– Гнида, – конечно, я имел в виду Полли. – Дать ему в рыло? – Неа, – хрипловатый полушёпот. В жёлтом фонарном свете разбросанные инструменты блестели алмазной крошкой. Я взял вторую лопату и быстро наполнил тачку. Вся эта работа казалась чертовски бессмысленной. Человек в резиновых сапогах закурил и подошёл ко мне. Увечный, но вряд ли слабоумный. Я вспомнил, как он спросил: «Закончил?», а потом поволок тело Фритцля в овраг. – Завтра я уеду отсюда, – сказал я. – Куда? – поинтересовался он. – Не знаю. Может быть, в Хильдесгайм. Или в Бетци. Просто поживу там пару недель. – Пожить-то можно и здесь, – возразил он вполне резонно. – Это кому всё равно. Я бы хотел объехать весь мир, но так, чтобы вернуться. В Хильдесгайме, по правде говоря, я никогда и не был, но слышал, что он построен вокруг розового куста. В Бетци выращивают картофель сорта «Флоретта». Я отлично разбираюсь в картофеле. Если я когда-нибудь заведу себе дом, то прикуплю к нему поле и засажу клубнями разных сортов – от крахмалистых до самых красных, пригодных только для варки. – Здесь тоже растёт картофель. Теперь он стоял совсем рядом. От штормовки пахло бензином, которым он поливал траву и сучья перед тем, как зажечь. Из-под полы резиновой шляпы блестели внимательные глаза. – Говно у вас тут, а не картофель, – сказал я. – Ты уж извини меня, братец. Если земля не родит, то не стоит её и мучить. Я так считаю. *** Перед ужином я заглянул к Афрани за крысой и подивился, насколько там всё мудро устроено. Мудро, но до странности хаотично. Женщины обживают пространство совсем не так, как мы. Вещи привлекают к себе внимание, подманивают, сбивают с цели. Они разбросаны, как след охотника – неслучайно. Вот, скажем, эта блузка на вешалке. Я бы убрал её в шкаф, и дело с концами, но ведь не тут-то было. К блузке прилагается полотенце. К полотенцу – капли на смуглой коже, вся эта бижутерия, и эти туфли, эти… чёрт знает что! Я взял клетку, и Буби вцепился мне в палец. – Паскудство! – Ох! – Афрани в ужасе всплеснула руками. – Подождите, Эрих! У вас кровь. Сейчас я достану спирт. – Ничего, – пропыхтел я, придерживая клетку локтем. – Лучше подержите мне дверь. – Да поставьте её! – воскликнула она с чувством. – Потом унесёте. Нужно обработать ранку. Крысиные укусы – самые опасные, из-за микробов. На мой взгляд, самое опасное – это получить шрапнелью в живот, по сравнению с этим даже укус крокодила – лёгкие шалости. Но я поставил клетку и сел. Уходить не хотелось. – Что вы узнали? – Пока немного. Завтра Йозеф попробует поговорить со своим соседом насчёт фирмы «Хербст». Он бывший экономист. С ним трудно общаться, потому что у него… он всегда… говорит слова, знаете, всякое… просто автоматически, вместо нормальных… Как пластинка, одно и то же, и всегда плохие, просто гадость… Забыла, как это называется. Ему попал в мозг осколок, и потому он такой. – Я знал одного такого и без всяких осколков. От волос шло блестящее глянцевое свечение. Чем восточные женщины моют волосы? И этот запах – совсем не тяжёлый, но стойкий, как будто повторяющий контуры тела, воссоздающий их. Даже закрыв глаза, я мог сказать, далеко ли она от меня. Очень удобно. Хотя и мешает думать. Да. – Вы что, приняли душ? – Нет, – она потупилась. – В раковине. – Почему? – удивился я. – Фриш хвастался, здесь отменные душевые. – Так, но… Её лицо заострилось, губы дрожали. Я ничего не понимал. – Боитесь? Если нужно, я постою у двери. – Спасибо, – она сглотнула. – Не в этом дело. Просто… Вы сами сказали, здесь небезопасно, и я почувствовала… Моя мама. Они увезли её в Хольцгамме. И там тоже… им приказали принять душ, но это был… – А. Вот теперь я понял. Я сидел и разглядывал свои руки. Средних размеров пальцы с утолщениями на суставах, на указательном рубец от ожога, средний и вовсе плохо сгибается. Лопатообразные ногти. Такими руками хорошо копать картошку. В детстве я любил копаться в земле, часами, не пытаясь дорыться до земного ядра, а просто доставая всякие разности – корни, дождевых червей, обломки слюды и камни, отшлифованные водой. Ожогов тогда не было, они появились позже. – Простите, – сказала Афрани. – Не извиняйтесь, – сказал я. – Просто забудьте это слово и всё. Никогда не просите прощения. Буби пошевелился. – Скотина, – сказал я ему. – Он просто испуган. Эта клетка ему не подходит. Она для маленьких крыс. – Откуда вы знаете? – У моего отца был свой зоомагазин. В основном корма, аквариумы, аксессуары, но были и мыши и попугаи. Однажды нам привезли ежа, но он простудился и быстро умер. Ежи должны жить в лесу, у них много опасных паразитов. А крысам нужно пространство, особенно самцам. Они не могут жить с кем-то ещё, сразу начинают драться. – Знакомо. Я поднёс к прутьям палец. Теперь он пах спиртовой настойкой и нитками. Буби деликатно погрыз ноготь и отошёл в угол клетки, волоча за собой тяжёлый чешуйчатый хвост. – Вы пошутили, что возьмёте его сыну. У вас есть сын? – Есть. Сейчас ему пять. – Пять, – повторила она задумчиво. – Получается, ещё во время войны… – Да. Я встал и отошёл к окну. Из-за темени стекло превратилось в зеркало, и я видел лицо Афрани – белое пятно на размытом блике. – Вы женаты? – Нет. Всё получилось из-за войны. Не здесь. Случайно. – Оккупация? Теперь её голос звучал осторожно. Не как у медицинской сестры, а как ребёнок, который подкрадывается на цыпочках. – Значит, он живёт не с вами? – Вы всерьёз думаете, что кто-то бы доверил мне воспитание? Нет. Он воспитывается в Брославе, у родных. Родных его матери. Они хорошие люди. Я не проводил экспертизу, но они позволяют мне видеться с ним. – Экспертизу? – Генетическую. – Но зачем? – Видите ли… В тот момент… я был не один. На войне такое случается. Секунду-другую она неподвижно смотрела мне в затылок, не понимая, осмысливая. Потом глаза расширились, потемнели: – Да вы же… Вы – негодяй! – Знаю, – сказал я. – Теперь знаю. Развернулся, бережно поднял клетку, сунул её под мышку и ушёл к себе, благо идти было недалеко. Комната выглядела, как раньше – чистая и абсолютно безликая. В ней даже не было зеркала. Видимо, тому, кто жил в ней раньше, оно было не нужно. ***