— Как поступят со мною? Все еще углубленный в изучение карты, генерал ответил: — Врач осмотрит, не очень ли повредили вас наши молодцы. Учтивости не обучены. Могли очень просто и кости поломать. — А потом? — Еще один допрос. — О, я о другом. Комдив подкидывал на ладони разлапистый железный крест и, должно быть, удивлялся, как мало он весит. — Война для вас закончена, чемпион. — А жизнь? Жизнь? Пленный почти выкрикнул эти слова. Его можно было по-человечески пожалеть, измученного страхом, потрясенного тем, что пришлось пережить за одну эту ночь. Он ждет пощады. А дети Варшавы не взывали к жалости? Они не просили пощады? Комдив встал и, тяжело ступая, ушел к себе. Иринушкин повел «языка» в палатку к санитарам. День был солнечный. Искрились снежинки. Пленный волочил ногу. Но он знал, что будет жить, и от возбуждения стал болтлив. Он оглядывался на солдата, шедшего сзади с автоматом, молодого русского солдата, который совсем неплохо знает его родной язык. Оглядывался и говорил, говорил. У входа в палатку они повстречали Куклина. Разведчик держал на весу распухшую, забинтованную руку. Он исподлобья посмотрел на гитлеровца и сказал: — Еще кусается, стервец. А Володе подмигнул: — Вот мы с тобой и побывали в городе Шлиссельбурге. И хорошо, и порядок. Г Л А В А XXVI ПОД НОВЫЙ ГОД Крепость ежедневно дралась с врагом. После того как наши разведчики утащили часового, немцы опять с досады подогнали бронепоезд и засыпали остров снарядами. Но такие налеты уже ни на кого не производили большого впечатления. Кажется, фашисты сами поняли бесполезность огневого нажима на крепость, в которой стены и люди, думалось, сотворены из одного материала — несокрушимого гранита. Фашисты поутихли. Поутихли — это значит, что остров подвергался обстрелу в «положенные часы» — на рассвете, после полудня и перед ужином. Но теперь противник стал ярче освещать крепость, забрасывал в небо огненный шар, и он долго горел, рассыпая искры. Репродукторы Орешка по утрам передавали сводки Совинформбюро. Они передавались для жителей Шлиссельбурга — пусть знают, что час освобождения близок. На юге страны, в междуречье Волги и Дона, гибли немецкие армии. Добрые русские степи, в мирные годы известные своим плодородием, своей пшеницей, становились могилой для врага. Отборные фашистские дивизии были окружены под Сталинградом. Они обречены. Вести с юга согревали сердца советских людей и здесь, в Приладожье. Солдаты говорили: «Должны и мы двинуться. Будет и нам приказ». Невская оперативная группа войск, сокращенно ее называли НОГ, вела бои местного значения. По ночам в лесах передвигались полки. В штабах появились новенькие, хрусткие карты левобережья, Синявинских торфяников, Мгинского рубежа. Над Невою кружили самолеты-разведчики. Порознь это были не очень заметные факты фронтовой жизни. Но они не ускользали от внимания солдат. Ефрейтор Калинин говорил так: — Весна, к примеру, приходит по уставу, скрытно. На дворе морозы трещат, а смотришь, на снегу корочка звякнула, на елке иглы ледком обнесло, птаха запела. Пройдет месяц, другой, глядишь, реки тронулись, земля развернулась, дышит, семян ждет… С малого начинается весна, а попробуй останови ее… Ефрейтор Калинин, ездивший в Шереметевку, однажды возвратился, обрадованный нечаянной встречей с приятелем. — Подумайте-ка, — удивлялся ефрейтор, — мы вместе в армию уходили, письма от него получал. Он же где-то под Ораниенбаумом был. А тут — глазам своим не верю, Митрич навстречу топает. «Откуда?» — спрашиваю. «Про то, — отвечает, — генералы знают». И физиономия важная… Примерно в это же время через крепость на Неву вышли два лейтенанта. Долго их не было. Вернулись утром. Один нес на руках другого, да и сам ранен. Он попросил позвонить в штаб, чтобы прислали за кассетами с фотопленкой… Нет, не напрасно и новые карты в планшетах, и ефрейтор встретил в Шереметевке друга, и офицеры идут на рекогносцировку вплотную к вражеским траншеям. Не напрасно. Может, и прав Калинин, говоря о весенних приметах посреди зимы. Иному и невдомек, а солдаты все на ус мотают. Защитники Орешка воюют на острове, но все видят, все понимают… Старшина Иван Иванович как обычно хлопочет по своим хозяйственным делам. Володя выслеживает врага беспощадным снайперским пулеметом. А Виталька Зосимов неистощим в выдумках, очень смелых и дерзких. Он готовил щедрый «подарок» врагу. Но об этом необходимо рассказать подробнее. О замысле в свое время узнали и командир полка, и комдив. Без их благословения обойтись было невозможно. Они пообещали поддержку и помощь. На Ладоге начались сильные морозы. Они в несколько дней сковали незамерзшую полосу воды. Вздыбленный снег отвесными стенами двигался по озеру. Приближался новый год. Что нес он с собою? Радиостанция крепости передавала приказ Сталина. Слова звучали торжественно. Они рождали великие надежды. — Враг уже испытал однажды силу ударов Красной Армии под Ростовом, под Москвой, под Тихвином, — гремели рупоры, заглушая треск пулеметов. — Недалек тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник! Грозные то были слова. Бойцы знали их наизусть, повторяли в письмах к родным. Дело ясное. Пусть те, кто начали войну, испытают полную меру ее горя. Враг задыхается, а мы набираем силу. Будет и на нашей улице праздник! Шли последние дни старого года. Много ждали солдаты от нового. Встретить его надо было как подобает. Только какой же это праздник без елки? У каждого в сердце хранится память детства — огоньки на колючих ветвях, лесной запах хвои, звонкий хоровод. Где это светлое ребяческое чудо? Где сейчас наши дети? Как встречают праздник без отцов? Нет, без елки обойтись нельзя… Наступила ночь под Новый год. В крепости опустели землянки. Гарнизон — на позициях. Праздничная пора на фронте — самая тревожная пора. Обе стороны стараются приготовить подарки похлеще. Над Ладогой — густая, непроглядная ночь. Только снега и светятся. Нигде ни огонька живого. Ночь. Тьма. Вдруг произошло нечто невероятное, сказочное. В стороне от крепости, в правобережных лесах, которые в этом месте спускаются к озеру, яркими огнями загорелась елка. Солдаты в удивлении терли глаза, спрашивали друг у друга: — Почудилось что ли? Видишь? Видишь? В лесу полыхала елка. Настоящая, на корню. Ее опоясывали гирлянды электрических ламп. Лампы угасали и зажигались снова, дразнили врага. Бойцы в крепости и в береговых укреплениях хохотали, топали ногами, обнимались. Орудия из Шлиссельбурга начали бить по елке. Гитлеровцы как будто обезумели. Они старались во что бы то ни стало скорее погасить елку. Но они спешили и плохо целились. Лампы угасали. Думалось — все, нет елки. А она вдруг снова вспыхивала. Оттого, что огни загорались не через равные промежутки времени и неожиданно, всякий раз казалось, что это другая елка, на новом месте. В канонаду включились многие орудия. Били уже не по елке, а по всему лесу. Артиллеристы Орешка в это время не дремали. Они открыли ответный огонь, который долго не утихал. В Шлиссельбурге яркой вспышкой осветило стены собора. Судя по гулу и силе пламени, там горели боеприпасы.