Его схватили за ногу, дёрнули. Грибов упал, ударил ножом позади себя в пустоту. Затем, не глядя, лягнул, угодил во что-то твердое, услышал Оксанин вопль. Лягнул ещё раз, высвободился, перевернулся на спину и ещё несколько раз наотмашь чиркнул ножом по воздуху. — Ну-ка, давай! Давай! — накатил азарт, остро приправленный страхом. В дверном проеме медленно поднималась Оксана. Кровь была повсюду: на ковре, на стенах, на искаженном злобой постаревшем лице. С её тела падали останки плоти, обнажая что-то ещё — древнее, нечеловеческое. — Думал, что твои призраки справятся? — спросила Оксана. — А вот выкуси. Силёнок не хватит. Её плоть дымилась. Видимо, тени неплохо потрепали. Грибов поднялся, чувствуя боль в коленках, боль в висках и под рёбрами. Зашёлся в протяжном кашле. Попятился, выставив перед собой нож, хотя понимал, что вряд ли этим оружием причинит Оксане вред. Она вышла в коридор следом за Грибовым. Улыбалась. Тонкие белые волосы трепетали н сквозняке. — Ну давай, беги. Я люблю, когда люди убегают. Убью тебя быстро. Но глаза — мои. Тут уж прости. Он не побежал. Упёрся спиной в дверь, открыл её, провалился в полумрак и резко закрыл за собой. Щёлкнул замком. — Поиграть решил? — спросили из-за двери чужим, старым, страшным голосом. Грибов бросил взгляд через плечо и понял, что оказался-таки в детской. На полу лежал мёртвый сутулый. Возле шведской стенки — три пластиковых ведра. И ещё было окно. Спасительное окно в нормальный мир. В дверь ударили с невероятной силой. Так, что хрустнула верхняя петля, а один из шурупов вылетел и со звоном покатился по полу. — Поиграем! — сказали из-за двери. 3. — Надя? — мужской знакомый голос. Голос дочери затихал в ушах. Обрывки фраз. Образы. Чужие воспоминания, будто подсмотренные — а ещё вернее, увиденные со стороны. Фамильное заклятие. Бабушкина смерть. Цыган, сваренный заживо в горящем спирте. Подкупленный судмедэксперт в соседнем поселке. Власть имущие. Колода карт, которая делает человека из администрации неуязвимым из-за заклятия. Его жена, непонятно как здесь оказавшаяся, обладающая какой-то силой — древней и могущественной. Всё встало на свои места, хоть и звучало неправдоподобно. Надя заморгала, принимая и понимая всё, что она увидела в темноте за закрытыми глазами. — Надя? Ты что там делаешь в такую погоду? Она обернулась и увидела Крыгина. Тот стоял у заднего крыльца маминого дома, в плаще с поднятым воротником. Рядом с ним на земле что-то лежало. Вернее, не «что-то», а «кто-то». Свет от лампы на крыльце осветил обнаженный сгорбленный силуэт… безголовый… о, боже… поджатые руки, согнутые ноги в синяках… рядом лежала голова, и Надя сообразила, что разглядывает молодые черты лица, искажённые болью и страхом. Сколько лет было этой девушке? Двадцать? Чуть больше? — Кто это? — выпалила Надя, делая шаг в сторону калитки. — Господи, что вы с ней сделали? — Я нашёл её, — мягко отозвался Крыгин. — Кого? — Ведьму, которая всё это натворила. Убила твою маму и Цыгана. Наслала на дочь проклятие. Влезла в твою жизнь. Это всё она. — Что?.. Зачем это… — Надя схватилась за голову. — Я же не просила никого убивать! — Просила, моя дорогая. Я видел, что ты чувствовала там, в больнице. Злость и даже ярость. Ты хотела мести. Ты ведь совершила её, верно? Наслала на ту девочку порчу. Надя увидела, что в руках у Крыгина топор. Большой, прямо гигантский. — Я не хотела её убивать. — Однако же убила, — мягко произнёс Крыгин. — И теперь ты тоже убийца, как и все мы. Но это благородные убийства, ради высокой цели. — Какой же? Она перемалывала в голове поток мыслей и образов. Оживший Цыган. Ведьмы. Кладбище. Шёпот, разрывающий темноту. — Наша высокая цель — любовь, — сказал Крыгин и поднял топор. — Только ради неё, правда? 4. — Открывай! — дверь сотряслась от ударов. Петли хрустнули ещё раз. — Открывай! Или, думаешь, я не зайду? Думаешь, блядь, не дотянусь до тебя? Да куда ты нахрен денешься? Куда тебе бежать теперь? Давай же, Грибов, наберись смелости! Возьми яйца в кулак хотя бы раз в жизни! Не будь тряпкой! Грибов отступил на шаг, зацепил ногой веревки. Посмотрел на окно и бросился к нему. Из окна был виден внутренний двор, пятно света, нетронутый снег на черепичной крыше гаража… и ещё Грибов увидел людей. Они стояли вдоль высокого забора с внутренней стороны. Жители посёлка. Старушки, что приходили к Наде — человек пять или шесть. Мужчины и старики. Дети. Какой-то парень сидел в инвалидном кресле, и на него сверху небрежно накинули армейский бушлат. Люди стояли и смотрели на дом. Кто-то видел Грибова в окне. Некоторые люди шевелили губами, должно быть молились. Одна старушка вдруг перекрестилась слева направо и указала на Грибова тонким кривым пальцем. БАМ! Ещё один шуруп звонко покатился по полу. Грибов вздрогнул, отпрянул от окна. — Видишь их? — скрипело и клокотало за дверью. — Они хотят спокойствия в Шишково! Хотят, чтобы ты убрался, исчез навсегда, раз уж не можешь играть по правилам. Ты здесь никому не нужен, смирись! БАМ! Грибов лихорадочно прошёлся по комнате, метнулся к детским шкафам, вывернул вещи в поисках чего-нибудь… Чего-то спасительного, правильного. — Смирись и открывай! Я ведь всё равно доберусь. Поговорим, а? Про жизнь твою паскудную, про то, как тёща твоя, тварь, скотина, границ не видела, за что и поплатилась. Мерзкая, мерзкая тётка! Грибов неосознанно бросил взгляд на окно. Люди как будто стали ближе, хотя никаких следов на снегу не было. — Сейчас закончу с тобой, а потом к Наденьке! Будем пировать с ней! К Новому году готовиться! Дочь твою вылечим, научим всему, что нужно. По материнской линии продолжит род, красавица. Ведьмой сделаем, первоклассной. Любить меня будет больше жизни! Любить всех нас! БАМ! Бесполезный нож трясся в руке. Страх подкатывал к горлу, заставлял судорожно и часто сглатывать вязкую слюну. Нехорошо. Нехорошо это. Грибов никогда не умел драться или решать конфликты. Тем более никогда не сталкивался с таким. Он крутанулся на месте. Зацепился взглядом за пластиковые вёдра и подбежал к ним. — Серый волк сейчас как дунет!.. БАМ! Отковырнул ножом крышку. От вязкой жидкости резко дыхнуло химией, запершило в горле. Среди тёмных разводов Грибов увидел чью-то кисть, всплывшую на поверхность. Пальцы были разъедены до костей, шелушилась выбеленная кожа. — И ещё раз, дружочек! Выбирайся из своего домика! БАМ! В оконное стекло заскреблись. Несколько ладоней — обнажённых и в перчатках — показались с обратной стороны. Грибов, чертыхнувшись, попробовал поднять ведро — не получилось. Лишь сдвинул на несколько сантиметров. Затравленно огляделся. На детском столике стояли в ряд детские же пластиковые принадлежности — совочки, чайнички, ведёрки. — Принимай гостей! Принимай, блядь, гостей! Дверь не выдержала очередного удара, хрустнула и зашаталась на нижнем крепеже. Замок со звоном вылетел. Оксана с какой-то невероятной силой вышибла дверь и ворвалась в детскую. Она уже больше не походил на Оксану. Да и на человека, в общем-то. В скрюченных чёрных руках монстр сжимал огнетушитель. Выпирающие белые глаза крутились в глазницах без век. Жёлтые зубы скалились. — Держись! Держись! Держисьблядьдержись! Оно успело сделать два шага, когда Грибов, упершись ногой в ведро с химикатами, опрокинул его. Вязкая жидкость тяжело выплеснулась на пол, под ноги монстра — вокруг его, на него. От запаха и пара заслезились глаза, стало подташнивать. Грибов ударил по второму ведру, содрал крышку, метнулся к детскому столику, зажав рот и нос рукой. Он успел увидеть, как химическая жидкость обволакивает ноги твари. Оно заорало, размахивая руками. Сморщенное, окровавленное тело задрожало. Огнетушитель выскользнул и с грохотом упал на пол, ломая кафель.