Глава 15 Минуло приблизительно три месяца после этого разговора. Амина и Филип снова сидели на берегу реки, который стал для них излюбленным местом уединения. Отец Матиаш успел к тому времени сойтись с отцом Сейзеном настолько близко, что двое священников почти не расставались, подобно Филипу с Аминой. Твердо решив не отправляться в новое путешествие, пока в дорогу его не позовет некий знак свыше, и наслаждаясь обществом супруги, Филип избегал вспоминать о видении. Амина тоже молчала. Сразу по возвращении из предыдущего плавания Филип, правда, уведомил компанию о своем намерении принять, если будет возможно, командование кораблем, но с тех пор не делал никаких шагов и не пытался сноситься с Амстердамом. – Мне нравится этот берег, Филип, – сказала Амина. – Я так к нему привыкла! Это здесь, если помнишь, мы с тобою обсуждали, подобает ли наводить сны, и здесь, милый Филип, ты поведал мне свой сон, а я его истолковала. – Так и было, Амина, но если спросить отца Сейзена, он наверняка выскажется весьма неодобрительно, ибо для него это будет ересь и прямая дорога к вечному проклятию. – Пусть говорит что хочет. Лично я открываться перед ним не намерена. – Конечно, Амина. Эта тайна должна оставаться только нашей. – Думаешь, отец Матиаш тоже меня осудит? – Разумеется. – А я не уверена. В нем ощущаются доброта и вольнодумство. Этот старик меня восхищает. Я бы не прочь поговорить с ним по душам. Внезапно Филип ощутил прикосновение к своему плечу, и все его тело пронизал мгновенный холод. Ему сразу представилась возможная причина. Он медленно повернул голову и, к своему изумлению, увидел якобы утонувшего лоцмана с «Тер Шиллинга», одноглазого Шрифтена – тот стоял с письмом в руках. Увечный негодяй появился столь неожиданно, что Филип не удержался от возгласа: – Боже всемилостивый! Разве такое возможно? Амина, которая обернулась на возглас Филипа, закрыла лицо руками и ударилась в слезы. Причиной столь бурного проявления чувств был вовсе не страх. Просто она лишний раз уверилась в том, что ее мужу суждено обрести покой только в могиле. – Филип Вандердекен, – произнес Шрифтен, – вам… кхе-кхе… письмо от компании. Филип принял письмо, но, прежде чем открыть его, смерил лоцмана взглядом. – Я думал, вы утонули вместе с кораблем, что погиб в Столовой бухте. Как вам удалось спастись? – Как я спасся? – переспросил Шрифтен. – А вы как уцелели? – Меня вынесло волнами, – ответил Филип, – но… – Но!.. – перебил Шрифтен. – Но волнам не следовало выносить меня, так? Кхе-кхе… – С чего вы взяли? Я ничего такого не говорил. – Нет, не говорили, но, сдается мне, вы бы порадовались такому исходу. Меня тоже вынесло на берег. Ладно, время дорого… кхе-кхе. Я выполнил поручение. – Погодите! – воскликнул Филип. – Всего один вопрос. Вы снова поплывете со мною? – Предпочту отказаться, – скривился Шрифтен. – Мне-то корабль-призрак ни к чему, минхеер. – С этими словами он отвернулся и быстрым шагом двинулся прочь. – Это знак, Амина, – заметил Филип, помолчав. Письмо он до сих пор не вскрыл. – Не стану отрицать, муж мой. Это, несомненно, знак. Жуткий посланец словно восстал из могилы, чтобы доставить известие. Прости, Филип, но он застал меня врасплох, больше я не буду изводить тебя женской слабостью, клянусь. – Бедняжка Амина, – произнес Филип ласково. – О, почему я не предпочел идти своей стезей в одиночестве? Сколь безжалостно с моей стороны подвергать тебя таким испытаниям, делить с тобою тягчайшую ношу бесконечного ожидания и неизбежных мук! – А с кем бы ты разделил ее, мой милый Филип, не будь у тебя верной жены? Плохо же ты меня знаешь, если думаешь, будто я устрашусь опасности. Нет, Филип, для меня это наслаждение, пусть даже будет очень больно, ибо я твердо знаю, что своим участием избавляю тебя от толики твоей скорби, и чувствую себя женой человека, который выбран для предначертанного испытания. Но хватит об этом, милый. Читай же письмо! Филип молча сломал печать и прочел следующее: его назначили первым помощником судна «Фрау Катерина» в составе индийской флотилии. Минхеера Вандердекена просили прибыть как можно скорее, поскольку судно готовится к погрузке. Подписал письмо секретарь компании, дополнительно извещавший, что после этого плавания Филипа, вне всяких сомнений, поставят командовать кораблем – на условиях, которые будут изложены ему правлением лично. – Мне казалось, Филип, что ты просил отдать тебе судно под команду уже в этом плавании? – заметила Амина. – Так и есть. Но они не вняли моей просьбе и, похоже, толком ее не рассматривали. Наверное, сам виноват. – Теперь уже поздно что-то менять? – Увы, милая. Но знаешь, я, пожалуй, охотно приму место первого помощника. – Филип, позволь мне кое-что сказать. Должна признаться, что разочарована. Я ожидала, что ты будешь командовать собственным кораблем. Помнишь, ты обещал выполнить мое желание – на этом самом берегу, когда рассказывал свой сон? Так вот, желание осталось за мной, и теперь я скажу тебе, чего мне хочется. Милый мой Филип, возьми меня с собой! Без тебя мне ни до чего нет дела. Я буду счастлива делить с тобой любые тяготы и невзгоды, но коротать долгое ожидание одной, изводиться от глупых мыслей и страхов, изнывать от нетерпения, не находить ни покоя, ни утешения, когда все валится из рук, – это, мой дорогой Филип, жутчайшее несчастье. И именно таково приходится мне, когда тебя нет рядом. Ты обещал мне, Филип, вспомни это. Как капитан ты был бы вправе взять на борт свою жену. Потому я сильно огорчилась, что тебе не дали корабль. Но утешь меня, скажи, что в следующий раз мы поплывем вместе, если Небеса вернут тебя мне. – Обещаю, Амина, раз уж ты настаиваешь. Я ни в чем не могу тебе отказать, но мне почему-то кажется, что наше с тобою счастье обречено. Я вовсе не провидец, но мне отчего-то представляется, что даже теперь, пребывая сразу в двух мирах, этом и призрачном, я сохраняю зыбкую надежду на спасение. Да, я обещаю, Амина, но, видит Бог, я хотел бы освобождения от этой клятвы! – Чему быть, Филип, того не миновать. Кто способен противиться судьбе? – Амина, мы свободны в выборе и до некоторой степени сами управляем судьбой. – Да, отец Сейзен все пытается убедить нас в этом, но доводы, которые он приводит, не кажутся мне понятными. Он все твердит, что таково католическое вероучение. Может, и так. Я признаю, что многого не понимаю. Хотелось бы мне, чтобы твоя вера была попроще. А так этот добрый пастырь – доброты у него не отнять – лишь ввергает меня в сомнения. – Через сомнения лежит путь к истине, Амина. – Возможно, но мне видится, что я едва ступила на этот путь. Пойдем обратно, Филип. Тебе нужно в Амстердам, и я отправлюсь с тобой. После дневных трудов улыбка твоей Амины будет радовать тебя, покуда ты не отплывешь. Разве не так? – Конечно, милая женушка. Я сам собирался это предложить. Но как, хотелось бы знать, уцелел Шрифтен? Да, я не видел его тела, но все равно спасение лоцмана выглядит подозрительным. Почему он не вышел на берег, если спасся? Где прятался? Что ты думаешь, Амина? – Я давно хотела сказать тебе, Филип. Это гуль с дурным глазом, которому позволили бродить по земле в человеческом обличье, и он наверняка как-то связан с твоим предназначением. Если и требовалось некое доказательство истинности всего, что с тобою случилось, то мне все доказало появление этого коварного ифрита![40] О, обладай я силами моей матери… Прости, Филип, я забыла, что тебе не нравится об этом слышать. Я умолкаю. Филип не ответил. Так, в молчании, поглощенные каждый собственными раздумьями, они вернулись домой. Хотя Филип для себя уже все решил, он попросил португальского священника привести отца Сейзена, чтобы посоветоваться с ними обоими и выслушать их мнение о письме компании. Заново пересказав пастырям историю лоцмана Шрифтена и его чудесного, как выяснилось, спасения, Филип оставил святых отцов совещаться, а сам пошел наверх к Амине. Минуло более двух часов, прежде чем Филипа позвали вниз, и ему показалось, что отец Сейзен заметно взволнован. – Сын мой, – сказал священник, – мы оба изрядно встревожены. Памятуя обо всем слышанном тобой от матери, а также испытанном и увиденном воочию, мы уповали на то, что наши догадки насчет твоего общения с потусторонним миром верны и все это есть происки дьявола. В таком случае наши молитвы и церковные службы должны были бы расстроить его козни. Мы советовали тебе дождаться нового знака, но вот знак подан, и мы растерялись. Само письмо, конечно, ровным счетом ничего не значит, зато личность его подателя наводит на малоприятные размышления. Скажи, Филип, как тебе кажется, он действительно мог спастись? – Я допускаю такую возможность, святой отец, – признал Вандердекен. – Могло статься, что и его выкинуло волной на берег, однако он двинулся в ином направлении, и мы с ним разминулись. Да, это возможно, но, коли вы спрашиваете моего мнения, отвечу откровенно: для меня он – посланец потустороннего, я в этом уверен. Нисколько не сомневаюсь, что он каким-то загадочным образом связан с моим предназначением. Но кто он таков… или что он такое, я не ведаю. – Тогда, сын мой, прими наш выбор. Мы решили, что наш совет тебе без надобности. Поступай так, как велят тебе сердце и разум. К чему бы ты в итоге ни склонился, мы не посмеем и не станем тебя винить. Мы лишь помолимся о том, чтобы Небеса не оставили тебя своим покровительством. – Святой отец, я решил внять этому знаку. – Будь по-твоему, сын мой. Быть может, в пути произойдет что-то способное развеять завесу тайны. Признаю́, что пока она вне пределов моего разумения, да и сама ее природа доставляет мне несказанные муки. Филип кивнул, справедливо предположив, что священник не намерен продолжать беседу. Отец Матиаш поблагодарил Филипа за гостеприимство и доброту и сказал, что возвращается в Лиссабон при первой же оказии. Через несколько дней Амина и Филип попрощались со святыми отцами и направились в Амстердам. Дом они – до возвращения Амины – оставили на попечении отца Сейзена. По прибытии Филип сразу двинулся в правление компании, и там ему пообещали капитанство в следующем плавании при условии, что он возьмет на себя часть расходов по содержанию корабля. Филип согласился, а потом отправился осматривать «Фрау Катерину» – судно, на которое его назначили первым помощником. Та стояла с голыми мачтами, поскольку флотилии предстояло выйти в море лишь через пару месяцев. На борту присутствовала только часть команды, не прибыл даже капитан, проживавший в Дорте[41]. Насколько Филип мог судить, «Фрау Катерина» не отличалась особыми достоинствами. Да, она превосходила размерами другие суда флотилии, но была старше по возрасту и имела неудачную конструкцию. Впрочем, судно выдержало несколько плаваний в Индию, да и компания вряд ли включила бы «Катерину» в состав флотилии, не удовлетворяй правление ее мореходные качества. Раздав несколько указаний матросам на борту, Филип вернулся в гостевой дом, где снял временное жилье для себя с Аминой. На следующий день, когда Филип наблюдал за прилаживанием снастей, появился капитан – взошел на борт «Фрау Катерины» по доске, переброшенной с причала. Перво-наперво он подбежал к грот-мачте и обхватил ее обеими руками, хотя мачта была изрядно запачкана дегтем. – О, моя дорогая «Фрау», моя «Катерина»! – вскричал он, словно разговаривая с женщиной из плоти и крови. – Как поживаешь? Рад видеть тебя снова. Надеюсь, ты в добром здравии? Знаю, тебе не нравится стоять вот так, но не грусти, моя дорогая. Очень скоро ты станешь краше всех! Звали этого человека, влюбленного в свое судно, Вильхельм Баренц. Он был молод, не достиг еще тридцати лет, рост имел небольшой, а телосложение хрупкое. Лицо его было привлекательным, но отчасти каким-то женским, движения – быстрыми и резкими, а во взгляде проскальзывало что-то легкомысленное, отчего казалось, что он постоянно навеселе, хотя поведение капитана опровергало это впечатление. Едва капитан закончил обниматься с мачтой, как Филип представился ему и сообщил о своем назначении. – А, так вы – первый помощник на «Фрау Катерине»! Вам несказанно повезло, минхеер! За исключением капитанов, первые помощники – самые уважаемые люди на борту. – Кроме несомненной красоты, у этого судна наверняка немало других достоинств, – ввернул Филип. – Помимо ее красоты, минхеер?! Скажу так – как говорил мой отец, а он командовал «Фрау» до меня, – это красивейший корабль на всем белом свете! Сейчас, конечно, об этом судить трудно. А еще у нее есть все достоинства, какие только можно сыскать. – Рад это слышать, капитан, – отозвался Филип. – Лишний раз убеждаюсь, что не следует судить по первому впечатлению. Но разве она не слишком стара? – Да ей всего двадцать восемь! Она в самом соку, уж простите, минхеер! Погодите, вот сами увидите, как она пляшет на волнах! Тогда вы днями напролет будете вдвоем со мной восхвалять ее качества. Уверен, мы с вами составим отличную компанию! – Рано или поздно кому-то из нас надоест ее хвалить. – Уж точно не мне! Позвольте заметить, минхеер Вандердекен, что всякий офицер, обнаруживший изъян у «Катерины», нанесет обиду мне. Я ее рыцарь и уже трижды сражался за ее честь. Надеюсь, мне не придется драться в четвертый раз? Филип усмехнулся. С его точки зрения, старая посудина не стоила драки, но вслух он этого говорить не стал. С того самого мгновения и впредь он никак не отзывался о красавице «Катерине».