Мы попрощались с доктором, я, помня про пандемию, на которую он пару часов назад обратил мое внимание, и про запрет трогать людей, руки профессору не подал. Минин ушел вместе с доктором Шпиндергульцем. Глава XIII. Операция началась Я вышел в туалет помыть руки. Несмотря на то что я не трогал сумасшедшего профессора, я касался его старого ЭВМ-устройства, а оно явно было заражено чем-то негативным. Чем-то более опасным, чем даже коронавирус. Сергей Анатольевич вернулся минут через двадцать очень довольный. Тут же вынырнув на минуту из переговорной, оказался в ней уже со своим портфелем. — Профессор интересовался, какой все-таки символ у военной разведки: летучая мышь или гвоздика? — Минин посмотрел на меня с улыбкой. — Какая ему разница? — озадаченно пожал плечами Минин. История эмблемы военной разведки современной России начинается в 1993 году. Именно тогда при подготовке к празднованию 75-й годовщины службы в качестве символа было предложено использовать силуэт летучей мыши — она во время полета почти не издает шума, но при этом все слышит. Чем не образ для разведчика? Предложение было подержано руководством ГРУ, после чего описания и чертежи нарукавных знаков утвердил и тогдашний министр обороны. Однако уже в 1998 году летучая мышь была заменена красной гвоздикой, предложенной художником Абатуровым, уважаемым геральдистом. Во-первых, смысл такой эмблемы обосновывался тем, что этот цветок нередко становился опознавательным символом. Во-вторых, пять лепестков цветка могли стать олицетворением пяти видов разведки: сухопутной, воздушной, морской, информационной, специальной. Пять лепестков также отражали пять органов чувств, которые должны быть на высоте у любого разведчика. В-третьих, гвоздику считают символом упорства, достижении целей, верности. Гвоздика появилась и на знаке отличия «За службу в военной разведке», затем в 2000 году стала элементом большой эмблемы ГРУ и новой нарукавной повязки, а после 2005 года она окончательно закрепилась во всех эмблемах. Новый символ сперва в штыки приняли сотрудники ГРУ, однако, когда всем дали понять, что цели заменить один символ другим нет и они будут мирно идти рука об руку, роптания среди офицеров прекратились. Сегодня в центре главного вестибюля штаба главного разведывательного управления на отдельной стене размещена мозаичная «летучая мышь», примыкающая к «гвоздике». К нам присоединился генерал Мартов. Он был чем-то сильно озабочен, черный как туча и заметно нервничал. Мы поздоровались, и он уселся во главе стола. — Виталий Андреевич, — обратился я к Мартову, усаживаясь за стол, — что-то случилось? Переворот? — поинтересовался я. — Какой переворот? — удивился генерал и строго посмотрел на Минина, который сидел напротив меня. Вот сюда бы сейчас этого «психа» — профессора, он бы вмиг считал все, что в головах коллег. Мартов медленно, словно грозовая туча, поднялся со своего кресла над столом. — Я ни при чем, товарищ генерал, записи посмотрите, он все это время был с профессором Шпиндергульцем. Минин так испугался Мартова, что я думал, упадет со стула. Таким напуганным я видел его впервые. Зато я узнал, что все происходящее в этой комнате записывается. Теперь я, кстати, понял, почему Минин зашел к нам с профессором под самый конец беседы и смеялся. Он слышал да и наверняка видел всю нашу беседу. Нет, ну, разумеется, все пишется, уж если оперативные встречи на конспиративных квартирах пишутся, что уж говорить об этой ситуации. — Ты, полковник, про какой переворот? — навис над столом Мартов. — Про государственный, товарищ генерал, Путин же неспроста спрятался где-то, боится чего-то. А чего ему бояться? Переворота. А как говорят мудрые люди: чего боишься, то с тобой и произойдет. Вон во Владикавказе люди собрались на какой мощный митинг, все соцсети гудели, говорят, тысячи четыре было народу. Я, в отличие от Минина, был абсолютно спокоен, во-первых, я пошутил, во-вторых, меня согласовали на спецоперацию, и сейчас со мной сделать особо ничего не получится. Меня на переправе менять не будут. Мартов смотрел на меня и краснел на глазах. — Назаров! — громко и зло начал генерал. — Не суй свой нос в чужие дела, — сдержав себя, словно гадюка, прошипел он. Так проболтаться, как сделал это Мартов, надо уметь. Чтобы сгладить ситуацию, которая явно напрягла и Минина, и Мартова, я резко встал, испугав Минина, и, строго чеканя каждое слово, спокойно выдал: — Виноват, товарищ генерал, впредь учту ваше замечание, разрешите сесть?! Мартов, судя по его реакции, вообще перестал понимать, что происходит, и, махнув молча рукой, сам вернул свой спалившийся генеральский зад в кресло. — На операцию вылетаешь сегодня, — сменив гнев на милость, продолжил Мартов. — Полковник, — он кивнул в сторону Минина, — даст все вводные. У тебя два часа заехать домой. — Я не поеду домой, не люблю сопли расставания. Готов получить вводные и приступить к заданию. Мартов снова взглянул на Минина, тот кивнул. — Хорошо, — сказал уже совершенно спокойно Мартов, — больше радости будет по возвращении. Генерал знал, о чем говорил. Минин разложил на столе кучу бумаг, после встал над ними и, вглядываясь, словно генералиссимус, в каждую, еще раз все перепроверил. Затем достал пачку паспортов. — Я готов, товарищ генерал, — встал смирно Минин. Генерал тоже поднялся. Я понял, что сидеть в данный момент на этом «банкете» моветон, ибо готовилось что-то торжественно-опасное. — Товарищи офицеры, — Мартов стоял по струнке, напоминая, как мне показалось, Цезаря перед Рубиконом, — объявляю начало операции, кодовое название «Коронавирус». Полковник, начинайте. Минин взял один из листов — это было расписание и точки перемещения, то, что мы до этого уже обсуждали, и то, что требовало согласования с резидентурой. Судя по названию плана, над ним работала очень сильная аналитическая группа, глубина и зашифрованность удивляли своей продуманностью. Если сам план, ход его реализации продуман так же, как название, можно считать, что я вытащил не ту карту. Как говорил один мой друг, ныне покойный: кто с топором, тот и с мясом. Интересно, с чем буду я? Минин пошагово рассказывал весь план: куда, с кем, где, во сколько, подробнее всего он остановился на «черном ящике», как называли отсек для нелегальной перевозки людей и, возможно, каких-то грузов через границу. Его не было видно на рентгенах, его не находили металлоискатели, его можно было найти лишь вручную, зная, правда, точное место его нахождения. Он был вделан «в кабину крупнотоннажного грузовика бескапотной компоновки с четырехосным строением шасси и полной массой восемьдесят тонн». Это озвучил Минин, что это значило на деле, я пока не знал. С водителем мы должны будем встретиться на точке закладки меня в «черный ящик», в Полтавке, на улице Луговой. Дальше предстояло ехать на Дуннин и Муданьцзян. — Вы же говорили, в Покровке закладываемся, а сейчас в Полтавке. Это разные места, разве нет? — на всякий случай уточнил я. — Да, разумеется, сейчас весь маршрут сверен, так что не волнуйся. — А почему тогда раньше приступаем? — поинтересовался я. Минин молча посмотрел на меня, потом налил чаю, проявив вежливость, сначала предложил мне. Я отказался. Положив пару кусочков сахара в чашку, он взял ее в руки и, медленно помешивая сахар, снизошел. — На переезде пропускают два с половиной десятка фур за смену. Вам, чтобы попасть к половине девятого вечера к «калитке», нужно будет встать в очередь с утра. Колонна в это время формируется. Времени как раз хватит. Наши люди сказали, что по такому сценарию сможем прийти в нужное время. — То есть весь день, четырнадцать часов, я буду лежать в этом ящике? — Тринадцать, — вставил генерал, демонстрируя недюжинную точность. — Еще час в нем валяться от Полтавки до границы, — я посмотрел на генерала, он перевел взгляд на Минина. — Примерно, — кивнул Минин. — Одежду, я сказал, чтобы не стирали, а как есть замотали в мешок, там, на месте, разберешься. — Минин имел в виду ту одежду, о которой я написал ему в записке, когда в переговорной был псих-профессор. Я написал, чтобы они забрали у него всю эту одежку, так как лучше камуфляжа было не сыскать. И пусть все барахло было прилично больших размеров, так было даже лучше. Подпоясавшись ремнем, можно было сойти за придурка еще нагляднее. — Это правильно, от такого ужаса стиральная машинка сломается, — рассмеялся я. — Ой! Чувствую, старый я стал для таких дел, — вдруг дал слабину Минин. — Это дело закончим, и на покой, — заявил он. — Конфуций о жизни говорил: «Когда мне было тридцать, я начал свою жизнь; в сорок я был самонадеянным; в пятьдесят осознал свое место в общем порядке вещей; в шестьдесят научился не спорить; а сейчас мне семьдесят, и я в состоянии свободно идти по жизни, не разрушая ее основ!» Так что, — обратился я к Сергею Анатольевичу, — рано вам на покой. Минин рассказал о некоторых вещах, что должны были мне помочь в поездке: солнцезащитные очки с ослепляющими камеры диодами, обеспечивающие камуфляж лица для видеокамер в виде сплошного светового пятна на уровне головы, идентифицировать лицо по которому невозможно. В них же видеокамера. Антитепловую рубашку, штаны, перчатки и кепку для невозможности отображения теплового поля тела. Ботинки на высокой подошве с секретными отсеками в ней. Зажигалку с высокочувствительным микрофоном — предполагалось, что на нее я должен буду записать наш разговор с Синь Фэньгуаном в случае, если не получится это сделать на видеокамеру, встроенную в солнцезащитные очки. Все эти «игрушки» я должен был получить уже в Китае от человека, которому предстояло меня встретить. Я должен был пересекать границу «налегке»: в профессорской одежде сумасшедшего, имея при себе лишь потрепанный российский паспорт на имя Севастьянова Ивана Борисовича, 1983 года рождения. Под этим именем я должен буду представиться встречающему меня в условленном месте в Муданьцзяне Марку Аксаковичу. С фотографии, которую мне показали, на меня смотрел молодой человек лет тридцати. Минин назвал мне пароль и отзыв, а также кодовые цифры обозначения моего статуса в любом дипучреждении Российской Федерации на территории Китая. После озвучивания этого кода меня следовало сразу же передать нашим «пиджакам». Мы еще раз обсудили все нюансы, согласовали места встреч. Минин отвел меня на пару этажей вверх, в душевую, дал ключ от шкафчика номер шестнадцать. В нем я нашел темно-синий с черными вставками костюм рабочего, комплект нижнего белья и комплект нательного. Отдельно на верхней полке лежала черная балаклава без каких-либо прорезей. На месте глаз была вставлена ткань в мелкую сетку черного цвета, как и сама балаклава, что позволяло скрывать лицо полностью. На месте рта прорези не было вообще, очевидно, что главным предназначением маски было максимально скрыть лицо. Она даже не просвечивалась. Минин предупредил на установке, что до самой Полтавки меня будут сопровождать двое военных. Из Чкаловского до Центральной Угловой, аэродрома Артема и далее до Полтавки меня повезут в наручниках, под видом преступника, не понимающего по-русски. Снимать их и балаклаву запрещено до прибытия в Полтавку. Там можно будет снять наручники, встречающий передаст сумку с нарядом психа для перехода границы. Балаклаву можно снять, только находясь в тайнике, но при выходе из него предписывалось быть в маске. Смысл всего заключался в том, чтобы никто не видел моей физиономии. Разговаривать с сопровождающими меня до Полтавки запрещалось. По легенде, мне повторили это два раза, я не понимаю русский язык. Я принял душ, переоделся, форму оставил в шкафу. Взяв в руки балаклаву, вышел из душевой. Минин ждал снаружи. Когда вошли в лифт, полковник велел надеть балаклаву. Мы дошли до камеры хранения сотовых телефонов, взяв свой, я позвонил домой и, объяснив внезапный отъезд особым пропускным режимом, связанным с пандемией коронавирусной инфекции, попрощался с женой и детьми. И предупредил, что до возвращения буду недоступен. Выключил телефон и вернул в камеру хранения. Вместо него Минин выдал мне чистый, обычный смартфон с разными закачанными приложениями, сотней книг и несколькими десятками фильмов и зарядку к нему. Я убрал все это во внутренний правый карман куртки, туда же, где лежал паспорт. Снова нырнув в лифт, мы поползли вниз, Минин достал наручники и застегнул их на вытянутых мною перед собой запястьях, сделав это аккуратно, дав запястьям максимум свободы. Вышли на небольшую подземную стоянку, машины на которой отсутствовали. Здесь нас ждал генерал Мартов. — Хорошо выглядишь, Иван Борисович, — назвал генерал мое оперативное имя и отчество на эту операцию, появиться которые могли только на китайской территории в городе Муданьцзянь. Я молчал. Решил потренироваться на генерале помалкивать. Мартов посмотрел на Минина, тот тоже молчал. Генерал пожелал удачи. Дав отличную характеристику встречающему меня в Китае нашему оперсотруднику Марку Аксаковичу, сказал, что по его спецсвязи генерал доступен двадцать четыре часа в сутки. В случае необходимости сразу звонить. По-отечески похлопал меня по плечу и ушел с парковки. Минин вызвал машину — через пятнадцать секунд из-за угла вырулил черный тонированный микроавтобус. Дверь быстро открылась, изнутри выпрыгнул военный спецназовец в камуфляже и полной боевой выкладке с валом в руках, встав сбоку, со стороны двери. Минин толкнул меня вперед, сам залез следом, мы сели на средний ряд, спецназовец мигом запрыгнул, захлопнув дверь, сел впереди лицом к нам. На заднем сиденье расположились еще два спецназовца, один с автоматом, другой без него. Двинулись на северо-восток Москвы, на военный аэродром Чкаловский. Как показывал навигатор, установленный рядом с водителем, ехать до него было километров тридцать пять. Весь путь ехали молча. Проехав стоящий на обочине знак «Летная зона! Выезд на грунт категорически воспрещен», подъехали к КПП. На воротах водитель передал проверяющему, отдавшему честь, документы, тот, молча проверив, вернул и, снова отдав честь, жестом показал пропустить. Микроавтобус выехал на бетонное поле, по краям которого с нескольких сторон стояли большие и не очень самолеты. Мы укатили в самый конец аэродрома, где стоял с выросшими, словно из горба, широкими крыльями самолет с надписью на носовой части фюзеляжа ИЛ-76МД и открытой в хвосте рампой — грузовым трапом. Заехали прямо в самолет и, выйдя из машины, я, Минин и трое спецназовцев пешком прошли в грузовой отсек носовой части. В этой части самолета было демонтировано все, кроме стоящих полукругом, если в них сесть, то лицом к хвосту, восьми огромных кресел из салона какого-то крутого бизнес-класса. Густо-бордовые, цве́та логотипа банка Китая стены и потолок создавали свой колорит. Если не смотреть на пол, где было полно металлических креплений, запнуться о которые ничего не стоило, разных каких-то железных полосок и казавшихся мусором еще кучи деталей, салон был вполне себе. Кресла меня, конечно, удивили, я полагал, что полетим как куры на жердочке, а тут комфорт мирового уровня. Минин провел меня к утопленному в глубине полукруга креслу и посадил. — Вы сядете вот здесь, — Минин, сделав несколько шагов, указал бойцам на крайние кресла полукруга слева и справа. Те кивнули. — Переведите ему, — Минин обратился к третьему спецназовцу, который был без автоматического оружия. — Передайте своим друзьям, что мы больше не позволим им работать на территории нашей страны. Военный перевел это на, как мне показалось, монгольский язык. При чем тут монгольский, я не понимал. Вероятно, чтобы еще больше запутать следы. Хотя странно, мы шли по самолету, не встретив ни одной живой души. Зачем эти спецназовцы? Я и сам мог бы долететь, тем более с такими чудесными креслами, которым позавидуют «Qatar Airways». Что за дурацкая легенда изображать преступника, да еще и какого-то монгола? Такой вариант мог бы иметь место в жизни, если надо было скормить кому-то дезу, чтобы в дальнейшем узнать, где протекло. Но в моем случае все это было непонятно. — Будьте внимательны, — приказал Минин, обращаясь к тем двоим, чьи места были зарезервированы на крайних креслах. — Вы со мной, — приказал он переводчику, и вместе они направились обратно к машине. Я уселся в кресло. Спецназовец подошел ко мне, молниеносно откинув назад висящий на ремне вал, застегнул на мне ремень безопасности, а после вместе с напарником уселись в комфортные кресла. Нашему крылатому горбуну предстояло покрыть шесть тысяч четыреста километров, ориентировочное время в полете восемь часов, прикинул я. Горизонтально разложив суперудобное кресло, я лег на правый бок, согнув руки в локтях, положил перед собой так, чтобы не давили «браслеты». Я вдруг ощутил, как проваливаюсь в сон. Закрыв глаза, я слышал, где-то там, далеко, откуда мы попали в самолет, шли погрузочные работы. Трехэтажный мат свидетельствовал, что шли они не совсем как надо. Растянувшись в кресле, я подумал лишь об одном минусе во всем этом турне — отсутствии берушей. Или беруши? Как правильно-то? В голову лезли всякие цифры, агрессивнее других прорывалась в мозг цифра в сто миллиардов рублей. Именно столько, по словам сорокалетнего министра экономического развития нашей страны, бывшего губернатора Пермского края, члена Высшего совета политической партии «Единая Россия» Максима Геннадьевича Решетникова, ежедневно теряет из-за кризиса экономика России. По итогам года в его министерстве допускают, что дефицит бюджета страны может составить 4,5–5 % ВВП. При этом Решетников уверяет, что ситуация в экономике не повлияет на выполнение социальных обязательств государства перед гражданами. Неужели ему хватит ума и опыта для понимания ситуации? Хотя у него есть советники, это же логично. Ладно, придет время, увидим, когда этого деятеля выгонят туда, откуда он появился. Я перевернулся на другой бок. Вообще интересно получается: с тем, что эта пандемия и связанная с ней самоизоляция рвут к чертям собачьим всю экономику, малый и средний бизнес, стопудовой гирей тянет в нищету и без того небогатое население страны, никто не спорит. Сто миллиардов в день теряем, а министр хоть бы хны, все соцобязательства якобы выполним, все будет в елочку. Но возникает один маленький вопрос. Он настолько маленький, что о нем и думать как-то неловко, когда в стране не было такой огромной жопы, почему вдруг родилась, ставшая уже классикой, фраза: «Денег нет, но вы держитесь…» Тогда ведь не было той аховой ситуации в стране и экономике, что сейчас? Тогда ведь не было такого коллапса с нефтью. И денег тогда тоже не было, как оказалось. А как же в нынешней ситуации министр заявляет, что все будет нормально? Популизм? Или, может, Пермский край с Решетниковым у руля показал какой-то сингапурский сценарий или эффект развития? Что-то «надежда» страны, ставшая в тридцать два года замминистра финансов, а в тридцать четыре министром экономического развития Максим Орешкин не смог раскусить орешек развития российской экономики. Встречался с разными аферистами, продающими пустые, глупые курсы, типа жуликов из «Би Эм», всякими мошенниками Шаблюдиновыми с их аферами «Фейк центрумами», после курсов которых люди попадают в психбольницы, а что же с экономическим развитием? А ничего, не потянул юный министр ношу. Зато проскочил в помощники президента. Так и премьер-министром станет. Или президентом. Социальный лифт и все такое — это хорошо, и молодым везде у нас дорога, это тоже хорошо, но опыт-то никто не отменял! Или в стране уже не осталось нормальных управленцев? Китайцы на таких наших министров смотрят, как на малышей из детского сада. Взревели двигатели. Гоняя мысли, я не заметил, как утих мат, означающий, что погрузка завершилась, наш железный горбун, ревя, словно раненый грифон, полз на взлетку. Гул нарастал. Через пару минут он стал таким мощным и все заглушающим, что можно было орать во все горло, и один хрен — ничего не было бы слышно. С другой стороны, это плюс, а то я боялся заснуть, чтобы во сне не ляпнуть чего или не заорать от ужасного сна. Они мне, эти ужастики, стали сниться последнее время часто.