– Вы слишком мнительны, Вандердекен, – возразил Кранц, – хотя, должен признать, мне и самому тот корабль показался каким-то странным… Никто не ходит под полными парусами при этаком ветре. Если порой какой-то глупец отваживается на подобное, он сразу идет ко дну. И этот корабль тоже затонул, раз мы его больше не видели. В остальном же скажу так: я никому не верю на слово, но если с нами и вправду что-то стрясется, я соглашусь, что тут замешаны потусторонние силы. – Знаете, Кранц, я нисколько не огорчусь, если мне доведется ошибиться, – сказал Филип. – Но дурные предчувствия меня не покидают, а порта мы еще не достигли. – До него совсем близко, а погода вряд ли переменится к худшему, сами посмотрите. – Невозможно предугадать, откуда придет угроза, – покачал головой Филип. – Нам может грозить что угодно, не только ярость ветра. – Верно, но давайте не будем заранее себя хоронить. Чем бы вы меня ни пугали, я уверен, что через два дня – это в крайнем случае – мы надежно встанем на якорь в Столовой бухте. Филип не стал дальше спорить с Кранцем, он был рад остаться один. Его охватила грусть, уныние, даже более гнетущее, нежели то, какое он испытывал раньше. Он перегнулся через борт и стал смотреть на волны у борта. «Всемилостивые Небеса, – мысленно взывал он, – пощадите это судно, не позвольте мне услышать женский плач и истошные крики детей, идущих ко дну, отведите напасти от тех мужчин, что доверили свои жизни этому корыту… Не приносите их в жертву за преступления моего отца! Да, Ваши пути воистину неисповедимы, и я до сих пор не ведаю, почему другие должны страдать, если согрешил мой отец. Но разве не так устроен наш мир? Сколько тысяч душ отлетают на поле брани по прихоти королей или по наущению коварных женщин? Сколько миллионов душ были истреблены за то, что исповедовали иную веру? Творец поступает, как Ему угодно, а нам остается дивиться и сомневаться». Солнце село, и тогда Филип покинул палубу и спустился вниз. Вверив себя и спутников заботам Провидения, он крепко заснул, однако, прежде чем корабельный колокол прозвонил восемь раз, возвещая о наступлении полуночи, его разбудили, грубо тряхнув за плечо. Он увидел Кранца, которому следовало нести вахту наверху. – Боже всемогущий, Вандердекен, вы были правы! Скорее! Корабль горит! – Горит?! – изумленно повторил Филип, спрыгивая с койки. – Где пожар? – В главном трюме. – Сейчас приду, Кранц, а вы пока закройте все люки и приготовьте насосы. Менее чем через минуту Филип выбежал на палубу, где столкнулся с капитаном Баренцем, которого второй помощник тоже известил о пожаре. Кранц все объяснил в нескольких словах: из главного трюма вдруг сильно потянуло дымом, он решил открыть один люк и проверить, а уж потом звать на помощь, если понадобится (иначе, мол, начнется суматоха, которая никому не нужна), и увидел, что внизу всё в дыму. Тогда он задвинул щеколду люка и побежал будить Филипа и капитана. – Хвалю вашу сообразительность, – сказал Филип. – Теперь у нас есть время, чтобы понять, как следует действовать. Узнай солдаты и женщины с детьми о той опасности, какая нам грозит, они наверняка устроили бы переполох. Но что могло загореться в главном трюме? – Никогда не слыхал, чтобы на «Фрау Катерине» случался пожар, – вставил капитан. – Как по мне, это попросту невозможно. Наверное, это какая-то ошибка, ведь… – Погодите! – перебил Филип. – Я припоминаю, что среди прочего груза у нас было несколько бочонков с серной кислотой в бутылях. Видимо, от качки бутыли разбились, и кислота вытекла. Я велел положить их сверху всего остального, во избежание несчастного случая, но, похоже, они попа́дали и раскололись, пока мы боролись со штормом. – Думаю, так и есть, – согласился Кранц. – Я возражал, говорил, что такой груз нельзя перевозить на судне, переполненном солдатами. Эти бочонки нужно держать на палубе. Но мне ответили, что счета уже выставлены и груз надо доставить. Ладно, займемся делом. Полагаю, люки открывать не следует. Глядишь, огонь сам уляжется в отсутствие притока свежего воздуха. – Точно, – снова согласился Кранц, – а еще надо прорубить дыру в палубе, пропихнуть туда рукав и накачать в трюм как можно больше воды. – Вы правы, Кранц. Пошлите за плотником, пусть приступает к работе. Я подберу добровольцев и поговорю с людьми. Кстати, запах явно усилился, так что не будем терять время… Главное сейчас – успокоить солдат и женщин на борту. Добровольцы быстро нашлись и высыпали на палубу, гадая вслух, к какому занятию их намерены привлечь. Они пока не догадывались о беде, поскольку люки оставались закрытыми, а дымок, что просачивался наружу, уплывал вверх, не достигая нижней палубы. – Ребята, – начал Филип, – должен вас огорчить, но мы подозреваем, что у нас пожар в главном трюме. – Я чую дым! – воскликнул один матрос. – Я тоже! – поддержали его другие и попытались было улизнуть обратно в кубрик. – Тихо! Оставайтесь где стоите и послушайте меня! Если вы перепугаете солдат и пассажиров, мы не сумеем ничего сделать. Нужно верить в себя, сейчас некогда бояться. Минхеер Кранц и плотник прорубают дырку в палубе, а вы, ребята, давайте-ка садитесь, и я объясню вам, чего от вас ожидаю. Приказу Филипа повиновались, и все вышло просто замечательно. Пока матросы рассаживались, они успели успокоиться, а это было важно. Ведь среди всех потрясений, какие обрушиваются на человека, едва ли не самое, пожалуй, сильное то, которое производит весть о пожаре на борту: в этом прискорбном положении приходится выбирать между двумя гибельными стихиями. Филип молчал минуту или две. Потом он обрисовал матросам опасность, грозящую «Катерине», поведал, какие меры они с Кранцем намерены предпринять, и подчеркнул, что крайне важно сделать все быстро и хладнокровно. Еще он напомнил матросам, что на борту имеется запас пороха – по счастью, далеко от места пожара. Порох следует выбросить за борт, а если пожар не удастся потушить, на палубе хватает дерева, из которого можно смастерить плот. На плоту и в шлюпках разместятся вся команда и пассажиры, а до суши не так уж и далеко. Речь Филипа оказала благотворное воздействие. Матросы вскочили, когда он приказал, и одна группа отправилась за порохом, чтобы ссыпать огненное зелье в мешки и выкинуть за борт, а другая двинулась к насосам. Тут появился Кранц и доложил, что дыра в палубе над главным трюмом прорублена, рукава опущены и вода скоро пойдет вниз, но помешать распространению слухов не представляется возможным. Солдаты ведь спят прямо на палубе, и суета на борту подскажет им, что случилось неладное, даже если их не насторожит дым, который, к слову, становится все гуще и начинает заполнять нижнюю палубу. Спустя несколько минут по всему судну прокатился клич: «Пожар!» Мужчины, женщины и дети заметались в разные стороны, одни поспешно натягивали на себя всю одежду, другие бегали, охваченные страхом. Кто-то кричал, кто-то молился. Начался сущий кавардак. Тут-то и обнаружилось все благоразумие принятых Филипом предосторожностей. Если бы матросов предупредил об опасности тот же самый клич, они бы присоединились к бестолковой мельтешне солдат и пассажиров. Забыв, что должны подчиняться приказам, они попрыгали бы в лодки и бросили всех прочих на произвол судьбы, если, того хуже, не устремились бы в винный погреб и от души не накачались бы спиртным, усугубляя пьяным разгулом общую суматоху и панику. Коротко говоря, все усилия были бы напрасны и судно пошло бы ко дну, увлекая за собой команду и пассажиров. Подобный исход удалось предотвратить благодаря рассудительности Филипа и второго помощника. (Капитан, увы, оказался бесполезен. Ему никто не отказал бы в мужестве, но он не обладал познаниями, необходимыми моряку.) Матросы доблестно исполняли порученное им дело и расталкивали перепуганных солдат, упрашивая не мешать. Филип оставил Кранца за старшего и спустился вниз. Постепенно, взывая к разуму, при помощи наиболее уравновешенных солдат он сумел успокоить большинство пассажиров. Тем временем весь порох выбросили за борт, в палубе прорубили вторую дыру, установили еще один насос, и количество воды, подаваемой в трюм, возросло вдвое. Впрочем, Филипу было очевидно, что пожар не унимается. Дым и пар вырывались из-под закрытых люков и клубились над отверстиями, прорубленными в палубе, причем густота клубов свидетельствовала о том, сколь жаркое пламя бушует внизу. Филип счел необходимым перевести всех женщин и детей на мостик, а отцам семейств велел не расставаться со своими отпрысками и супругами. Зрелище было поистине печальным, и на глаза Филипа навернулись слезы, когда он бросил взгляд на женщин. Одни рыдали, прижимая к груди детей; иные хранили молчание и вели себя мужественнее мужчин. Дети постарше тоже плакали, глядя на матерей, малыши же принимались играть со всем, что попадало в руки, или улыбались родителям, не подозревая о нависшей над всеми угрозе. Солдатами на борту командовали два молодых поручика, недавно произведенных в чин и почти не знавших своих обязанностей. Им самим требовался командир, а их люди, как часто бывает в минуты крайней опасности, отказывались повиноваться тем, кто выставлял себя невеждами. По просьбе Филипа эти офицеры составили компанию женщинам и детям. Отдав распоряжение обеспечить женщин и детей одеждой (многие из них оказались раздеты), Филип двинулся на нос, дабы проверить, исправно ли трудятся матросы, которые уже начали выказывать признаки утомления от непрерывной работы. Впрочем, солдаты-пехотинцы наперебой рвались к насосам, и их помощь с признательностью приняли. Увы, помпы не справлялись. Приблизительно через полчаса крышки трюмных люков с грохотом откинулись и из отверстий выросли столбы яркого пламени высотой с малую мачту. Дружно завопили женщины на мостике, а матросы и солдаты у насосов отшатнулись от жадных языков пламени и кинулись на корму, спасая свои жизни. – Спокойно, ребята, спокойно! – крикнул Филип, перекрывая гомон. – Еще не все потеряно! Ну же! Вон лодки, вон древесина для плота! Пускай мы не можем затушить пожар и уберечь судно, зато можем спастись сами, если вы успокоитесь! Уцелеют даже беспомощные младенцы, которые молят вас позаботиться о них. Скорее, ребята, скорее! Времени в обрез, вспомните о своем долге! Плотник, хватай топор и руби стеньги! Ребята, спускайте шлюпки и делайте плот для этих несчастных женщин и детей. Мы всего в десяти милях от суши. Кранц, вы командуете вахтой правого борта! Вахта левого борта – за мной! Канонеры, несите фитили, будем связывать доски плота. Давайте, ребята, света достаточно, обойдемся без фонарей! Матросы подчинились, кое-кто даже посмеялся над шуткой Филипа (ведь на пороге вечности ничто не ободряет лучше удачной шутки). Один столб огня уже подбирался к верхушке грот-мачты, пламя облизывало такелаж, а основание мачты начало тлеть. Рев пламени лишний раз доказывал, сколь свиреп пожар, бушующий внизу, и убеждал, что времени почти не осталось. Дым на палубах сгустился настолько, что находиться там стало почти невозможно. Нескольких бедолаг, остававшихся в койках по болезни, попросту бросили, забыв о них в суматохе. Волнение на море между тем улеглось, ветер стих окончательно, и потому дым из-под палуб поднимался к небесам, что, учитывая состояние судна, которым никто больше не управлял, было весьма кстати. Шлюпки быстро спустили на воду, и в них попрыгали матросы, которым надлежало следить за постройкой плота. Потом в воду посыпались деревяшки, и матросы в лодках взялись их связывать. Далее на эти деревяшки уложили настил из досок палубы, чтобы людям было на чем сидеть, и Филип мысленно порадовался: судя по всему, он сумел спасти всех, кто имел несчастье взойти на борт «Фрау Катерины». Глава 17 Но испытания еще не закончились. Огонь добрался до верхней палубы, языки пламени вырывались из орудийных портов, и плот пришлось поскорее отвести к корме, где он сразу закачался на волнах. Это замедлило труд моряков, а пожар продолжал неумолимо распространяться. Грот-мачта, уже давно тлевшая, рухнула за борт. Судно содрогнулось, пламя взмыло над фальшбортом, клубы дыма грозили смертью от удушья всем, кто оставался на верхней палубе. Всякое сообщение между носом и кормой судна временно прервалось, люди пятились и пятились под напором огня. Женщины и дети отступили к краю мостика – подальше от огня и дыма; вдобавок оттуда было проще переправлять их на плот. Лишь около четырех утра все приготовления были завершены. Усилиями Филипа и матросов всех женщин и детей, невзирая на волнение моря, пересадили на плот, чтобы они не мешали утомленным мужчинам спасать остальных. Последовал приказ пехотинцам спускаться по веревочным лесенкам. Некоторые сорвались и сгинули: их затянуло под киль, и они не смогли выплыть. Но две трети солдат благополучно перебрались на плот, со своими походными койками, на чем особо настоял второй помощник Кранц. Предусмотрительный Филип попросил капитана Баренца встать у люка винного погреба с пистолетами в руках, и капитан выполнял эту просьбу, пока клубы дыма не преградили всякий доступ в помещение. Так что никто из матросов не напился, и потому при посадке на плот соблюдались порядок и дисциплина. Увы, прежде чем последняя треть пехотинцев успела переправиться, языки пламени вырвались из кормовых окон с яростью, какой никто не ожидал. Жадные языки эти протянулись на несколько футов от корпуса. Огонь ревел так, словно его раздували через паяльную трубку. Занялись и орудийные порты на корме, вследствие чего люди на борту оказались отрезанными и начали задыхаться от дыма и жара. Кормовые трапы сгорели в мгновение ока, их обгорелые остовы рухнули в воду. Лодкам, дожидавшимся пассажиров, пришлось отойти подальше. Люди на плоту закричали в испуге, когда пламя попыталось дотянуться до них, а белесый дым затянул горящее судно, скрыв его от взоров. Филип попробовал докричаться до тех, кто еще оставался на борту, но его не услышали. Сумятица обернулась столпотворением, чреватым гибелью. Все метались туда и сюда в надежде спастись, но иного спасения, кроме как прыгать за борт, попросту не было. Сохрани люди самообладание, их, как пытался объяснить Филип, по одному переправили бы на лодки, где поджидали матросы. Либо они могли бы спуститься по опущенной рее латинского паруса и соскользнуть в лодки по канату. Но повсюду, куда ни посмотри, было пламя, дым царапал горло и лез в глаза, а потому солдаты не стали ждать и принялись сигать за борт. В воде одновременно очутилось три или четыре десятка человек. Зрелище было жутким и бередило душу. Матросы в лодках старались вытягивать пехотинцев из воды так быстро, как только могли. Женщины с плота бросали им свою одежду, как веревки… Вот одна вскрикнула, когда ее муж не удержался на поверхности и скрылся под волнами… Вот разразился проклятиями и яростной бранью пловец, тщетно пытаясь освободиться от хватки тонущего, который увлекал его за собою в пучину… Из восьмидесяти пехотинцев, что оставались на «Катерине» к тому мгновению, когда пламя добралось до кормы, спаслось не более двадцати пяти человек. На борту теперь были только несколько матросов и Филип, остальные управляли плотом и шлюпками. Те, кто был на судне, держались рядом с Филипом, следя за каждым его движением. Дождавшись, пока подберут уцелевших солдат, Филип велел матросам спускаться по рее латинского паруса – на плот, если окажется поблизости, или на шлюпки. Выяснилось, что плот отвели подальше, чтобы пассажиры не задохнулись от дыма и не пострадали от пламени, поэтому матросы один за другим перебрались в лодки. Тогда Филип попросил покинуть судно капитана Баренца, но тот отказался. Из-за дыма у него першило в горле, и он не смог внятно объяснить причину своего отказа, однако не составляло труда догадаться, что его решение так или иначе связано с обожаемой «Фрау Катериной». Филип пошел первым, капитан проследовал за ним, и вскоре они очутились в шлюпке. Канат, который до сих пор удерживал плот на привязи, спешно перерубили, обрывок был подхвачен с одной из шлюпок, и вскоре «Катерину» отнесло течением левее, а Филип и Кранц получили возможность перераспределить людей наилучшим образом. Почти всех моряков пересадили в лодки, чтобы они могли грести, сменяя друг друга. Оставшихся перевели на плот, к солдатам, женщинам и детям. Несмотря на то что лодки постарались заполнить до предела, число людей на плоту было столь велико, что сооружение уходило под воду на добрый фут, когда накатывала очередная волна. Правда, матросы натянули веревки, за которые можно было держаться, а мужчины расположились по краям плота, передвинув женщин и детей в середину. Когда покончили со всем этим, шлюпки взяли плот на буксир и с первыми лучами солнца двинулись в направлении суши. К тому времени «Фрау Катерина» успела превратиться в огромный сгусток пламени. Ее отнесло на полмили в подветренную сторону, и капитан Баренц, следивший за своим судном из той же лодки, где сидел Филип, воскликнул: – Вот плывет чудный корабль, который умел все на свете, только что не говорил! Я уверен, никакое судно не полыхало бы ярче! Как красиво она горит! Как благородно! О моя бедная «Катерина»! Ты была подлинным совершенством, второй такой никогда не будет! Я рад, что мой отец не дожил до этого дня, ибо у него разорвалось бы сердце! Филип промолчал. Столь искренняя преданность капитана своему судну вызывала у него невольное уважение. Лодки двигались медленно, поскольку волны бежали им навстречу, а плот глубоко оседал в воде. Рассвело, и по всем признакам вскоре должен был снова подняться сильный ветер. Уже морская поверхность зарябила, волны мало-помалу набирали высоту. Филип высматривал впереди сушу, но никак не мог ее различить: в той стороне висела дымка, и видимость составляла от силы миль пять. Он сознавал, что необходимо достичь суши до наступления темноты, иначе жизни спасенных на хлипком плоту, среди которых было более шести десятков женщин и детей, вынужденных мокнуть в морской воде и обходиться без всякого пропитания, подвергнутся новой опасности. Но земля не показывалась, а ветер крепчал, предвещая нешуточное волнение. Положение выглядело поистине отчаянным, и Филип приуныл. Его уныние усугублялось размышлениями о том, сколько жертв до следующего утра примет морская пучина. О себе Филип совершенно не думал, мысль о неизбежной смерти его ничуть не страшила, даже воспоминания о прелестной Амине не заставляли мечтать о спасении. Поддерживала его лишь уверенность в том, что ему суждено исполнить долг, и в этой уверенности он черпал силы продолжать борьбу. – Земля! – крикнул Кранц, сидевший в передней шлюпке, и все спасенные откликнулись на этот возглас радостными восклицаниями.