– Полностью с вами согласен, коммодор, – отвечал Филип, – но мы должны подчиняться приказам. К сожалению, адмирал чересчур упрям. – И склонен к бессмысленной жестокости. Знаете, меня так и подмывает оторваться от флотилии под покровом ночи. Уж перед правлением компании я по возвращении сумею оправдаться. – Прошу, коммодор, не поступайте опрометчиво. Возможно, адмирал скоро сообразит, что его собственный корабль остался без матросов, и тогда он наконец к нам прислушается. Миновала неделя, за которую флотилия почти не сдвинулась с места. На всех кораблях хворь пожинала обильную жатву, и на «Дорте», как и предсказывал коммодор, осталось не более двух десятков моряков, способных исполнять свои обязанности. Адмиральский «Леув» и прочие суда пострадали в равной степени, и коммодор вновь отправился к адмиралу и повторил свое предложение. Адмирал Раймелант был по характеру человеком суровым и мстительным. Он сознавал разумность доводов коммодора, однако, поскольку уже успел отмести их, не собирался признавать свою ошибку. Кроме того, он затаил злобу на коммодора, который фактически не оставил ему выбора: либо все-таки принимай совет, либо мирись с последствиями гибели моряков и провала всего плавания. Слишком гордый для того, чтобы внять чужому мнению, он вновь отказался слушать Авенхорна, и тот вернулся на «Дорт» ни с чем. Флотилия находилась в трех днях пути от побережья, держала, насколько возможно, курс на юг, к Магелланову проливу. Той ночью, когда Филип покинул мостик, коммодор приказал переложить штурвал и взять на несколько румбов западнее. Ночь выдалась почти непроглядной, кормовой огонь горел только на «Леуве», поэтому ухода «Дорта» не заметили ни на флагмане, ни на прочих кораблях флотилии. Поднявшись на палубу следующим утром, Филип обнаружил, что «Дорт» идет в полном одиночестве. Он бросил взгляд на компас, увидел, что курс изменился, и спросил, в каком часу переложили штурвал и по чьему приказу. Ему ответили, что так распорядился коммодор, и он, конечно, не стал оспаривать приказ старшего командира. Коммодор же, выйдя на мостик, сообщил Филипу, что счел для себя невозможным подчиняться далее командам адмирала, губительным для моряков флотилии и ее кораблей (тут Авенхорн был совершенно прав). Спустя два дня «Дорт» достиг суши и, двигаясь вдоль побережья, наткнулся на большое испанское поселение. Бросили якорь в устье реки, впадавшей здесь в море, и подняли над кораблем английский флаг. Из поселения прибыла лодка, стали спрашивать, кто они такие и что им нужно. Коммодор назвался англичанином – он знал, что вражда между подданными испанского короля и голландцами чрезвычайно велика. Если выяснится, что на самом деле «Дорт» принадлежит этим последним, пополнить припасы можно будет только силой. Коммодор прибавил, что встретил в море гибнущее испанское судно, команду которого свалила с ног цинга, и забрал с него людей – они, мол, сейчас внизу, в койках, – потому что нельзя бросать на произвол судьбы ближних. Ему пришлось изменить курс, дабы высадить этих бедолаг в ближайшем испанском порту. Пожалуйста, пришлите поскорее на борт свежие овощи и другую еду для больных, перемещать которых пока не следует, не то они умрут. Через несколько дней, когда окрепнут, эти люди сойдут на берег. Еще коммодор добавил, что рассчитывает получить провизию и для своей команды – в благодарность за спасение жизни испанцев. Эту убедительную историю подтвердил чиновник, присланный на борт «Дорта» губернатором поселения. Ему предложили спуститься вниз и самому удостовериться в плачевном состоянии «спасенных». Узрев множество больных, явно находящихся на пороге смерти – зубы повыпадали, тела покрылись язвами и нарывами, – почтенный чиновник покинул корабль с такой поспешностью, будто убегал из склепа, и отправился с докладом на берег. Через два часа подошла большая лодка с грузом овощей, которого хватило на трехдневное пропитание команды «Дорта», и эту снедь тут же распределили между моряками. Коммодор составил благодарственное письмо, где сетовал, что собственное нездоровье не позволяет ему сойти на сушу и поблагодарить губернатора лично. К письму он приложил список будто бы находящихся на борту испанских синьоров, в число которых включил нескольких офицеров и родовитых людей, возможно состоящих в родстве с семейством губернатора, чей титул и имя он узнал от побывавшего на борту чиновника. (Голландцы были хорошо осведомлены о генеалогии многих благородных испанских семейств, ведь до начала борьбы за независимость браки между ними и испанцами не были редкостью.) В конце письма коммодор выражал надежду через день-два почтить губернатора своим посещением и начать переговоры о размещении на берегу больных с корабля. Мол, ему не терпится продолжить путь. На третий день на «Дорт» доставили новый запас провизии. Сразу после этого коммодор, в английском мундире, отправился на берег к губернатору, которому подробно рассказал о злополучном плавании, о страданиях спасенных им «испанцев» и пообещал высадить их на сушу через двое суток. Дескать, к тому времени они уже точно смогут выдержать высадку. После обмена многочисленными любезностями коммодор вернулся на борт, а губернатор пообещал нанести ответный визит на следующий день, если позволит погода. К счастью, два дня подряд изрядно штормило, поэтому губернатор смог прибыть на «Дорт» только на третий день, как и рассчитывал коммодор Авенхорн. Пожалуй, нет болезни более мучительной и более стремительно подчиняющей себе человеческое тело, чем цинга, однако, если удается сыскать лекарство, этот недуг излечивается почти моментально. Всего нескольких дней оказалось достаточно для того, чтобы матросы, ранее не встававшие с коек, возвратили себе здоровье. Почти вся команда «Дорта» теперь была на ногах, пускай и не исцелилась окончательно. Коммодор радушно принял губернатора со всеми полагающимися почестями, а потом, едва они уединились в каюте, весьма вежливо поведал, что и сам губернатор, и его сопровождающие взяты им в заложники. Корабль на самом деле принадлежит к военному флоту Нижних Земель, а все занедужившие в действительности голландцы. Чтобы подсластить пилюлю, он прибавил, что прибег к подобной хитрости, дабы не отнимать съестные припасы силой, и что плен его превосходительства продлится не долее, чем надобно для доставки на борт скота и свежих овощей, причем честь губернатора не понесет ни малейшего урона. Испанец смерил взглядом коммодора, покосился на вооруженных моряков у дверей каюты, потом посмотрел в окно на далекое прибрежное поселение. Ему явно пришло на ум, что голландцы вполне способны увезти его в открытое море и там выкинуть за борт. Учитывая, сколь скромный выкуп был назначен (домашний скот в тех краях стоил меньше талера[48] за голову), он решил не обострять отношений и согласился со всеми условиями коммодора. Испанец попросил перо и чернила, написал распоряжение доставить на «Дорт» все необходимое, и еще до заката к кораблю подвезли на лодках овощи и скот. Едва лодки приблизились к паруснику, коммодор, непрестанно кланяясь и многословно благодаря, проводил губернатора на палубу и велел снова отсалютовать ему залпом из пушек, как и по прибытии. На берегу сочли, что его превосходительство слишком уж задержался в гостях, но, поскольку губернатору не хотелось признаваться в том, что его обманули, об этом не говорили в его присутствии, хотя правда быстро стала известна. Едва груз перенесли с лодок на борт, коммодор, весьма довольный тем, что спас жизни своих моряков, приказал выбирать якорь и ставить паруса. В распоряжениях на случай, если флотилии доведется разделиться, местом встречи указывались Фолклендские острова, и курс проложили в том направлении. Спустя две недели «Дорт» добрался до островов, но флотилии там не было. Все моряки полностью выздоровели, а свежее мясо еще не успело закончиться, когда наконец показался адмиральский корабль со своими спутниками. По всей видимости, адмирал, едва «Дорт» ускользнул в ночной тьме, немедленно воспользовался советом коммодора и тоже двинулся к побережью. Ему повезло меньше, чем коммодору, и он выказал меньше хитроумия – добывал пропитание силой и положил в схватках убитыми и ранеными столько же моряков, сколько приобрел голов скота. При этом удалось собрать изрядное количество овощей, а потому больные на кораблях флотилии начали медленно поправляться. Едва «Леув» бросил якорь, на стеньге вывесили сигнал, требовавший от коммодора явиться на борт флагмана. Адмирал обвинил коммодора в неподчинение приказам, и тот не стал отрицать, что поступил своевольно, однако оправдывал свой поступок заботой о жизнях матросов и предложил вынести спор на суд правления компании по возвращении домой. Однако адмирал обладал широчайшими полномочиями в отношении своей флотилии, мог не только судить, но и карать всех, кто затевал бунт или проявлял неповиновение. Он приказал заключить коммодора под стражу и надеть на него кандалы. Далее созвали всех капитанов, к числу которых принадлежал, разумеется, и Филип. По их прибытии на «Леув» адмирал устроил показательный трибунал, объяснив, что располагает всеми полномочиями для этого. Приговор трибунала был предсказуемым: виновен в неподчинении приказам старшего по званию, и Филип вынужден был его подписать. После трибунала адмирал даровал Филипу коммодорский вымпел, к немалой досаде других капитанов, которых не сочли достойными такого назначения. Потом всех распустили. Филип хотел было поговорить с опальным коммодором, но часовой ему воспрепятствовал, поэтому он ограничился дружеским кивком Авенхорну и отбыл обратно на «Дорт». Флотилия провела на Фолклендах три недели, чтобы моряки окрепли и поправились. Домашнего скота на островах не было, зато в достатке росла ложечница[49] и в изобилии водились пингвины. Эти птицы сбивались в многочисленные стаи, а свои гнезда из глины строили настолько близко к соседским, что получался как бы целый городок. Они упорно держались вместе, выщипывая подчистую всю траву, откладывали яйца и присматривали за птенцами. Моряки придирчиво отбирали наиболее крупные яйца и самых упитанных птиц, а последних было столько, что, казалось, сколько их ни бей, число пингвинов не уменьшалось. Такое однообразное пропитание довольно быстро приелось, но позволило окончательно вылечиться, и очень скоро на кораблях не осталось ни единого человека, страдавшего от цинги. Коммодор между тем продолжал отбывать заключение, и высказывалось много предположений о его дальнейшей судьбе. Все знали, что в воле адмирала карать и миловать, но никто не ожидал, что он поступит подобным образом с человеком высокого звания. Прочие капитаны сторонились Филипа, поэтому тот мало что знал о настроениях во флотилии. Бывая на адмиральском корабле, Филип неизменно заговаривал о коммодоре, но ему всякий раз приказывали замолчать. Понимая, что рискует усугубить участь опального коммодора (к которому по-прежнему относился с уважением), он подчинялся. Наконец флотилия двинулась к Магелланову проливу, и никто до сих пор не ведал, что уготовано коммодору. Приблизительно через две недели после отплытия с Фолклендских островов в виду показался Магелланов пролив. Поначалу задувал попутный ветер, под которым удалось дойти до середины пролива, но потом ветер сменился на встречный, и пришлось бороться с ним и с течением. Каждый день корабли относило вспять. Моряки страдали от утомления и холода. Невозможно угадать, принял ли адмирал решение заблаговременно или пришел к нему, раздраженный тщетными попытками миновать пролив, но после трехнедельной бесплодной борьбы с ветром и течением он велел лечь в дрейф и призвал всех капитанов на «Леув». Он сообщил, что коммодор, виновный в неподчинении, должен понести наказание и этим наказанием будет изгнание: коммодора высадят на берег с дневным запасом еды. Поскольку на здешних стылых берегах не водилось дичи и ничего не росло, такое изгнание означало неизбежную голодную смерть. Голландцы в те времена частенько прибегали к подобной каре, о чем можно судить по отчетам об их плаваниях, но крайне редко такому наказанию подвергали – если вообще подвергали – человека столь высокого звания. Филип немедля возразил, и его поддержал Кранц, хотя оба сознавали, что тем самым навлекают на себя неудовольствие адмирала. Впрочем, остальные капитаны, уже давно ревниво косившиеся на двух выскочек, мешавших их продвижению по службе, одобрили решение адмирала. Филип, нисколько не смущенный таким единодушием, счел своим долгом высказаться: – Вам хорошо известно, адмирал, что я согласился с осуждением за нарушение дисциплины, однако нужно учитывать все обстоятельства случившегося. Коммодор пошел на это нарушение ради спасения команды своего корабля, и этот шаг не был ошибочным, как доказали вы сами, прибегнув к тем же мерам. Потому не следует карать подобные действия столь жестоко. Отошлите его домой, и пусть судьбу его решает компания. Это можно сделать, как только мы доберемся до Индии. Вы уже достаточно его наказали, лишив командования, а то, что мы обсуждаем сейчас, больше похоже на месть, а не на справедливое воздаяние. Стоит ли уповать на успех, если мы предаемся этакой жестокости? Вряд ли благое Провидение убережет нас от бурь и течений, если мы станем столь варварски относиться друг к другу. Доводы Филипа не были приняты во внимание. Адмирал велел ему возвращаться на свой корабль. Пожалуй, найдись у него хоть малейший повод, он отстранил бы Филипа от должности. Такого повода не было, но Филип понимал, что отныне стал для адмирала злейшим врагом. Коммодора освободили от кандалов и привели в каюту, где и огласили приговор. – Так тому и быть, адмирал, – сказал Авенхорн, – я не стану уговаривать вас изменить решение, поскольку сознаю, что это бесполезно. Меня ведь наказывают не за неподчинение приказу, а за то, что своим неповиновением я указал вам на ваш долг – на тот самый долг, который вы позднее исполнили по необходимости. Пусть будет так, пусть я погибну на этих голых камнях, пусть мои кости выбелят студеные ветра, что с воем проносятся над этим стылым берегом. Но вот что я скажу вам, жестокий вы и мстительный человек: я не буду единственным, чьи кости останутся на этом берегу. Многие, многие другие разделят мою участь, и даже вы, адмирал, можете оказаться в их числе! Я предвижу, что мы с вами умрем бок о бок! Адмирал промолчал и подал знак увести осужденного. Потом он переговорил с капитанами трех малых кораблей. Поскольку те вынужденно задерживались, дожидаясь более тяжелых «Леува» и «Дорта», было принято решение разделиться. Малым кораблям следовало как можно быстрее идти в Индию, передав на большие корабли те запасы провизии, без которых они могли обойтись. Когда осужденного увели, Филип вышел из каюты вместе с Кранцем. Он быстро написал на клочке бумаги: «Никуда не уходите от воды. Дождитесь, пока корабли не скроются из виду», а потом попросил Кранца, улучив удобный случай, передать записку коммодору, после чего вернулся на «Дорт». Когда команда «Дорта» узнала о наказании, назначенном их бывшему капитану, моряки пришли в сильное возбуждение. Они-то считали, что Авенхорн пожертвовал собою ради их спасения, а потому дружно осуждали жестокость адмирала. Где-то через час после возвращения Филипа на корабль осужденного высадили на пустынный скалистый берег, выделив ему еды на двое суток. При этом никто не удосужился снабдить его дополнительной одеждой или средствами для разведения огня. Едва киль лодки коснулся дна, коммодору приказали выходить, а затем лодка сразу направилась обратно, и матросам даже не позволили пожелать Авенхорну удачи. Флотилия, как и ожидал Филип, продолжала дрейфовать, пока припасы переправляли с борта на борт, и приготовления завершились лишь после наступления темноты. Случай казался вполне подходящим. Филип догадывался, что адмирал расценит его поступок как нарушение дисциплины, но ему было все равно. К тому же он не думал, что весть о происшествии достигнет слуха адмирала, поскольку команда «Дорта» была частично за него самого, а частично – за коммодора. Он отыскал матроса, которому мог доверять, и поручил тому сложить в шлюпку пару мушкетов, некоторое количество зарядов, несколько одеял и прочее снаряжение, а также запас еды на два или три месяца для одного человека. Едва стемнело, матросы повели эту шлюпку к берегу, отыскали поджидавшего их коммодора и передали ему все вещи. Потом они вернулись на «Дорт», и адмирал ничего не заподозрил. А вскоре подул попутный ветер, и в сторону берега никто больше не смотрел. Наутро три малых корабля отделились от флотилии и к закату ушли настолько далеко, что скрылись из виду. Адмирал послал за Филипом и принялся отдавать ему распоряжения, весьма, надо сказать, строгие, явно рассчитывая, что Филип допустит какую-нибудь промашку и тем даст повод себя сместить. Среди прочего «Дорту», который набирал на ходу меньше воды, чем адмиральский «Леув», было приказано плыть впереди, чтобы, если в ночи корабли окажутся слишком близко к берегу при движении по проливу, успеть предупредить адмирала об отмелях. Вследствие полученного приказа Филип не уходил с мостика и находился наверху, когда «Дорт» приблизился к самому узкому месту пролива. Шла уже вторая ночь после расставания с малыми кораблями, до Терра-дель-Фуэго[50] оставалось рукой подать. Филип наблюдал, как матрос на носу измеряет глубину, и тут вахтенный окликнул капитана и сообщил, что адмиральский корабль, который должен быть позади них, идет впереди. Филип спросил, когда тот успел обойти «Дорт», но внятного ответа не добился. Присмотревшись, он различил впереди кормовой огонь, который, разумеется, никто бы не увидел, будь «Леув» позади. «Зачем адмирал это затеял? – спросил себя Филип. – Может, нарочно обогнал, чтобы потом обвинить в пренебрежении долгом? Должно быть, так. Ладно, пусть творит что хочет. Ему все равно придется погодить, покуда мы не прибудем в Индию, ибо я не позволю собою помыкать. Да и моя доля в компании, сдается мне, будет побольше, чем у него. В общем, если ему заблагорассудилось нас опередить, будем следовать за ним». – Эй, на носу, отставить замеры! Филип всмотрелся во мрак. Насколько он мог судить – а темень стояла хоть глаз выколи, – земля была совсем близко. Около получаса двигались прежним курсом, что вызвало удивление Филипа: он-то различал во тьме очертания берега. Все взоры были устремлены на корабль впереди. Ждали, что он того и гляди повернет, но этого не происходило, и «Дорт» послушно шел следом. – Мы слишком близко к берегу, капитан, – предупредил вахтенный, лейтенант ван дер Хаген. – Мне тоже так кажется, но «Леув» еще ближе, а осадка у него больше, – ответил Филип. – По-моему, слева по борту видны камни. – Да, вы правы, – согласился Филип. – Не понимаю… Общая готовность, и пусть зарядят пушку. Они-то думают, что мы впереди, вот и идут смело… Едва прозвучал этот приказ, корабль содрогнулся от сильного удара. Филип бросился на корму и обнаружил, что руль вырвало из креплений, а «Дорт» засел на камнях. – Что с адмиралом? – воскликнул Филип. – Он тоже налетел на мель? Нет, «Леув» продолжал идти как ни в чем не бывало, и кормовой огонь сверкал приблизительно в двух кабельтовых впереди. – Стреляйте, ребята! – крикнул Филип, снедаемый страхом.