Иринушкин и Рыжиков держали под прицелом эти мостки. Пулеметчики постарались сбить спесь с фашистов. Вскоре они уже не отваживались ходить по бровке. — Ползать, ползать учитесь, гады! — говорил Иринушкин, и дрожь пулемета передавалась его рукам. В первые дни Володя внутренне страшился этих минут, когда человеческие фигурки срывались с мостков в воду или падали на землю. После первого огня, после боевого крещения, возвратясь в землянку, он не мог донести кусок хлеба до рта. Так и улегся голодный на нары, закрылся с головой шинелью, повернулся к стене. Кажется, один Левченко понимал, что происходит с «мальчонкой». С удивительной братской нежностью тронул его за плечо и прошептал: — Тю, глупый. Не ты его, так он тебя. Не ответил Володя. По неписаному уговору среди бойцов не принято было делиться такими думами. Пожалуй, и в самом деле все обстояло так, как говорил чубатый. Перед глазами пулеметчика плыл обугленный Шлиссельбург. «Не мы звали вас на нашу землю, — мысленно обращался Иринушкин к фигуркам в зеленых шинелях, — вы пришли убивать, жечь. Мы не признаем вас людьми. Умрите». От этой мысли он становился злым. Злым и метким. На «огневой» пулеметчики обмениваются короткими, отрывистыми фразами. И если «станок» молчит, их произносят вполголоса. Только однажды Геннадий Рыжиков закричал во всю глотку: — Стой! Стой! Бледный, с перекошенным ртом бросился к Иринушкину, перехватил его руки. Теперь и Володя заметил, что на мостки поднимаются женщины. Они несли лопаты. Женщины жались друг к другу и смотрели на крепость. За ними шли солдаты с автоматами на ремнях. — Отойди от пулемета! — кричал Рыжиков. — Зови комиссара! — Не вопи, — остановил его первономерной, — а ну, слетай на КП. Марулин тотчас же пришел в Шереметевский пролом. Вместе с пулеметчиками молча наблюдал он за тем, что происходит на бровке. Женщины рыли траншею. Нетрудно было представить себе их лица, их горе. И пули-то они боялись, и совестно было, что на глазах у своих, русских, убежище для врага делают. Внезапно две молодые, в белых платках, вошли по колено в воду, раскинули руки, остановились лицом к крепости, закричали. Слов разобрать нельзя было. Чего просили они? Освобождения? Смерти? К ним кинулся солдат, замахал автоматом. Марулин потупился. Приказал: — Не стрелять! И ушел, пригибаясь под сводами пролома. Два дня пулемет бездействовал. Бойцы смотрели, как совсем близко строятся гитлеровские укрепления. Немцы вели работы спокойно. Они хорошо знали, что крепость огня не откроет. Бойцы вздыхали, охали и утешали себя тем, что потом «доберутся до гнуса» артиллерией. На третий день (дело было после полудня) Иринушкин толкнул в бок Геннадия. — Гляди на бровку. Не пойму, мерещится мне, что ли? — Ну, смотрю, — отозвался Рыжиков, — строятся, дьяволы. — Я не про то. Видишь, у блиндажа спиной к нам. стоит толстая баба? — Баба действительно здоровенная. — Вот ведь, — рассердился Иринушкин, — ты на одежку смотри. — Солдатские штаны! — вскрикнул в изумлении Геннадий. — Ей-богу, штаны! — Опять орешь, — укоризненно произнес Володя, — вот тебе еще штаны, и еще, а там вон — офицерские галифе под ситчиком. А ну, ленты подавай! Быстрей! С командного пункта прибежал вестовой. — Что за переполох? Было ясно, что обнаглевшие фашисты под конец устроили маскарад. А какой же маскарад без музыки? К пулемету Иринушкина присоединились другие огневые точки. Да еще недавно прибывшие на позиции 50-миллиметровые минометы, или, как их называли, «полтинники», подкинули жару. Врага вогнали в землю. Путь через мостки был снова плотно перекрыт. Скоро почувствовалось, что гитлеровцы охотятся за пулеметчиками из Шереметевского пролома. Их забрасывали минами. Иринушкин и Рыжиков пережидали налет и снова разворачивали «станок». Позже фашисты выдвинули против пулеметчиков, видимо, своих лучших стрелков. Поединок со снайперами едва не закончился бедой. То, что стреляет снайпер и стреляет бронебойными, первым заметил Рыжиков. Геннадий предупреждающе дернул Володю за полу шинели. — Обойдется, — стараясь сохранить спокойствие, ответил первономерной. Но в действительности ему было так не по себе, что хотелось поскорей укрыться за гранитной толщей. Пули нечастой капелью били о камень, подбираясь все ближе, ближе. Передвинулись к запасному щитку, прочесали бровку. Да ведь кто разберет, где он замаскировался, этот снайпер? Впереди песчаной косы торчит из воды остроугольный валун: лучшей позиции не придумаешь — близко и скрытно. «Погоди, голубчик. Не уйдешь!» С валуна посыпался щебень. Очередь задохнулась. Видно, разорвалась гильза. Иринушкин быстро начал разборку, теплое тело пулемета казалось живым. И это была последняя мысль Володи… Рыжиков заметил, как командир расчета приподнялся над щитком и сразу посунулся вперед, лег прямо под пули. Геннадий вцепился в него, потащил вниз. Только в проломе заметил: руки мокрые. Посмотрел — кровь! Еще не открыв глаза, Иринушкин услышал разговор. Узнал грубоватый голос Зеленова. Сержант по совместительству был санитаром. — Бинты в углу, в ящике. Тишина длилась долго. Потом другой голос, глубокий голос Марулина, спросил: — Ранение тяжелое? Ответа пулеметчик не расслышал. Он потерял слишком много крови. Мысль работала вяло, лениво. Совсем не страшной представлялась смерть. Хорошо бы маму повидать. Зачем, зачем он тогда не разрешил ей проводить себя? Даже не простились как следует… Володя открыл глаза. Он сразу узнал санчасть в Светличной башне, комнату с серыми стенами. Близко, через камеру, находилась гарнизонная кухня. Зеленов в белом халате, который топорщился на плечах, выглядел еще более неприветливым. Он больно поворачивал Володину руку, затягивая ее бинтом. — В мякоть угодило, пустое дело… через неделю опять пойдет в свой чертов пролом. — И вдруг прикрикнул на раненого: — Нечего киснуть! Только от дела отрываешь. — И начал сдирать с себя халат. Зеленов не шутил, он и в самом деле не терпел слабых, беспомощных людей. Он сердился, что пришлось на полчаса оставить орудийный расчет. Но от окрика пулеметчику стало веселей. На тех, кто собирается помирать, не кричат. Вот только бы встать на ноги, поскорей окрепнуть. Он придет в землянку к Андрею и задаст ему выволочку. Пусть знает, как надо разговаривать с тем, кто получил боевое ранение. Валентин Алексеевич нагнулся над пулеметчиком, лицо его показалось Иринушкину очень добрым. — Видишь, — сказал комиссар, — человек становится солдатом, только когда кровь свою на родимую землю прольет. Вот как оно бывает. И простился одними глазами. Г Л А В А VI ПОИСК Миновало несколько дней. Рана затянулась. Иринушкин чувствовал себя здоровым. Но Зеленов не разрешал ему выходить из Светличной. — Эк тебе не терпится под пули стать, — говорил Андрей, — лежи знай. Медицине про то лучше известно, хлюпик ты или справный боец. Пока получается, вы, товарищ Иринушкин, как есть хлюпик. Ну и лежать, и помалкивать. Когда Андрей сердился, он переходил на «вы» и официальное обращение. Артиллерист в белом халате требовал беспрекословного повиновения «медицине». За это время Володя отоспался хорошенько. Спал он, как сурок, днем и ночью.