— С кибердемоном. С Сонгоку. Незабываемый опыт, согласись. — Вы… тоже с ним встречались? — Я? Нет. Я не посещаю киберпространство. Так же, как и Нирвану — по очевидным причинам. Но я разговаривал с людьми, которые его видели. — И… что? — Сейчас они находятся на лечении. За счёт дзайбацу, разумеется. Они все — те, которые выжили — находятся на лечении. А вот на тебя, как я вижу, общение с сонгоку не повлияло никак… — Вы точно знаете, что… я такой один? — У меня был сон, господин Орловский, — старик поджал губы, покачал головой — будто очень сожалел, что приходится сообщать такие неприятные новости. — В этом сне были вы… и ваш брат. Вы можете не придавать значения таким вещам, но у нас, в Японии, всё еще верят в предзнаменования. Вы с Платоном — ключевые камни Большой игры, я в этом уверен. Мне это не нравится, но опыт говорит: нужно с этим считаться. Мирон почесал затылок. С тех пор, как Мышонок его подстриг, волосы отросли, и уже не напоминали строгую стрижку госслужащего. Теперь он был больше похож на себя. Прежнего. — Значит, вы меня не убьёте? — спросил Мирон. — Нет. Мои люди доставят тебя туда, куда ты им скажешь. И кстати: не стоит благодарности. — Что? — Нейротоксин, которым тебя отравила моя внучка. Мирон похолодел. Он совсем забыл об отраве, которая циркулирует в его крови… А ведь прошло уже явно больше двух часов. — И что с ним? — хрипло спросил он. Помниться, Амели предлагала весьма экзотический способ избавления… — Пока ты был в киберпространстве, тебе сделали полное переливание крови, — ответил старик таким тоном, будто сообщал, что Мирона, пока он спал, укрыли одеялком — чтобы не замёрз. — Вычистили токсин, а заодно — несколько других маркеров, которыми наградила тебя Амели. Они дали бы о себе знать несколько позже. И последствия были бы непредсказуемы… Ты в курсе, что она очень талантлива? — вдруг спросил старик. — С отличием закончила Токийский университет, а потом взяла углублённый фармакологический курс в Сорбонне. Может сварить вполне приличный ЛСД на походной плитке… Но это так, отвлечение от темы. Каждый дед любит похвастаться успехами внуков… Мирона передернуло. Внешность обманчива, — подумал он, глядя на тонкий профиль спящей девушки. Её кожа, прозрачная, оттенка нежных яблоневых цветов в первый день цветения, будто светилась изнутри. С закрытыми глазами, спокойным, умиротворённым выражением на лице, она была похожа на ангела. Он вспомнил другую девушку, Мелету. С её напускной грубостью, татуировками и пирсингом, неуклюжей кожаной курткой, которую она сшила собственными руками… В горле застрял комок. Мелета мертва. Долгое падение сквозь московскую метель закончилось. Старик поднялся. В тот же момент открылась дверь номера — как помнил Мирон, запертая на папиллярный замок — и в комнату вошли трое. Крепкие тела, обтянутые костюмами из пуленепробиваемой ткани, начищенные чёрные ботинки, короткие стрижки, а более всего — выражение глаз, одновременно цепкое и равнодушное, выдавало в них телохранителей. Людей той категории, что не раздумывая жертвуют собой, чтобы защитить господина. Один из них поднял Амели — голова свесилась на бок, волосы разметались по рукаву телохранителя. Другой сдернул с кровати простыню, прикрыл голые ноги девушки. Так, один за другим, они вышли из номера. Третий остался, равнодушно встав у открытой двери и глядя прямо перед собой. Его плоское лицо было лишено всякого выражения, глаза лениво прикрыты. Но в руке, с удивлением заметил Мирон, рукоять катаны. — Возвращаю вашу собственность, — сказал старик. Телохранитель без всякого видимого сигнала подошел к Мирону и с поклоном положил меч на кровать. Тот самый, что дал ему профессор Китано, и который он потерял где-то во время гонки на мотоциклах. — Редкая вещь. Чувствуется рука мастера, — он вновь пошевелил щеточкой усов. — Передайте ему привет… И кстати: можете с этих пор передвигаться без всякой боязни. На островах вас больше никто не тронет. Я даю вам своё слово. — Это распространяется на… все организации? — Мирон вспомнил девочек-сукибана. — Разумеется, — удивлённо кивнул старик. — В Японии моё слово значит очень много, господин Орловский. Советую это запомнить. Повернувшись спиной, он вышел. Затем остановился. — Субедей отвезет вас в любое место, которое вы назовёте. Разумеется, я буду знать, куда. Но поверьте: это не имеет абсолютно никакого значения. Прежде, чем спуститься вслед за плосколицым телохранителем, Мирон пошел в душ и долго, с остервенением, скрёбся под горячей водой. Пока не отмыл дочиста всю кровь. А когда он вышел из душа, на кровати ждал подарок: завёрнутые в хрупкую рисовую бумагу бельё, рубашка, брюки, и пиджак — всё высочайшего качества, самых дорогих брендов. Возле двери, на низкой деревянной полочке, стояли начищенные чёрные туфли. Лимузин, который Субедей вёл с небрежной грацией, был древним и роскошным, как дворец персидского султана. Сиденья были мягкими, а в дверце располагался бар с таким выбором напитков, который Мирон видел только в Плюсе, в дорогой рекламе. Клонило в сон. Но спать, или тем более пить, он не стал. После слов старика Карамазова о том, что Амели может сварить любую дрянь на походной плитке, принимать что-либо внутрь, пусть даже газированную воду, не хотелось. Во избежание. — Вы не японец, — сказал Мирон в спину водителя, чтобы не отключиться. — Почему вы работаете на Карамазова? — Это правда, я — монгол, — кивнул тот бритым затылком, бросив короткий взгляд в зеркальце заднего вида — автомобиль был настолько архаичным, что не имел голо-визорных экранов. — Но это не имеет значения. Сэмпай делает много хорошего. — Для Монголии? — В том числе. Мирон припомнил, что многие заводы Технозон располагаются в монгольских степях. И что неподалёку от Улан-Батора располагается главная стрела для шаттлов Земля — Луна. В документах о строительстве, опубликованных в Плюсе, стояло совсем другое имя, но это ничего не доказывало. — А что еще? Чем еще интересуется ваш босс? — Сэмпай очень любопытен. Он интересуется многими вещами. — И, как правило приобретает их? — Как правило, — не смутился телохранитель. — А еще он очень хорошо об этих вещах заботиться. Лав-отель располагался довольно далеко от парка Уэно и монастыря профессора Китано. Транспортный поток двигался неторопливо — Субедей вывел лимузин на предпоследний ярус саб-вея и с такой высоты Мирон смог разглядеть почти весь город. По далёким тротуарам передвигались муравьиные фигурки людей, здания-роботы поворачивали сенсоры вслед за солнцем, на бульваре Гиндза появилась голограмма гигантской балерины — сделала антраша, и пропала. Где-то там, — подумал Мирон, — существует тот бар с тремя табуретами и тремя столиками. Вполне возможно, за одним из них сидит Усикава и пьёт своё пиво… Ему тоже не помешало бы выпить. Несмотря на переливание, во рту стоял цепкий привкус сложных полимеров — неприятный, душный и устойчивый. Что я скажу профессору? — вздохнул он. — Ни Платона, ни Хирохито… Я в очередной раз просрал всё, что имел. В колокольчик, лежащий на алтаре маленькой кумирни, звонить не пришлось. Там ждал монах. Лысый, неулыбчивый, одетый в рясу шафранного цвета. Руки его были спрятаны в широкие рукава, лицо не выражало ничего хорошего. Увидев Мирона, он молча шагнул внутрь. За стенами монастыря всё так же цвела сакура. Приятно, что хоть что-то в этой жизни не меняется, — подумал Мирон, шагая по усыпанной лепестками дорожке. Сёдзи в доме профессора были распахнуты настежь. Наверху, в гостиной с низеньким столиком и жаровней-хибачи никого не было, и Мирон, отыскав узкую дверь за кухней, спустился в подвал. Там тоже царила тишина. Никто не работал с голо-экранами, никто не пил кофе из бумажных стаканчиков. Все собрались у дальней стены, у стойки с серверами. — А, вот и ты, — наконец Мирон заметил в толпе седую голову профессора. — Иди скорее сюда. У нас тут совещание. — С кем? — почему-то на ум пришел полковник из русской слободки. — С твоим братом, конечно. Ну что ты встал? Идём! Платон хочет с тобой поговорить. Глава 14 2.14 Они считают его чем-то вроде Будды. — Привет, аллигатор. Его голос. Такой же, как и при жизни. Приятный баритон плюс чайная ложка надменности и гранёный стакан снисходительного терпения. — Здорово, крокодил. Как ты там? — Там — это где? — Ты понял, что я хочу сказать. — Ладно. Отвечаю на вопрос: никак. Я не ощущаю течения времени, не чувствую силы тяжести, у меня нет тела, соответственно — гормонов, а следовательно — эмоций. Можно сказать, я ничего не чувствую. Но я мыслю. Значит… — Слушай, я просто хотел проявить заботу. — Спасибо. Именно так я это и расцениваю. — Тогда просто мог бы сказать: нормально, братишка. Только вот соскучился… — Но я не соскучился. Повторю: здесь нет времени. А значит… — А, забудь. Ему стало неудобно от того, что их перепалку слушают посторонние. Причём, затаив дыхание. Ловят каждое слово. Они считают его чем-то вроде Будды, — догадался Мирон. — Тем, кто принесет в их мир истину… Но они, мать их за ногу, ошибаются. Причём, жестоко. — Так что с тобой случилось, брат? — спросил он. Он вспомнил мёртвую голову, затерянную среди таких же мертвецов. — Сначала я был разобщен, — сказал Платон. Все, кроме Мирона, внимали его голосу так, будто он читал Нагорную проповедь. — Я был фрагментирован триллионами кубитов, разбросанных по всему киберпространству. Я не осознавал себя, как личность. Но потом я увидел тебя и… смог вспомнить.