– Ла-ла! – пропел Фриш. – Вы любите музыку? В буфетной было тесно и душно от скопившихся тел. Пансионеры сидели рядком вдоль стены, огороженные столом и стульями, а санитары толпились поодаль. Польмахер возился с транзисторной радиолой, то приглушая, то прибавляя звук. Гуго держал пластинки в картонных цветных коробочках, разрисованных радугой и чёрно-белыми портретными фотографиями. Я взял одну из них, и он улыбнулся. – Что вы выбрали? «Незабудку»? – Марлен Хольц. – Сочное «фа», – Фриш отобрал у Гуго пластинки и сам стал перебирать, вороша конверты толстыми, мягкими пальцами. – А вот Илона! Илона Цолльнер. Как хотите, но такие игривые нотки бывают только у метисок, у полукровок. Этакая, знаете ли, чертовщинка! Алеку нравится чертовщинка. А, Алек? Долговязый хихикнул. – А вам что нравится, Коллер? Погорячее? Возьмите вон ту, с золотым обрезом. Потрясающее контральто. Мои парни обожают контральто. – Я за Хольц, – сказал Полли. – Ну и дурень. «Эрику»? – Даёшь «Эрику». – Илону! – «Рыбачку с Бодензи». – Какую ещё?… – Ну эту. «Приди в полночь, приди в час…» – Цыц! – гаркнул Фриш, прервав начинающий разгораться спор. – Инспектору выбирать. Коллер, ваш голос. Вы гость, вам и карты в руки. Кстати, как насчёт карт? – Я пас. Устал. – Серьёзно? Детское время. Возьмите бисквит. – С собой, – возразил я. – Сейчас не могу, наелся. У вас кормят как на убой. Польмахер засмеялся. Его рукава были закатаны, и на запястье блестел браслет. Обычный железный браслет наподобие фронтового, только без группы крови. А может, надпись была нанесена изнутри. – Цыц! Чего это тебя разбирает? Коллер, не рушьте компанию. – Ладно, – сдался я. Гуго налил мне вина из плетёной фляги – терпкое и приятное. Пансионеры пили свой чай, а мы потягивали вино, пока низкий женский голос пел о ночи и о разлуке. Всё вокруг плывёт в сумрачном свете, пока женский голос поёт «будем», выговаривая «в» как «ф», всё вокруг зыбкое, нестойкое, преходящее; ломая ветки, я продираюсь через сугроб, туда, где на макушках елей сверкает и зыбится кровавое солнце; окружённый облаком пара, я напрягаю локти и наконец пробиваюсь наружу и ощущаю свободу… Спишь, говорит Полли, у меня вини, а у тебя? Мы же играем в двадцать одно, напоминает Ганс. Какое ещё двадцать одно, городские хлыщи пусть играют в двадцать одно, а мы будем в ясс. Какая свинья склеила карты? Пчёлы вырабатывают особый клей, замечает Угер, я знаю, я родился на пасеке. Ты родился в капусте, дурень, в цветной капусте. А ну-ка, сдавай, Херменли! Кто сдаёт? У Илоны прекрасный голос, ла-ла-ла, чудно, чудно! Инспектор окажется в яблоках3. Тю, инспектор, у меня «бург», а у тебя? Отлезь ко всем чертям, сказал я, вы все, я вас давно знаю, вы у меня в печёнках застряли. Знаешь – так и что? Не наливай ему больше, Херменли, он же в бутылку лезет. Нет, не лезу. Прижимая к груди бисквит, я куда-то иду и слышу удаляющийся женский голос, повторяющий «будем, будем», сквозь душистые кусты сирени в садик, где растёт тысячелетний розовый куст. Замочная скважина расплывается, а у меня нет ключа. Полли помогает мне войти и уходит, вездесущий засранец. Нужно сесть. Нужно… – Буби. Хочешь? Крысы любят бисквит. Я вырубился всего на полмгновения. Удобно, когда раковина прямо в комнате. И холодная вода, прямо-таки ключевая. Отлично снимает похмелье. – Они меня вырубили. Да, вот что. Жаль, что здесь нет зеркала; отражение глаза в глаза прочищает сознание даже лучше холода. Остаётся точка, если её поймать, можно поймать себя, не ускользая. Гостиничный номер. Вот оно. Я научился этому в той деревне, название которой сейчас не вспомню – разве что утром. Вот она, эта точка! В клетке не наблюдалось шевеления. Я подошёл и открыл дверцу. Крыса лежала на боку, как плоский меховой коврик. Из полуоткрытого рта высунулся угол серо-розового языка. Выпученные глазки казались пыльными – незрячие пуговицы. Я потрогал бок. Нитяное сердцебиение. Буби спал. Отравленный бисквит подкосил его, как и меня, и даже не понадобилось вина, чтобы всё это запить. Глава 8. Карантин Когда я проснулся, уже рассвело и солнечный свет проникал в окно. Туман рассеялся. Ночь выдалась холодноватой, и в пасмурном воздухе ещё дрожали розовые засветы, возвещая приход близкого заморозка. Афрани вышла к завтраку, который подавался позже. – Доброе утро, Эрих! Её голос звучал надломленно. Я скомканно поздоровался, отмечая круги под её глазами и понимая, что сам выгляжу не лучше. Нисколечко не лучше. Они нас достали. Теперь ясно, что чувствовал Хеллиг, наматывая провод себе на шею. Я вспомнил про Йена и про то, что сегодня поеду в Грау, чтобы разорвать этот мрак, подумал, что, так ли иначе, скоро всё это закончится, – и ощутил облегчение. Сколько времени понадобится, чтобы вызвать сюда отряд? Дорога из столицы могла занять несколько дней, но Йен находился ближе, в отделении Бюро в Биркенхольме. Может быть, шесть или семь часов. Если он свяжется с Карлом, то операция начнётся раньше. Хей-хо. Мой внутренний мотор разогнался и работал на полную мощность. – Сохраните на диск всё, что можете, – посоветовал я. Афрани посмотрела на меня диковато, и я продолжил: – Список контрагентов, переводы, особенно благотворительные, всё, что касается закупки лекарств. Всё, что связано с «Хербстом». Постарайтесь сделать это до очередной поломки компьютера. И постарайтесь сделать так, чтобы никто не заметил ваших манипуляций. – Хорошо. Я ещё попробую заглянуть к Йозефу, если они оставят меня в покое. – Не рискуйте, – возразил я. – Я уже догадываюсь, что скажет его приятель. Проблема даже не в подтверждении. Проблема в том, чтобы убраться отсюда. – Звучит как в шпионском боевике, – заметила она с дрожью. – А мы и есть в шпионском боевике. – Неужели… «Всё настолько плохо» – хотела сказать она, но не закончила. К счастью. Потому что если я правильно представлял себе расстановку сил, то дело швах. Фриш обмолвился, что новую партию стариков привезут в субботу. Сегодня – пятница. На текущий момент в «Эдеме» гостевала дюжина постояльцев – ходячих, но не слишком способных к самостоятельному передвижению. А что делает крыса, попадая в капкан? Отгрызает себе лапу и убегает. *** Я спустился в прелестный парк, почти ожидая, что встречу там Полли. Где-нибудь между урнами, пригодными для того, чтобы спрятать тело. Это была заповедная территория, куда запрещён доступ всем Афрани мира; территория борьбы, я хотел, чтобы он спросил, куда я иду, и я бы ему ответил. Но, к сожалению, его не было в парке. С крашеных скамеек стекали тени, вазоны слегка покосились, и трава по краю дорожки выглядела нетронутой. У ворот на табурете сидел Угер и читал газету. Судя по тому, что он держал её вверх тормашками, нас ожидал государственный переворот. – Куда это вы? – В Грау. Мне нужен телефонный узел. – Жаль, – флегматично сказал он. – Не получится. – Это ещё почему? – Карантин. Из-за машины вышли ещё двое – круглоголовый и Херменли. С обратной стороны ворот за кустами тоже что-то маячило. Всё было ясно. Интересно, что сообщат Карлу? Солнце стояло прямо напротив вышки, яркий отблеск резал глаза. – Карантин, – повторил я.