– Верно. – Отец Сейзен помолчал. – Но из тех, кто видел этот призрачный корабль, в живых остался один ты, так? Впрочем, это не столь важно… Мы должны допустить, что это не дело рук человеческих, а некий произвол высших сил… – Высших сил?! – перебил Филип. – Да это же воля Небес! – Сие пока не доказано. Не забывай, что существует иная высшая сила, сила дьявола, противника рода людского. Сатана, чья власть уступает власти Творца, не может, конечно, действовать без Его позволения, а потому можно сказать, что даже через такие знаки и знамения воля Небес порою являет себя, но… – Значит, наши мнения совпадают, святой отец. – Не совсем так, сын мой. Чародею Елиме[37] было позволено творить чудеса по наущению дьявола, дабы через низвержение этого чародея все узрели, сколь ничтожен его повелитель рядом с Творцом сущего, но отсюда вовсе не следует, что допустимо чародейство как таковое. В нашем случае можно признать, что дьяволу позволили обрести власть над капитаном и командой этого корабля, а призрачное явление этого корабля есть предупреждение всем, кто помышляет о неподобающих делах. В это мы вполне можем поверить. Но возникают важные вопросы, а именно: воистину ли тот, кто обречен на вечное скитание, является твоим отцом и насколько необходима в самом деле твоя безумная погоня, которая, как видится мне, грозит твоей гибелью, но способна избавить твоего отца от назначенной ему прискорбной участи? Ты понимаешь, к чему я клоню, Филип? – Разумеется, понимаю, святой отец, однако… – Не торопись с ответом. Мы с отцом Матиашем допускаем, что, будь все так, как ты изложил, это отнюдь не воля Небес, а козни дьявола, который жаждет обречь тебя на тяжкие испытания и привести к гибели. Будь твой удел таким, как ты предполагаешь, почему корабль не появился на твоем пути во время последнего плавания? И как ты, повстречайся он тебе еще хоть дюжину раз, намерен вступить в общение с призраками на его борту, каковые суть тени, не принадлежащие нашему миру? Мы советуем сделать следующее: потрать часть средств, оставленных тебе отцом, на молитвы о спасении его души. Так наверняка при иных обстоятельствах поступила бы твоя матушка. Сам же ты должен оставаться на берегу, покуда не последует некий новый знак, способный убедить тебя и нас, что ты и вправду избран для выполнения этой миссии. – Отец, я же дал клятву! И Небеса ее скрепили! – От этой клятвы, сын мой, Святая Церковь вправе тебя освободить, и ты получишь такое отпущение. Ты предал себя нашему попечению, следовательно, должен слушаться наших советов. Если будет допущена ошибка, вина ляжет на нас, а не на тебя. Но, пожалуй, хватит об этом. Я иду наверх. Когда твоя жена проснется, я подготовлю ее к встрече с тобой. Отец Сейзен вышел из гостиной, а отец Матиаш остался уговаривать Филипа. Беседа у них вышла долгой, причем священник прибегал к уже озвученным доводам, а Филип, по-прежнему не убежденный, стал постепенно поддаваться сомнениям. Наконец он извинился и отправился пройтись. «Новый знак, – думал он, – убедительный знак. Наверняка таких знаков и чудес было и будет предостаточно. С другой стороны, молитвы по отцу и впрямь могут облегчить его печальную участь. Так или иначе, если священники станут решать за меня, – говорил он себе, – я не буду ни в чем виноват. Тогда дожидаемся нового знамения от Небес». Порешив на этом, Филип двинулся дальше, и мысли его то возвращались к доводам отца Сейзена, то перескакивали на Амину. Наступал вечер, солнце клонилось к закату. Филип бродил по окрестностям без цели, и наконец ноги привели его на то самое место, где когда-то он преклонил колени и принес свою клятву. Он сразу узнал это место и, бросив взгляд на холмы в отдалении, убедился, что солнце сейчас стоит на той же высоте, а сама картина целиком выглядит очень похоже. Он опустился на колени, достал из-за пазухи ладанку и прижал к губам. Посмотрел на пылающий диск, затем прижался лбом к земле. Он ждал знака, но светило скрылось за холмами, на окрестности пала ночная мгла, а знака так и не последовало. Тогда Филип встал с колен и двинулся обратно к дому, почти готовый принять совет отца Сейзена. По возвращении он осторожно поднялся наверх и вошел в спальню Амины. Та уже проснулась и беседовала со священником. Прикроватная занавеска была задернута, поэтому Филипа не заметили. Он встал у стены близ изголовья кровати, стараясь унять сердцебиение. – Говорите, я должна поверить, что мой муж вернулся? – произнесла Амина негромко. – С какой стати, святой отец? – Его корабль пришел в порт, это точно. Человек, который там был, уверяет, что все здоровы. – Тогда почему мой муж не здесь? Кто известит меня о его возвращении надежнее, чем он сам? Отец Сейзен, либо он не вернулся, либо он тут… Я знаю, он должен был прийти, это же мой Филип! Он здесь? Не бойтесь сказать «да», но если скажете «нет» – я покончу с собой! – Он здесь, Амина, и в добром здравии. – Хвала Господу! Но где же он? Вы, верно, меня обманываете, иначе он давно вошел бы в эту комнату! О, эти муки хуже смерти! – Я тут, – произнес Филип, отдергивая занавеску. Амина вскрикнула, приподнялась на подушках, протянула к нему руки – и упала без чувств. Впрочем, очень скоро она пришла в себя, доказав тем самым правоту святого отца, утверждавшего, что радость не убивает. Мы пропустим несколько дней, на протяжении которых Филип не отходил от Амины, а та быстро восстанавливала силы. Убедившись, что она окрепла достаточно, Филип поведал ей обо всем, что случилось с ним после отплытия, рассказал, что был вынужден признаться отцу Сейзену и получил от него совет. Амина не скрывала радости от того, что Филип останется с нею. Она тоже просила мужа никуда не уплывать, и Филип на время выбросил из головы все мысли о море. Глава 14 Пролетели шесть недель. Амина, окончательно поправившись, гуляла по окрестностям рука об руку со своим ненаглядным Филипом или сидела с ним бок о бок в их уютном доме. Отец Матиаш гостил у них до сих пор, службы за спасение души капитана Вандердекена исправно возносились, отцу Сейзену вдобавок вручили еще какое-то количество денег на бедных. Не составит труда догадаться, что в разговорах Филипа с Аминой часто обсуждалось решение двух священников относительно обета Филипа. Да, его освободили от клятвы, как и обещал отец Сейзен, однако в глубине души он, вроде бы согласившийся с наставлениями святых отцов, нисколько не смирился. Любовь к Амине и страстное желание этой последней удержать мужа дома дополнительно склоняли Филипа принять условие отца Сейзена. Однако, пускай он принимал это условие более или менее охотно, его продолжали терзать сомнения и муки совести. Доводы Амины, которая теперь, опираясь на мнение священников, возражала против отбытия Филипа, и даже ласка, коей она подкрепляла свои убеждения, действовали на него – но лишь непродолжительное время. Стоило Филипу остаться в одиночестве, как он принимался мысленно изводить себя упреками в том, что пренебрегает своей священной обязанностью. Амина замечала, сколь часто омрачается чело ее супруга, и слишком хорошо знала причину этого, а потому старалась почаще повторять свои доводы и не скупилась на ласки, заставляя Филипа забывать обо всем на свете, кроме нее. Как-то утром, когда они сидели среди травы на берегу, срывая цветы и бездумно бросая лепестки в воду, Амина воспользовалась случаем, о котором давно мечтала, и снова завела все тот же разговор. – Филип, ты веришь снам? – спросила она. – По-твоему, они могут служить средством общения с потусторонним миром? – Конечно, – отозвался Филип. – Примерами тому изобилует Священное Писание. – Тогда почему ты не доверяешь свои искания снам? – Милая Амина, сны приходят непрошеными, мы не можем ими повелевать… – Еще как можем, Филип! Пожелай увидеть во сне разрешение мучительного выбора, и ты непременно это увидишь! – Вот как? – Да. Я не говорила тебе, Филип, но мне ниспослан такой дар. Я унаследовала его от матери вместе со многим другим, о чем почти не вспоминала. Ты знаешь, Филип, я не люблю болтать попусту. А потому раз я говорю, что снами можно управлять, значит так оно и есть. – Ради чего, Амина? Если у тебя есть власть насылать сны, эта власть откуда-то происходит. – Так и есть. Существуют некие силы, к которым до сих пор взывают у меня на родине. Филип, я владею амулетом, никогда меня не подводившим. – Амулетом? Амина, ты замешана в колдовстве? Это не та сила, которую даруют Небеса. – Не знаю, муж мой. Знаю только, что мне дана сила. – Это козни дьявола, Амина. – Почему, Филип? Вспомни, что говорили священники. Дьявол пользуется своей властью лишь с попущения Всевышнего, без него нечистый оказался бы совершенно бессилен. Называй это колдовством или чем угодно еще, но без соизволения Небес ничего бы не было. Вдобавок я не вижу оснований считать, что мой дар непременно восходит к некой злой силе. Во сне мы спрашиваем совета, чтобы повести себя правильно в обстоятельствах, вынуждающих нас сомневаться. Злая сила не помогала бы, а вредила, верно? – Амина, пускай сны посылают нам предостережения, как патриархам древности[38], но вызывать пророческие грезы, используя для этого нечестивые амулеты, – все равно что заключать сделку с дьяволом. – Никакая сделка с дьяволом невозможна без позволения высшей силы, Филип. Ты заблуждаешься. Нам говорят, что посредством каких-то действий можно управлять снами. Соблюдая последовательность таких действий, как повелось искони, мы тем самым доказываем свою искренность и чистоту помыслов. Прости, Филип, но разве твоя вера не требует соблюдения обрядов? Я приняла эту веру и запомнила, что, забыв всего-навсего окунуть младенца в воду, мы лишаем его вечного блаженства и обрекаем на вечное страдание! Филип помолчал, а потом произнес негромко: – Мне страшно, Амина. Я… – А я не боюсь ничего, Филип, ибо мною движут благие намерения. Есть средства, есть способ достичь цели. Какова эта цель? Вызнать, если получится, что уготовили нам с тобою Небеса в наших непростых обстоятельствах. Если придется воспользоваться помощью дьявола, что с того? Лукавый будет мне слугою, а не господином, ведь воля Небес велит ему строить козни самому себе! Глаза Амины сверкнули при этих смелых словах. – Твоя мать часто таким занималась? – спросил Филип чуть погодя. – Насколько я знаю, нет. Но поговаривали, что она была весьма сведуща в своем ремесле. Она умерла молодой, я говорила, не то я бы многому у нее научилась. Подумай, Филип! Неужто этот свет населен только существами вроде нас с тобою, бренными телами, чей удел – поддаваться соблазнам и исчезать, не оставляя следа? Люди властвуют над зверями, но сами-то немногим лучше! Разве ты не находил в Священном Писании многократных подтверждений того, что за родом людским присматривают некие высшие силы, которые действуют среди нас? Тогда почему не допустить, что так было встарь и так есть сейчас? Почему к ним можно было взывать тысячи лет назад, но нельзя сегодня? Какой от этого будет вред? Почему ты признаёшь, что они были тогда, но отказываешься признавать их нынешнее существование? Что с ними сталось? Они ушли? Или им велели вернуться? Куда, на Небеса? Если на Небеса, то сей мир и род человеческий брошены на милость дьявола и его подручных. Неужели ты веришь, что нас, несчастных смертных, попросту бросили? Скажу тебе прямо: я считаю иначе. Мы больше не общаемся с теми силами, с какими общались когда-то, потому что, сделавшись просвещеннее, мы возгордились и начали ими пренебрегать. Но они по-прежнему тут, воинство добра еще сражается с силами зла, они незримо противостоят друг другу. В это я верю всем сердцем. Скажи, Филип, все эти видения, которым ты был свидетелем… По-твоему, это не более чем фантазии? – Нет, Амина, я так не думаю, хотя желал бы так думать – ты знаешь. – Значит, я рассуждаю верно. Если с тобою связались с той стороны, почему это невозможно? Твои священники твердят, что за всем стоит дьявол, а сам ты думаешь, что к тебе взывают Небеса. Вспомни, о чем я только что говорила. От кого исходят сновидения? – Согласен, Амина. Насколько ты уверена в своем средстве? – Я уверена вот в чем: если высшим силам угодно общаться с тобою, на эти видения можно положиться. Либо ты не увидишь никаких снов и проведешь несколько часов в глубоком забытьи, либо твой сон даст ответ на вопрос, который ты задашь. – Тогда, Амина, давай это сделаем. Я готов, ибо мой разум продолжают разрывать на части сомнения и смутные догадки. Так я узна́ю, прав ли я или ошибаюсь. Давай сделаем это нынешней ночью. – Нет, не этой ночью, Филип, и не завтрашней. Неужто ты мог подумать, будто, идя тебе навстречу, я не сознаю, что действую во вред самой себе? Мне кажется, что твое сновидение обернется против меня, что оно потребует от тебя исполнения долга. Если честно, я не разделяю веры священников, но я твоя жена, Филип, и моя обязанность в том, чтобы не позволить тебе обмануться. У меня есть средство узнать истину, и я предлагаю тебе им воспользоваться. Пообещай лишь, что окажешь мне услугу, которую я попрошу у тебя взамен. – Обещаю, Амина, какой бы эта услуга ни была, – ответил Филип, вставая с травы. – Пойдем домой. Ранее упоминалось, что Филип перед отплытием на «Батавии» вложил значительную сумму в капитал Голландской Ост-Индской компании. Процентов с этих вложений было более чем достаточно для Амины, а по возвращении Филип обнаружил, что и деньги, оставленные ей в управление, приумножились. Даже когда он расплатился с отцом Сейзеном за поминальные службы и выделил средства на бедных, денег осталось много, и Филип прикупил дополнительные доли в капитале компании. К тому разговору на берегу супруги больше не возвращались. Филипа смущало то обстоятельство, что Амина, оказывается, не чужда какому-то загадочному ремеслу. Стань о том известно священникам, это почти наверняка обернулось бы для нее отлучением от церкви. Он восхищался прямотой и стройностью доводов своей жены, но не спешил проверять ее правоту на деле. Словом, миновал уже третий день, а никаких обрядов никто не совершал. Филип отправился в постель и вскоре заснул, а Амине не спалось. Убедившись, что Филип не собирается просыпаться, она выскользнула из постели, оделась и осторожно вышла из комнаты, а спустя четверть часа вернулась, держа в руках маленькую жаровню, где тлели угли, и два листка пергамента, скатанных трубочкой и прикрепленных лентой к жаровне. Они в точности напоминали видом те филактерии[39], какими некогда пользовались древние иудеи, и служили той же цели. Один свиток Амина поместила мужу на лоб, второй вложила ему в руку. Потом высыпала на угли каких-то снадобий, а когда очертания фигуры Филипа скрылись за благовонным дымом, произнесла несколько фраз, помахала над мужем веткой кустарника и задернула занавеску, после чего убрала жаровню и присела возле кровати. «Если я преступаю закон, – думала она, – это моя вина, а мой муж ни в чем не виноват. Никто не упрекнет его в том, что он предавался занятиям, которые осуждаются законом и наставителями веры. Нет, вина моя, и только моя!» И губки Амины презрительно изогнулись, показывая, что не так уж она и привержена своему новому вероисповеданию. Наступило утро, но Филип продолжал спать. – Достаточно, – проговорила Амина, наблюдая за восходом солнца и удерживая руку Филипа, в которой был зажат листок пергамента. Она вновь взялась за ветку, помахала той над спящим мужем и воскликнула: – Филип, просыпайся!