— Пошла потеха! Отчетливо в ночной тиши книга раскрылась — взметнула ветром. Оглядываясь в прошлое, Лизель точно могла сказать, о чем думал тогда Папа, пробегая глазами первую страницу «Наставления могильщику». Оценив всю сложность текста, он тут же понял, что книжка далеко не идеальная. Там были слова, трудные даже для него. Не говоря уже о мрачной теме. Что же до девочки, то ей вдруг страстно захотелось прочесть книжку — это желание она даже не пробовала понять. Может, где-то в глубине души хотела убедиться, что брата зарыли правильно. Что бы Лизель ни толкало, жажда ее была такой острой, какая только может быть у человека в десять лет. Первая глава называлась «Первый шаг: правильный выбор инструментов». В кратком вступительном абзаце очерчивалась тема, которая будет раскрыта на следующих двадцати страницах. Описывались виды лопат, кирок, перчаток и так далее — а равно и насущная необходимость правильно о них заботиться. Рытье могил оказалось делом нешуточным. Перелистывая страницы, Папа ясно чувствовал на себе глаза девочки. Она тянулась к нему взглядом и ждала, когда что-нибудь — все равно что — сорвется с его губ. — На-ка! — Папа опять подвинулся и протянул книгу Лизель. — Посмотри на эту страницу и скажи, сколько слов здесь ты можешь прочитать. Она посмотрела — и соврала: — Примерно половину. — Прочти мне какое-нибудь. — Но она, конечно, не смогла. Когда Папа велел ей показать все слова, которые она может прочесть и произнести их вслух, таких оказалось только три — три разных немецких предлога. Вообще же на странице было около двух сотен слов. Дело хуже, чем я думал. Лизель поймала его на этой мысли — секундной. Папа подался вперед, встал на ноги и снова вышел из комнаты. На этот раз, вернувшись, он сказал так: — Знаешь, я придумал кое-что получше. — Папа держал в руке толстый малярный карандаш и пачку наждачной бумаги. — Начнем с азов. — Лизель не видела причин не согласиться. В левом углу перевернутого листа наждачной бумаги папа нарисовал квадрат со стороной где-то в пару сантиметров и втиснул туда заглавную «А». В другом углу он поместил «а» строчную. Пока все отлично. — А, — сказала Лизель. — Что есть на «а»? Она улыбнулась: — Apfel. Папа записал слово большими буквами и нарисовал под ним кривобокое яблоко. Он был маляр, не художник. Закончив с яблоком, он поднял глаза и сказал. — Теперь Б! Они двигались по алфавиту, и глаза у Лизель распахивались все шире. В школе, в подготовительном классе, она занималась тем же, но теперь все было лучше. Лизель — единственная ученица, и вовсе не великанша. И здорово смотреть на Папину руку, которой он пишет слова и медленно чертит простенькие рисунки. — Ну, давай, Лизель, — сказал Папа, когда у девочки дальше пошли трудности. — Слово на букву С. Это просто. Ты меня разочаровываешь. Она не могла придумать. — Ну же! — Папин шепот дразнил ее. — Подумай о Маме! И тут слово шлепнуло ее по лицу, как оплеуха. Невольная усмешка. — СВИНЮХА! — выкрикнула Лизель, Папа расхохотался и тут же стих. — Ш-ш, давай потише! — Но он все равно похохотал, записал слово и дополнил очередным рисунком. * * * ТИПИЧНАЯ ИЛЛЮСТРАЦИЯ ГАНСА ХУБЕРМАНА * * * — Папа, — зашептала Лизель. — У меня нет глаз! Ганс потрепал девочку по волосам. Она попалась на его удочку. — С такой улыбкой, — сказал он, — тебе глаза и не нужны. — Обнял ее, потом снова посмотрел на картинку — и лицо у него было из теплого серебра. — Теперь Т. Когда алфавит прошли и изучили с десяток раз, Папа потянулся и сказал. — Хватит на сегодня? — Еще несколько слов? Но Папа был тверд: — Хватит. Когда проснешься, я поиграю тебе на аккордеоне. — Спасибо, Папа. — Спокойно ночи. — Тихий односложный смешок. — Спокойной ночи, свинюшка. — Спокойной ночи, Папа. Папа встал, выключил свет, вернулся и сел на стул. В темноте Лизель не закрывала глаз. Она разглядывала слова. ЗАПАХ ДРУЖБЫ Уроки продолжались. В следующие несколько недель начала лета полуночные занятия шли после каждого страшного пробуждения. Простыни намокали еще дважды, но Ганс Хуберман лишь повторял свои решительные прачечные маневры и садился за работу: читать, рисовать, произносить. Тихие слова громко звучали в предутренний час. Однажды в четверг, в самом начале четвертого пополудни Мама велела Лизель собираться — помочь разнести стирку. У Папы же были другие мысли. Он вошел на кухню и сказал: — Прости, Мама, сегодня она с тобой не пойдет. Мама не потрудилась даже поднять глаза от узла с бельем. — Кто тебя спрашивает, засранец? Пошли, Лизель. — Она читает, — сказал Папа. Он вручил Лизель преданную улыбку и подмигнул. — Со мной. Я ее учу. Мы пойдем к Амперу — вверх по течению, где я учился играть на аккордеоне. Тут уж Роза не могла не обратить внимания. Она опустила белье на стол и рьяно распалила в себе надлежащий цинизм. — Что ты сказал? — Мне кажется, ты меня слышала, Роза. Мама рассмеялась: — Да какой ты, к чертям, учитель? — Картонная ухмылка. Слова подлых. — Будто сам путем читать умеешь, свинух. Кухня примолкла. Папа нанес ответный удар: — Мы разнесем за тебя твою стирку. — Ты, грязный… — Роза смолкла. Слова застряли у нее во рту, пока она обдумывала дело. — Возвращайтесь засветло. — Мама, в темноте читать нельзя, — сказала Лизель.