотой Божьих свершений, но на хлипком плоту более пятидесяти душ были преисполнены желанием сражаться, грабить и убивать. Противники усиленно притворялись, будто отдыхают, но бдительно следили друг за другом и не выпускали из рук оружия. Сигнал к атаке должен был подать Филип. Он хотел свалить мачту, причем так, чтобы парус упал на дальнюю половину плота и накрыл изменников. По указанию капитана место у руля занял Шрифтен, а Кранц держался рядом с Филипом. Вот наконец мачта обрушилась, а в следующее мгновение завязалась кровопролитная схватка – без какого-либо уведомления, без мучительного ожидания: люди просто похватали оружие и ринулись в бой. Слышались только приказы, которые отдавали Филип и Кранц, а палаш Филипа делал свое дело. Он мстил без жалости и не желал останавливаться до тех пор, пока на борту остается хоть кто-то причастный так или иначе к его разлуке с Аминой. Как Филип и рассчитывал, многих бунтовщиков накрыло парусиной, и потому разделаться с остальными оказалось довольно просто. Некоторые сразу попа́дали в воду; другие пятились, покуда не очутились в воде; третьих пронзали клинками, пока они старались выбраться из-под паруса… Через несколько минут все было кончено. Лоцман Шрифтен одним глазом поглядывал на происходящее и неумолчно хихикал, издавая свое демоническое «кхе-кхе». Когда схватка завершилась, Филип оперся на основание мачты, чтобы перевести дыхание. «Я отомстил за тебя, моя Амина, – мысленно воскликнул он, – хоть немного, но отомстил. Прости, что ставлю жизни этих негодяев вровень с твоей!» Жажду мести удалось слегка утолить, и он вновь закрыл лицо руками и зарыдал. Тем временем матросы, которые помогали капитану одолеть мятежников, подбирали деньги убитых. Когда выяснилось, что в стычке пали трое из числа их товарищей, они громко посетовали, что не погибло больше, ведь тогда добыча была бы весомее. Не считая Филипа и Кранца со Шрифтеном, на плоту теперь оставалось тринадцать моряков. На рассвете снова поднялся ветер, и люди принялись делиться водой, запасы которой пополнили за счет фляжек погибших. Голода никто не испытывал, а вода придала сил. Филип мало общался со Шрифтеном с того мгновения, как половинки плота разделились и Амина сгинула, но ему, как и Кранцу, было очевидно, что к лоцману возвратилась прежняя дерзкая язвительность. Тот непрестанно хихикал, хмыкал, отпускал обидные замечания, а единственный глаз, следивший за Филипом, сверкал той же злобой, какая пылала в его взгляде при первой их встрече. Было ясно, что лишь присутствие Амины смягчало норов лоцмана, а с исчезновением жены капитана этот последний лишился благорасположения Шрифтена. Филипа это нисколько не беспокоило, ему хватало иных забот. Одержимый желанием во что бы то ни стало вернуть Амину, он проявлял полное безразличие ко всему, что творилось вокруг. Ветер задул сильнее, и моряки стали поговаривать, что через пару часов плот достигнет суши, но, увы, основание мачты переломилось под напором ветра, и парус рухнул на плот. Это сильно замедлило движение, а прежде чем все починили, ветер опять стих, и плот замер приблизительно в миле от берега. Смертельно уставший, изнуренный недавними событиями, Филип заснул рядом с Кранцем, а Шрифтен оставался у руля. Филипу снилась Амина: вот она гуляет под сенью кокосовых пальм, а он стоит и любуется ею. Амина улыбнулась ему и позвала к себе, но в это мгновение Филипа разбудил какой-то непонятный звук. Еще пребывая в полусне, Филип вообразил, что лоцман Шрифтен вновь попытался украсть его реликвию – ловко извлек цепочку, на которой висела ладанка, и принялся вытягивать из-под щеки капитана ту часть цепочки, что была прижата к поверхности плота. Эта картина напугала Филипа, и он вскинул ладонь, чтобы перехватить руку грабителя… Внезапно он понял, что и вправду держит Шрифтена за руку, а тот стоит рядом на коленях и пытается завладеть цепочкой и ладанкой. Борьба была недолгой, ладанку удалось отстоять, а лоцман распростерся у ног Филипа, крепко придавленный капитанским коленом. Филип сунул ладанку за пазуху и, обуянный гневом, вскочил, подхватил обессиленного Шрифтена под мышки и столкнул его в море. – Человек ты или дьявол, – крикнул Филип с края плота, – попробуй-ка выплыви! Короткая схватка разбудила Кранца и матросов, но они не успели помешать Филипу избавиться от Шрифтена. В нескольких словах капитан изложил Кранцу суть случившегося. Что касается матросов, тем было все равно. Они только убедились, что их деньги на месте, и снова заснули. Филип некоторое время осматривался, ожидая, что Шрифтен вот-вот покажется и попытается взобраться на плот, но лоцман так и не объявился, и Филип окончательно почувствовал себя отомщенным. Глава 25 Чье перо способно передать чувства любящей и верной Амины, когда та внезапно обнаружила, что оказалась разлученной с мужем? Она оцепенело наблюдала, как увеличивается расстояние между двумя половинами еще недавно цельного плота. Наконец вторая половина плота исчезла в ночном мраке, и Амина в немом отчаянии опустилась на доски. Немного придя в себя, она огляделась по сторонам и позвала: – Есть тут кто-нибудь? Ответом ей было молчание. – Есть тут кто-нибудь? – повторила она громче. – О, я одна, совсем одна, и мой Филип далеко! Матушка, ты видишь, что сталось с твоею несчастной дочерью!