Глава 13 2.13 Времена меняются. — Прежде всего, позвольте принести извинения за поведение моей внучки, — сказал старик, всё так же спокойно глядя на Мирона. — Почему-то мне не кажется, что это ваша вина, — вежливо ответил тот. Вся его ненависть, вся злость вдруг улетучилась. Может, ярость была растрачена на Сонгоку, а может, увидев своего врага вблизи, заглянув ему в глаза, услышав спокойное, чуть свистящее дыхание и осознав, насколько Карамазов стар, Мирон понял, что ненависть была несколько надуманной. Он специально придумал себе противника, чтобы хоть во что-то верить. Чтобы было к чему стремиться. — Позвольте с вами не согласиться, господин Орловский. Я несу ответственность за всё, что делают мои родственники. Следовательно то, что сделала с вами Амели — полностью на моей совести. Еще раз прошу прощения, — старик скорбно склонил голову, демонстрируя, какую боль ему причиняет поведение внучки. — Разумеется, все неудобства, моральные и физические, будут вам компенсированы. — Как вы нас нашли? — Датчик контроля физического состояния, — сообщил старик. — Такие есть у каждого члена моей семьи — из-за моего положения, они часто подвергаются опасности. Похищение с целью выкупа. Обычная рутина для таких людей, как мы… — Вы всегда знаете, где она, — сказал Мирон. — Моя внучка отличается несколько… импульсивным характером, господин Орловский. Время от времени мне приходится защищать её. Даже от себя самой. Это неизбежно: Амели выросла в атмосфере вседозволенности, и её характер — прямое следствие издержек воспитания. Опять же, моя вина. Я должен был изолировать ребенка от влияния взбалмошной матери и беспечного отца. — И что с ней сейчас? — Мирон не хотел углубляться в хитросплетения отношений в семье Карамазова. — Всего лишь спит. Некоторое время назад были опасения за её жизнь, но сейчас всё в порядке. Доктор дал ей успокоительное. — Доктор? — Когда поступил сигнал о нестабильном состоянии Амели, я сразу выехал на место. Прихватив бригаду медиков, разумеется. Нам уже приходилось оказывать ей помощь… такого рода. Необдуманные эксперименты с наркотическими веществами, экстремальные виды спорта. К сожалению, у меня нет полномочий запереть её или другим образом изолировать от нежелательных увлечений. Только оказывать посильную помощь, когда внучка в ней нуждается. В голосе старика была искренняя забота. Похоже, он и вправду любил свою внучку. — Что с ней? — Кома. Так как вы с ней оба были в Плюсе, врач предположил, что причиной был глубокий эмоциональный стресс. У вас есть какие-то соображения по поводу того, что это могло быть? — Да, — кивнул Мирон. Мокрая рубашка неприятно липла к коже, да и пахнуть вокруг уже начинало. — Но, честно говоря, я еще не готов ими поделиться. — Справедливо, — кивнул старик. — Вы мне не доверяете. — Мирон промолчал. Зачем отрицать очевидное? — Но я берусь заслужить ваше доверие, господин Орловский. Я хочу, чтобы мы стали союзниками. — Союзниками? Серьезно? После того, как я украл у вас конструкт, после того, как… — он хотел сказать: «вы убили моего отца» — но понял, что доказательств, кроме слов Платона, у него нет. Оборвав фразу, Мирон сказал: — Вы — глава огромной корпорации. А я — никто. Песчинка, случайно попавшая в жернова. — Дзайбацу, — негромким голосом перебил старик. — У нас в Японии принято говорить дзайбацу. А я — всего лишь председатель правления. А вы — не песчинка, господин Орловский. — Ну хорошо… Вы — глава одного из крупнейших дзайбацу в мире. У вас в подчинении тысячи сотрудников. Непобедимые клоны. Я слышал, у вас даже есть своя армия… Зачем вам такой человек, как я? Старик откинулся в кресле, усаживаясь поудобнее. Достал из внутреннего кармана двубортного пиджака сигару, тщательно осмотрел её. Затем, из кожаного футлярчика извлёк ножницы. Обрезал кончик. Затем достал небольшую коробочку, достал спичку — настоящую, деревянную, — и прикурил. Мирон смотрел на его действия, как завороженный. Чтобы кто-то так поступал, он видел только на голоэкране. В жизни — никогда. Слишком архаично. Слишком дорого. Запах от сигары, к его удивлению, был очень приятный. Ваниль, может быть, вишня, еще что-то тонкое, почти неуловимое… — Вкусно пахнет, — заметил он. — Настоящая Вегуэрос Тападос, — откликнулся старик. — В мире осталось всего пара сотен коробок — их уже не выпускают… Вы в курсе, что десять лет назад новый штамм мучнистой росы уничтожил лучшие сорта табака? — Нет. — Я старый человек, господин Орловский. И я прожил хорошую жизнь. Я застал много такого, что уже недоступно вам, молодым… Марочные вина — милдью, поразивший лучшие винные сорта, уничтожил все виноградники в Европе; лошадей, настоящий мёд, бродвейские мюзикхоллы… Оперу — после того, как коронавирус разогнал людей по домам, никто больше не ходит в театры. Их превратили в склады медикаментов… Я — не религиозный человек, господин Орловский, но видит бог: наше поколение было куда счастливее, чем вы. Когда я был молодым, мир был намного богаче… И в то же время проще. — И чем же? — Было очень легко решить, на какой ты стороне. Япония была Японией, Россия — Россией… Тогда еще были границы. — Зато сейчас не нужно проходить тщательную проверку и получать разрешение, чтобы жить, где вздумается. — Верно, — старик кивнул. Жесткая щеточка усов на верхней губе приподнялась и опустилась — Карамазов улыбнулся. — Не поверите, но я сам приложил к этому немало усилий… Я ведь, господин Орловский, не за то, чтобы вернуть прошлое. — А за что тогда? — За будущее. За безопасное будущее. Не для Японии, для всего мира. Времена меняются, господин Орловский, и мы должны меняться вместе с ними. Иногда перемены проходят плавно, почти незаметно. Но чаще всего это процесс очень стремительный. Как цунами. И вы с братом — если позволите столь вольную метафору — сёрферы на гребне такой волны. Мирон поморщился: метафора ему не понравилась. Слишком много в ней было от бессмысленного риска. От смертельной опасности, к постоянному присутствию которой он не хотел привыкать. — Я здесь ни при чем, — сказал он. — Все лавры принадлежат моему брату. Это он изобрёл способ стать бессмертным. Боюсь, правда, больше этот способ никому недоступен… И в любом случае, сейчас еще трудно предсказать: к добру эти перемены, или к худу. — Всё, что ни делается, всё к лучшему, — старик выпустил клуб плотного белого дыма. — В конечном итоге. Во всяком случае, это доказывает история нашей цивилизации. — Может, всё-таки скажете, что вам от меня нужно? — как можно вежливее спросил Мирон. Он боялся, что старик вновь углубится в перечисление исторических примеров. — Что, конкретно? — Иногда я забываю, что вы, молодежь, любите брать с места в карьер, — усмехнулся старик. — Я же — человек старой закалки. Люблю действовать обстоятельно. И соблюдать определенные правила вежливости… Ведь я не начал с обвинений, господин Орловский. В том, что вы проникли в Московский офис моей компании, похитили дорогостоящую собственность… — Мирон почувствовал, как начинают гореть уши. Его отчитывали, как двенадцатилетнего школьника. — В том, что вы убили одного из моих сотрудников… Который, между прочим, тоже являлся очень и очень дорогостоящей собственностью. Он замолчал. Сигара истлела наполовину. Пепел с неё падал прямо на ковёр, но старик не обращал на это никакого внимания. Только пристально смотрел на Мирона и чуть пошевеливал щеточкой усов над верхней губой. От этого взгляда ему сделалось неуютно. Неуютно было сидеть на развороченной кровати, в луже собственной крови. Неуютно быть рядом со спящей девушкой, внучкой этого непростого старика. Хотелось убраться отсюда подальше. И вымыться. — Положа руку на сердце, никаких угрызений совести по поводу кражи конструкта и смерти Хидео я не испытываю, — сказал Мирон. — У меня были веские причины сделать то, что я сделал. Мне очень жаль, что не удалось разрешить этот конфликт другим путём, но бывает так, что обстоятельства сильнее наших желаний. — Полностью с вами согласен, — кивнул старик. — И хочу еще раз подчеркнуть: я ни в чём вас не обвиняю. Что сделано — то сделано. Во всяком случае, моего старческого ума хватило на то, чтобы понять и оценить масштабы великого прорыва, который совершил ваш брат. Жаль, руководство Московского отделения недооценило его способности. Но я уже принял меры: такого больше не повторится. — И всё-таки, я вынужден спросить ещё раз: зачем я вам нужен, — сказал Мирон. Кровь подсыхала, тело под рубашкой начинало чесаться. Все разговоры на свете он бы сейчас отдал за хороший душ. — Если для того, чтобы договориться с Платоном — ничем не могу помочь. Я пытался найти его в Плюсе. Ничего не вышло. — Это действительно так, господин Орловский? Он вовсе не помог вам выйти из киберпространства без последствий? — Я не знаю, кто мне помог. Может, вовсе никто. — Тогда тем более, вы мне очень интересны, Мирон. Человек, который самостоятельно преодолел барьер энцефалической комы — уникум. — Что такое энцефалическая кома? — То, что случилось с Амели, — качнул подбородком в сторону спящей девушки старик. — Неспособность выйти из виртуальной реальности, погружение на всё более и более глубокие её уровни, и как следствие — торможение базовых функций организма. Вы справились с этим, Мирон. А она — нет. Как не справляются сотни и тысячи людей в мире. Каждый день. — Вы… говорите правду? — Мирон взглянул на старика. — Я вовсе не хочу сказать, что вы лжете. Просто… Меня уже пугали вирусом, который поражает людей в Нирване. А он оказался фейком. Причём кое-кто, пользуясь этим фейком как причиной, без зазрения совести вверг бы тысячи людей в кому — энцефалическую, или какую-то еще — для достижения своих целей. — Вам надо знать обо мне одно, господин Орловский, — старик положил сигару на низкий столик и наклонился к Мирону, положив узловатые руки в старческих пятнах на колени. — Я бы никогда, ни при каких обстоятельствах не позволил отключить Нирвану. Для того, чтобы проследить за этим, и были отправлены мои люди в Москву. — Значит, вы не доверяете своим сотрудникам на местах. — Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо — делай это сам, верно? Но мы отклонились от темы, — старик вновь уселся поудобнее. — От вас — по крайней мере, в данный момент времени — мне надо одно: чтобы вы делали то, что делаете. — И что я по-вашему делаю? — Пытаетесь наладить контакт с братом. И выяснить, какую опасность представляют сонгоку. На последнем слове Мирон вздрогнул. А старик усмехнулся. — Думаете, я не знаю? — спросил он ехидно. — Думаете, я, старый дурак, зря трачу ваше время, когда вас ждут более важные дела? Мирону стало стыдно. — Я не… — Отчасти ты прав, — пожал плечами старик. — Я хотел посмотреть, как ты будешь себя вести. Что осталось в тебе человеческого после встречи… с Ним. — С ним? — переспросил Мирон.