Платон молча уселся рядом и сложил руки на подтянутых к груди коленях. Кожа у него на локтях огрубела и отслаивалась чешуйками — совсем, как на куртке, которую он бросил еще несколько переходов назад… — Сказали нам, что впереди ожидает только океан смерти, и тогда мы с полпути повернули обратно. С тех пор тянутся перед нами кривые, косые окольные тропы… — Чего? — сознание уплывало, Мирону вновь казалось, что рядом сидит не Платон, а Призрак. Оплывшая фигура без шеи. — Всё в твоей голове, брат, — Призрак повернул голову и вновь стал Платоном. — Всё в твоей голове. Поройся в ней хорошенько. Ты же никогда не любил сдаваться… Рыча от усилий, Мирон поднялся на колени и пополз. Боли в сбитых руках он не замечал, как не замечал уже давно ни жара, ни холода. И вот рука наткнулась на что-то, отличное от мелкого щебня. На какой-то крупный камень, жесткий и шершавый. Лава, — подумал Мирон. — Откуда здесь взяться лаве? Рука нащупала ещё один камень, затем — ещё. Поднявшись на колени, Мирон понял, что уткнулся в небольшую пирамиду, курган, высотой не более метра в высоту. Он-то и был той горой, к которой они шли столько времени. — Создай якорь, — перед отправлением в Плюс сказал профессор Китано. — Чтобы вернуться, оставь на краю нечто такое, что ты никогда не забудешь. — Могила Мелеты, — одними губами прошептал Мирон. — Её не существует в Минусе, и я сделал кенотаф здесь, на границе двух миров. Теперь я могу выйти отсюда. — Отлично, брат, — сказал Платон и начал истончаться. — Значит, встретимся с той стороны… — он окончательно пропал. А Мирон увидел дверь. Глава 18 2.18 Прямая линия После того, как гель вытек, а Мирона обдало ароматизированной струёй горячей воды, крышка Ванны начала подниматься. Хотокири сидел с закрытыми глазами, удобно устроившись в полиморфном кресле. Ноги закинуты на край его Ванны, одна рука заложена за голову, другая прячется в каком-то устройстве, напоминающем клешню робота. Когда крышка откинулась до конца, раздался мелодичный звон. Японец сразу открыл глаза, и увидев Мирона, улыбнулся. — С возвращением, — сказал он и протянул руку — нормальную, на которой не было никакой клешни. — Долго меня не было? — спросил Мирон, натягивая джинсы. Ему самому казалось, что прошли недели, если не месяцы. — Четыре часа. — Всего? — он даже перестал одеваться. — Это не так уж мало, приятель, — Хитокири тоже поднялся, и Мирон увидел, что его рука не прячется в клешне, она и является роботизированным захватом. Металлическая часть плавно переходила в кожу чуть выше предплечья, хромированные пальцы, два напротив двух других, поблёскивали хромом. — Кардиомонитор выдавал прямую линию целых четыре раза, мы устали тебя реанимировать. — Чего? — Мирон так и застыл, продев одну ногу в штанину. — Шучу. Реанимировали тебя не мы, а защитный контур Ванны. Сэнсэй даже начал волноваться: еще пары реанимаций твоё сердце могло и не выдержать. — Где он? — Ушёл выпить капель. Ну знаешь, тех, от которых шерсть на груди растёт. Сказал, его бедные старые нервы не выдерживают такого напряжения… — А с тобой-то что? — Мирон кивнул на протез. — Мало тебе было одного пальца, решил заменить всю руку? — Клёво выглядит, правда? — гордо улыбнулся японец и пощелкал захватом. — Медики сказали, пока не восстановится нейромоторика, кожу наращивать не будут. Но я вот думаю: может, так и оставить? Мирон вспомнил что говорил полковник. Хитокири пострадал, пытаясь спасти его от похищения… Почувствовал, как уши начинают полыхать и отвернулся. Не краснел он уже давно. Почитай, с детства. — Послушай, я… — начал он. — Не парься, — махнул рукой японец. — Это наказание. Я заслужил. — Что ты несёшь? — Сэнсэй поручил охранять тебя. А я не справился. Так что потеря руки — это кармическое воздаяние. Иначе я бы потерял лицо. А это — гораздо хуже. Мирон поёжился. Вспомнил братьев-монахов, безбашенных байкеров. — Я притягиваю смерть, — пробормотал он. — Я же говорю: не парься. У каждого свой Путь. Главное, вовремя это понять, и тогда всё остальное становится очень легко. — Где полковник? — спросил Мирон, выходя вслед за Хитокири в общий коридор. Из кухни доносились приглушенные голоса, слышался негромкий стук — будто металлом о дерево, и звон стекла. — Заседают, — кивнул на закрытые сёдзи японец. — Давно не собирались вместе. Много чего скопилось обсудить. — Так может, мы тогда… — Мирон сделал движение в сторону веранды. Оттуда тянуло солнечным теплом и запахом скошенной травы. — Ну, на самом деле, они только тебя и ждут, — сунув здоровую руку в карман чёрных бумажных штанов, сказал японец. Вытащил пачку сигарет, зажигалку, ловко прикурил одной рукой… — Тонкая моторика еще не налажена, — кивнул он на протез. — Пока что только давлю сигареты в порошок. — Ну что, идём? — Мирон нетерпеливо кивнул на кухню. — Ты иди, — Хитокири выдохнул густую струю дыма. Запах напоминал вонь горящих покрышек байка. — Я на всякий случай подежурю. Открыв одну половинку сёдзи, Мирон замер. На него уставились три пары глаз: чёрные, голубые и зелёные. Все немного подёрнуты плёнкой опьянения, все утоплены в глубокие морщины. В каждых — немой вопрос. Чёрт, — подумал Мирон. — Про Карамазова-то я и забыл… Он не мог разобраться в своих чувствах к хозяину Технозон. Еще недавно считал его врагом номер один, человеком, сломавшим ему жизнь. Но после личной встречи, после того, как его приняли старики — понимал, что не всё так просто. — А вот и наш блудный сын, — поприветствовал его полковник. Кресло бесшумно развернуло его от стола навстречу Мирону. — Заходи. Гостем будешь. Профессор молча налил стопку, придвинул тарелку с нарезанным мясом, присыпанным острой приправой. Карамазов — спокойный, в жемчужно-сером костюме и жесткой, подпирающей морщинистую шею сорочке, — смотрел молча. Лёгкая улыбка спряталась в уголках губ, будто старик уже знал, какие вести принёс Мирон. Внезапно он понял, что жутко голоден. В животе было пусто, как в шахте выпущенной ракеты. Ноги подрагивали от слабости. Мирон хотел сжать кулаки — и не смог. Не хватило сил. Тогда он просто рухнул на скамейку, а затем, контролируя каждое движение, протянул руку, сжал стопку непослушными пальцами, донёс до рта и опрокинул. Самогон прокатился по пищеводу огненной волной, дыхание перехватило. Только бы не закашляться, — думал он, дыша через нос. — Не облажаться перед этими дедами… Полковник молча соорудил ему бутерброд — кусок хлеба, мясо, горчица — и сунул в руку. Мирон откусил и принялся жевать. С тех пор, как вошел, он не сказал ни слова. Глядя, как он ест, профессор крякнул и вновь разлил самогон. — Не многовато, после клинической? — спросил полковник, кивая на стопку Мирона. — Ничего, — откликнулся профессор Китано. — Он парень крепкий. Пережил четыре импульса и пришел к нам на своих двоих. Он просто заслужил еще одну рюмку. Мирон, честно говоря, сомневался, что это так. Боялся, что развезёт — на голодный-то желудок, — но всё равно поднял рюмку и чёкнулся со стариками. — Ну… За победу, — произнёс полковник и выпил первым. Остальные — за ним. Мирон, поставив пустую стопку, откусил от бутерброда — мясо было нежным, чуть подкопчённым, с каким-то травяным привкусом — и уже без робости посмотрел на старичков. — Как Платон? — флегматично спросил профессор Китано. На Мирона он не глядел. Катал горошину хлебного мякиша по столу, и казалось, был полностью поглощен этим занятием. — Всё в порядке, — ответил Мирон. Ему больше ничего не грозит. Лично ему. — А кому грозит? — впервые подал голос Карамазов. Говорил он так же спокойно, как и выглядел. — Ну… вообще-то вам, — замявшись, сказал Мирон. — Точнее, вашей компании. Технозон. — Ты уж прости, — перебил профессор. — Но пока ты не сказал ничего нового.