Оба берега, точно ждали этого взрыва, прекратили перестрелку. В пылу боя никто в крепости не заметил, как стрелки часов перешагнули за двенадцать. Евгений Устиненков посмотрел на мерцающий фосфорными точками циферблат ручных часов. Шел уже второй час. Устиненков выбежал из землянки на стену и громко прокричал так, что его услышали и в Светличной башне, и на дворе цитадели: — С Новым годом, ребята! С новым боевым счастьем! Г Л А В А XXVII ПРОРЫВ В Шлиссельбурге опять захрипели репродукторы. Фашисты отвечали на радиопередачи Орешка. Они поставили пластинку с недавней речью Гитлера. Сначала донеслось какое-то шипение. Потом раздался невнятный истерический вопль. Пластинку повторяли снова и снова. Услышав голос Гитлера, старшина Воробьев изумился: — Да он припадочный. На что ефрейтор Калинин рассудительно заметил: — Сумасшедший не сумасшедший, а весь мир взбаламутил… В общем, похоже, немцы сами себя уговаривают, чтоб не бояться. Дорожку-то к нам нашли, а выбраться им никакой фюрер не поможет! На фронте было тихо. Эта тишина явно страшила врага. Особенно беспокойно гитлеровцы вели себя ночью: тарахтели пулеметами, жгли ракеты. Удар же был нанесен утром, при полном солнечном свете. Накануне в крепости уже знали о приказе командующего фронтом: наступать, имея целью прорыв блокады Ленинграда! Наступала Шестьдесят седьмая армия, в которую гарнизон Орешка входил как одно из самых малых подразделений. Шестнадцать месяцев, почти пятьсот дней защитники Шлиссельбургской крепости стояли непоколебимо на своем островном рубеже. Теперь — вперед! Солдаты поздравили друг друга с наступлением. Готовились к бою. Утром двенадцатого января где-то вдалеке громыхнул пушечный выстрел, три красные ракеты сгорели в небе, и началось… Казалось, над Невою во второй раз в это утро поднималась заря. Весь горизонт, насколько видел глаз, был охвачен пламенем. Каждая высотка, едва ли не каждый бугорок, исторгали огонь. С береговых позиций прямой наводкой стреляли полковые и дивизионные орудия. Из глубины материка били тяжелые калибры, морские и железнодорожные дивизионы. Реактивные снаряды чертили над рекой яркие дуги. Канонаду слышали за десятки километров, в Ленинграде. Впервые артиллерия Ленфронта наносила такой массированный плотный удар. Земля сотрясалась. Воздух ревел. Стреляли и орудия Орешка. Но даже те, кто стояли у самых пушек, не слышали выстрела. У Виталия Зосимова пошла кровь из ушей. Он не мог вытереть ее. Ни на секунду нельзя было оторваться от наводки. Иван Иванович Воробьев лежал на земляном полу в «хитром домике», он напрасно старался разглядеть левый берег. Там все смешалось, подернулось гарью. Нельзя было различить ни земли, ни неба. Более двух часов артиллерия обрабатывала передний край противника. Потом перенесла огонь в глубину его обороны. Старшина смотрел теперь на Неву. Ему показалось, что лед вдали, ниже Шлиссельбурга, ожил. Воробьев не заметил, когда штурмовые отряды вышли на реку, наверно, еще во время артподготовки. Солдаты в белых халатах поднимались, бежали, падали и снова поднимались. Вот они уже на левом берегу во вражеских траншеях, там сквозь черные клубы прорываются зеленые взблески. Завязался ближний, гранатный бой. Белых халатов на Неве становится все больше. Они просочились уже не одной цепочкой, сплошным потоком. Но упав, поднимаются далеко не все. На черно-белом снегу набухают красные пятна. Фронт схватки ширится, она становится более жестокой, упорной. Из «хитрого домика» старшина бежит на крепостной вал. Прыгает в траншею. Дно ее забросано отстрелянными гильзами. Пулеметчики и автоматчики держат на прицеле бровку и шлиссельбургскую набережную, не дают противнику стрелять по Неве. В крепости уже знают: — Пошла наша дивизия! Солдаты напрямик спрашивают у сержантов: — А мы, что же, так и будем сидеть на месте? На командном пункте понимают нетерпеливую солдатскую душу. И потому снова и снова повторяют приказ: — Держать рубеж. Подавлять огневые средства врага. На острове в точности известно, какие дивизии в бою. Их называли по именам командиров: Красновская, Борщовская, дивизия Симоняка. За каждым шагом наступления следили. Вот уже освобожден первый населенный пункт на левобережье — Марьино. Но наступление замедляется. Оно не остановилось, сила удара не ослабела. Возросло противодействие. На другой день гитлеровцы подтянули резервы, бросили в сражение комендантские части, писарей, санитаров, всех тыловиков. Они контратаковали штурмующих, силясь сбросить их в Неву. Шесть суток ни на час, ни на минуту не стихала битва на левом берегу. Горели разрушенные селения. В воздухе над полем боя проносились «илы», выискивая цель. Они летали так низко, что можно было рассмотреть звезду на фюзеляже и лицо пилота в застегнутом шлеме. Сквозь обугленные леса, через замерзшие болота бойцы рвались к Синявину, к рабочим поселкам. На исходе шестого дня передовые батальоны услышали отдаленную перестрелку. Это дивизии Волховского фронта с внешней стороны пробивали кольцо осады. Они шли навстречу ленинградцам. К этому времени судьбу Шлиссельбурга можно было считать решенной. Там еще держался враг. Но все пути отхода оказались отрезанными. Гитлеровцев вело в бой отчаяние. Утром восемнадцатого со стороны рощи и Преображенской высоты начался штурм Шлиссельбурга. В эти часы сказалось все мастерство артиллеристов и пулеметчиков Орешка. Они знали каждую улицу в городе, перекрестки и повороты, каждый дом, где фашисты могли оборудовать доты. Только это знание и ни с чем не сравнимая точность прицела дали возможность Орешку огнем участвовать в уличных боях. Крепость наносила удар с левого фланга и с тыла, расчищала дорогу для штурма. В Шлиссельбурге есть улица Иустина Жука, где до войны размещался Городской совет. Эта улица идет параллельно набережной. С улицы Иустина Жука, из развалин углового здания, гитлеровцы обстреливали набережную, мост через канал и главный проспект. Пехотинцы, наступавшие со стороны проспекта, готовились штурмовать угловой дом. Но бой за эту ключевую точку начался прежде, чем они двинулись в атаку. На глазах у пехотинцев уцелевшие стены здания стали крошиться, падать, обнаруживая крутой бетонный купол сильно оснащенного дота. Квадратные амбразуры смотрели во все стороны, то и дело выбрасывая дымки. Пехотинцы видели, как снаряды, летевшие из крепости, упрямо долбят купол. Напрасно долбят. Такую толщу не проклюешь. Неожиданно дот осветился изнутри и тотчас окутался пламенем. Снаряд попал в бетонную щель и разорвался там. Стрелки бросились к доту. Командир пехотинцев тут же, положив на закоптелый бетон листок папиросной бумаги, написал на нем всего одну строку: «Товарищам из Орешка. Спасибо за огонек!» Рота пошла вперед. А листок двинулся назад, через Неву. И не замечательно ли? В неудержимом потоке, захлестнувшем город, в кровопролитной битве, где гибли люди и рушился камень, крохотный бумажный лоскуток сохранился невредимым. Санитары передавали его шоферам, те — связным. И в тот же день, измятый, замусоленный, хранящий тепло десятков рук, он попал в крепость.