– Мне нужно слово! Я вспомнила первое, но каково второе? Мама, помоги! Клубы дыма сгустились настолько, что разглядеть очертания предметов стало решительно невозможно. – Нет, бесполезно. – Амина в бессилии уронила руки. – Я все забыла. Мама, молю, явись мне во сне! Дым постепенно рассеялся. Амина подняла голову и внезапно увидела перед собою человеческую фигуру. Поначалу она вообразила, будто ее старания все же увенчались успехом, но потом поняла, что это отец Матиаш, взирающий на нее весьма сурово: лоб нахмурен, руки сложены на груди. – Нечестивое дитя! Что ты творишь? Оба священника питали некие подозрения насчет Амины. И подозрения эти подкреплялись не только речами молодой женщины, но и ее попытками овладеть запретным ремеслом, каковые им стали известны. Однажды отец Матиаш и отец Сейзен уже пригрозили ей отлучением и прочими карами, коих заслуживает человек, предающийся столь порочному занятию. Запах трав, что тлели на углях жаровни, и дым, просочившийся сквозь щели в дверном проеме на лестницу, заставили отца Матиаша насторожиться. Священник неслышно поднялся наверх и незамеченным вошел в спальню. Амина мгновенно сообразила, в какой опасности оказалась. Будь она не замужем, можно было бы бросить вызов священнику, но теперь ради Филипа следовало его обмануть. – Я не делала ничего дурного, отец, – сказала она спокойно. – Кстати, разве подобает мужчине врываться в спальню молодой женщины в отсутствие ее мужа? Ведь я могла лежать в постели… Вы повели себя недостойно. – Что ты себе позволяешь, женщина?! Мой возраст и мой сан суть залог чистоты моих намерений! – Отец Матиаш явно не ожидал такого укора и слегка опешил. – Как сказать, отец, как сказать… Я слыхала всякое про монахов и священников… Спрашиваю снова: зачем вы явились в спальню беззащитной женщины? – Да потому, что ты, я уверен, предавалась нечестивой ворожбе! – Нечестивой ворожбе? Что вы такое говорите? Разве нечестиво ставить пиявок или облегчать муки страждущих? Нечестиво унимать лихорадку и жар, одолевающие тех, кто вынужден жить в этом нездоровом месте? – Нечестиво взывать к бесам! – Каким бесам, святой отец? Я имела в виду целительные снадобья. Сами знаете, есть немало поистине замечательных трав, которые, если правильно их смешать, способны приносить облегчение хворым. Этим ремеслом отменно владела моя матушка, а я стараюсь вспомнить ее навыки. Что тут нечестивого, скажите на милость? – Я слышал, как ты просила свою мать о помощи! – Да, просила, она ведь разбиралась в травах, а вот мне это, боюсь, не дано. Разве просить о помощи грешно, святой отец? – Значит, ты готовишь лекарство, – задумчиво проговорил священник. – А я решил, что ты предаешься чернейшему колдовству. – Я всего-навсего подожгла пучок трав. Это же не преступление, верно? Вот пепел, святой отец, видите? Если втереть его в поры, страждущему станет легче, и иной цели я не преследовала. Кого вы думали тут увидеть? Духа? Призрака? Того пророка, коего призвал царь Израильский?[56] – Амина громко засмеялась. – Смею сказать, я смущен, но не убежден, – промолвил отец Матиаш. – Я тоже смущена, но не убеждена, – съязвила Амина. – Не могу поверить, что человек вашего сана способен усмотреть что-то дурное в воскурении трав. И мне кажется, что даже подозрения не дают вам права вторгаться в женскую спальню столь поздней порой. Уверяю вас, святой отец, найдется немало растений, воздействие которых вы сочли бы сверхъестественным, но все они суть дары природы. Прошу, уходите, вам не подобает здесь оставаться. А если снова позволите себе нечто подобное, я попрошу вас съехать. Я была о вас лучшего мнения. Извольте впредь предупреждать меня о своем появлении! Отец Матиаш смущался все сильнее, уязвленный этими нападками Амины. Наконец он поспешно покинул спальню, приговаривая на ходу: – Избавь меня, Господи, от ложных подозрений и опрометчивых порывов! Дитя мое, я приходил к тебе ровно затем, о чем сказал вслух! – То-то и оно, – заметила Амина, когда дверь за священником закрылась. – Я знаю, зачем ты приходил, и мне требовалось избавиться от твоего надоедливого присутствия. Мне не нужны соглядатаи, не нужны досадные помехи! В своем рвении ты выставил себя на посмешище, и я охотно воспользуюсь тем преимуществом, какое ты мне сам дал. Разве женские покои не под запретом для всех мужчин твоего положения? Мы предоставили тебе кров и пищу, приютили тебя и обогрели, а ты отблагодарил нас тем, что взялся следить за мною! Ничего не скажешь, достойное занятие! Амина убрала жаровню, распахнула дверь и кликнула служанку: переночуй со мной, а то ко мне вломился священник. – Отец Матиаш? – изумилась служанка. – Неужто такое возможно? Амина промолчала и легла в постель. Зато отец Матиаш, меривший шагами гостиную внизу, прекрасно все расслышал. На следующее утро португалец навестил отца Сейзена и поведал обо всем, что случилось накануне вечером, и о наветах Амины. – Вы действовали безрассудно, – подытожил отец Сейзен. – Кто врывается к женщине среди ночи? – Увы, отец, я поддался зову сердца, преисполненного подозрений. – Она тоже вправе вас обвинять. Молодая, красивая… – Клянусь именем Матери Божией… – Отпускаю вам ваш грех, достойный отец Матиаш, – перебил Сейзен, – но помните, что своим поведением вы могли очернить нашу Святую Церковь. Весть о проступке священника быстро разошлась по округе: служанка, призванная Аминой в ночи, не преминула обо всем разболтать. Отныне отца Матиаша везде ожидал холодный прием, да и сам он настолько огорчился содеянному, что поспешил покинуть страну и возвратился в Лиссабон, донельзя расстроенный своей опрометчивостью и разгневанный несправедливыми обвинениями Амины. Глава 21 Очень скоро «Дорт» загрузили, и Филип повел корабль в Амстердам, куда и прибыл в должный срок без каких-либо злоключений в пути. Едва ли нужно уточнять, что из порта он поспешил домой и был восторженно встречен Аминой. Она знала, что муж должен вот-вот вернуться: два корабля, ушедших из Батавии ранее «Дорта», доставили ей послания от Филипа, первые весточки от него за все время скитаний. Письма опередили Вандердекена всего на шесть недель, и Амина не помнила себя от счастья. Правление компании осталось целиком удовлетворено действиями Филипа и отдало под его команду большой вооруженный корабль, которому предстояло отправиться в Индию по весне, причем третью этого корабля, как и обговаривалось заранее, владел Вандердекен – за счет средств, вложенных им в капитал компании. Пять месяцев до отплытия он провел в покое и блаженстве, отдыхая перед тем, как вновь вверить свою жизнь произволу стихий, но заблаговременно позаботился о том, чтобы договориться о присутствии на борту Амины. Жена пересказала Филипу свои споры с отцом Матиашем и объяснила, каким образом сумела отделаться от надоедливой опеки священника. – Скажи, Амина, ты и вправду взялась за ремесло своей матери? – Нет, не взялась. Я не припомню, как она это делала, но стараюсь вспомнить. – Зачем, Амина? Святой отец был прав, это нечестивое занятие. Пообещай мне, что не станешь обращаться к подобным уловкам. Прошу тебя, пообещай! – Если это занятие нечестиво, Филип, то нечестивым можно назвать и твое стремление. Ты ведь имеешь дело с потусторонним и подчиняешься его воле. И я на большее не притязаю. Откажись от своего стремления, пообещай, что не будешь больше искать бесплотных духов, останься дома со своей Аминой – и она с радостью выполнит твою просьбу. – Мой путь предначертан Всевышним. – Выходит, это Всевышний позволяет тебе сноситься с потусторонним? – Верно. Ты же знаешь, даже священники этого не отрицают, пускай сама мысль страшит их безмерно. – Если Он позволяет одному, значит позволяет всем. Получается, что я действую по Его попущению. – Амина! Творец допускает, чтобы зло бродило по земле, но не терпит его проявлений! – Зато терпит твои поиски про́клятого отца, терпит твое намерение непременно с ним встретиться – более того, повелевает тебе так поступать! Почему же Он должен отказывать мне в том, что позволено тебе? Я – твоя супруга, часть тебя. И разве в моем горьком уединении, пока ты скитаешься в далеких морях, я не вправе взывать к миру духов за наставлениями, способными утолить печали, снять тяжесть с сердца и не причинить при этом, заметь, вреда никому из людей? Обратись я к этим занятиям из дурных побуждений, было бы справедливо укорять меня и воспрещать мне ворожить, но я всего лишь следую по стопам своего мужа и взыскую того же, чего взыскует он, ради благой цели. – Но ты противоречишь нашей вере! – Разве священники признали, что твое стремление противоречит вере? Разве они оба не убедились в обратном, не склонили молча головы в благоговении пред непознаваемым? Хватит спорить, мой милый Филип. Ты наконец-то рядом со мною, и, покуда ты рядом, я не стану пытаться ворожить, обещаю. Но если нас опять разлучат, мне придется вновь воззвать к иному миру, чтобы узнать о твоей судьбе. Зима за домашними радостями и семейными хлопотами миновала для Филипа очень быстро. Наступила весна. И Филип с Аминой отбыли в Амстердам, чтобы подготовить корабль к отплытию. Филипа назначили на «Утрехт», двадцатичетырехпушечный парусник недавней постройки водоизмещением четыреста тонн. Прошло еще два месяца, на протяжении которых Вандердекен пристально наблюдал за оснасткой и загрузкой корабля, а помогал ему верный Кранц, получивший должность первого помощника. Для Амины старались предусмотреть все мыслимые удобства, какие только Филип мог придумать. В мае корабль покинул гавань. Предполагалось зайти в Гамброн и на Цейлон, пройти Суматранскими проливами[57] и оттуда проложить путь в китайские моря. Компания обоснованно допускала, что португальцы постараются, не стесняясь в средствах, этому воспрепятствовать. Команда «Утрехта» была многочисленной, а в помощь суперкарго выделили отряд пехотинцев, охранявших казну в многие тысячи талеров, которая предназначалась для закупки товаров в китайских портах по усмотрению этого чиновника. Снаряжение корабля было наиновейшим, и «Утрехт» вполне мог считаться наилучшим во всех отношениях, вверенным заботам самой опытной команды и несущим самый ценный груз, когда-либо отправлявшийся Ост-Индской компанией. При попутном ветре «Утрехт» споро миновал Английский канал и без малейших осложнений очутился по истечении положенного срока в нескольких сотнях миль от мыса Доброй Надежды. Тут-то, впервые за все время плавания, корабль угодил в полосу штиля. Радовалась одна Амина: вечерами они с Филипом прогуливались по палубе, вокруг стояла полная тишина, нарушаемая только плеском о борт случайной волны; все пребывало в покое и красоте, а над головами простиралось южное небо, расчерченное ярко мерцавшими звездами. – Чьи судьбы определяются этими звездами, столь отличными от северных? – спросила Амина, любуясь ночным небосводом. – Что предвещают здешние метеоры? Что заставляет их стремительно низвергаться с небес? – Амина, ты веришь в предсказания по звездам? – В Аравии в них верят, так почему бы и нам не поверить? Они ведь рассеяны по небу не для того, чтобы светить, верно? Для чего же тогда? – Чтобы украшать собою мир. Еще по ним можно прокладывать путь.