Песчинки, вопреки законам физики, не разлетелись, а зависли в воздухе, как в густом сиропе. А потом медленно, будто снежинки, опустились обратно на пляж. Мирон развернулся и пошел прочь, вдоль кромки прибоя, упрямо переставляя вязнущие в мокром песке ноги. — Тыне пон имае шь! — голос имел странные модуляции. Будто кто-то пытался управлять им, толком не зная, как это делается. Ударения звучали совсем не там, и паузы были расставлены в неправильных местах. — Е муугр ожа етбольш аяоп асность! — девушка нагнала его и пошла рядом. — Ты не Амели, — сказал Мирон, не глядя на неё. — Хочешь поговорить — прими свой настоящий облик. Амели отстала, остановилась. Он не стал оглядываться. И тут в спину его толкнули. Пробежав пару шагов по инерции, чтобы не упасть, Мирон обернулся и увидел за спиной Давида — здоровенного негра, который обучал его рукопашному бою в заброшенной многоэтажке. Было это вечность назад… Без лишних слов негр размахнулся, и ударил Мирона дубиной. Он уклонился. Негр не отставал. Он лупил здоровенной, как оглобля, палкой всё чаще и чаще, вот уже попал по плечу — то сразу онемело, затем — тупым концом под дых… Мирон повалился на мокрый песок, одна рука ушла под воду и… наткнулась на что-то твёрдое. Инстинктивно пальцы сжались и он выволок из воды ржавый, изъеденный коростой меч. Подставил его под очередной удар дубины, и пока негр перехватывал своё оружие поудобнее, сумел подняться. Меч был тяжелым, совершенно тупым и страшно неудобным. Рукоять была скользкой и всё время норовила вывернуться, но Мирон ухватил её обеими руками и не выпускал. Это было оружие. Не важно, мать его, откуда оно взялось, главное, им можно было драться. Размахнувшись, он перерубил дубину негра пополам, тот отбросил обломки, а затем свёл руки и между ними сверкнул ослепительный свет. В руке Давида засиял ледяной клинок. Вычурное лезвие, резная рукоять — наверняка позаимствован в какой-нибудь игре. Мирон встал в защитную стойку и поднял ржавый меч перед собой. Кровавый Точила… — повторял он одними губами. — Кровавый Точила… — Ян ех очу т ебяу бивать, — закричал негр. — Зато я хочу, — буркнул Мирон и бросился на противника. Он больше не рассуждал. Не размышлял и не рассусоливал. Всё упростилось, как только в его руках оказался знакомый предмет. Несколькими атаками он загнал негра в прибой, не останавливаясь, не давая себе передохнуть ни секунды, и когда тот потерял равновесие, одним ударом снёс ему голову. По зеленоватой воде расплылась маслянистая плёнка крови… — Ха! — закричал Мирон и окунул руки в эту плёнку. Раздвинул её, разорвал, и головой вперед нырнул в образованное отверстие… Вместо ожидаемого мягкого плюша кровати в лав-отеле, пальцы зарылись в жесткие… волосы? Вскрикнув, Мирон отдернул руки и подскочил. Вокруг были спящие люди. Нет, это были трупы. Запавшие рты, заострившиеся носы, бледная до синевы кожа… Так выглядел отец, когда его привезли из морга домой. Он лежал в гробу, в головах горела свеча. Острый профиль отца делил комнату на две половинки. Восковые прозрачные пальцы, сплетенные на груди, казались спящими зверьками. Не удержавшись, он тогда протянул руку и потрогал его волосы. Они были похожи на нитки. Совсем, как сейчас. Мирон потряс руками, потёр пальцы о джинсы — лишь бы изгнать ощущение сухих нитей на коже. …Мертвецы, которые окружали его, не были похожи на отца. Совершенно незнакомые люди. Он стоял посреди равнины, усеянной трупами. Они лежали очень плотно, кое-где наползая один на другой — сплошное море мёртвых лиц, рук и тёмной, слежавшейся одежды. Ни конца, ни края этому морю не было. Он даже пошевелиться не мог, не наступив на кого-нибудь из мертвецов. — Эт овс ете,кт опо ги б п отво ейвин е, — услышал он голос за спиной. Высокая фигура упиралась головой в небеса. Вокруг головы, как нимб, кружили какие-то чёрные птицы. С плеч фигуры рвался чёрный, в прорехах и дырах плащ, в руке была зажата коса. Острое лезвие чуть слышно пело на ветру. — Я никого не убивал, — произнёс Мирон. Ветер нёс сладкий запах падали. — Т о,чт овыз овёт еНир ван ойск орои счез не т. Слова звучали так, будто их пытался произнести кто-то, кто никогда не умел говорить. Мирон с трудом складывал из отдельных звуков единое целое. — М илл ион ы л юд ей окаж утсямер твы. — Кто ты? Почему ты преследуешь меня? Мирон чувствовал, как его ноги медленно затягивает в пучину трупов. Они уже доходили до колен, мёртвые волосы неприятно щекотали босые ноги, окоченевшие конечности сдавливали щиколотки и наползали всё выше. — М нен ужент вой б рат. Ядолж ен найт и ег оиуб итьит огд а яот пущут ебя. — Я не буду тебе помогать. — Т огд ат ы умр ёш. Трупы стали наползать быстрее, они поднимались уже до пояса. Мирон чувствовал, как перехватывает дыхание от вони разложения, он дрожал от омерзения и холода. И вдруг в бесформенной чёрной куче мелькнуло что-то красное. Взгляд сразу зацепился за предмет. Не обращая внимания на трупы, расталкивая их руками и отбрасывая ногами, Мирон полез к этому красному пятну. Глянцевый бок сверкнул на тусклом солнце. Это был огнемет. Выдернул его из толщи рук и ног, Мирон навёл раструб на чёрную фигуру с косой и нажал на гашетку. Такого впечатляющего результата он не ожидал. Фигура занялась сразу, с головы до ног, как факел. Чёрный дым повалил жирными клубами, запахло гарью. Птицы, что кружили вокруг головы Сонгоку, стали пикировать на Мирона, норовя вцепиться острыми клювами в руки и отобрать огнемет. Он поливал птиц струей пламени и они падали на горы трупов, как шутихи. Там и сям занимались пожары. Горящая фигура сделала шаг, другой, нависла над Мироном… Отбросив огнемет, он побежал. Спотыкаясь о твёрдые, как колодки, конечности мёртвых людей, он прокладывал себе путь подальше от очагов огня, а с неба, как бомбардировщики, пикировали птицы. — Плато-о-он! — не выдержав, заорал Мирон. — Где ты, твою мать?.. Одна из птиц умудрилась вонзить клюв ему в руку, прямо в ладонь. Обхватив здоровой рукой на удивление тощую шею птицы, он сломал её и отбросил мёртвую тушку за спину. Осмотрел ладонь. В дыре долго не появлялась кровь. Он видел обнаженные кости, синюшные трубочки вен, тонкие, похожие на белесые корни, нервы… И тут его разобрал смех. К чему все трепыхания? К чему борьба? Если он не выберется в Минус в ближайшее время, подействует нейротоксин, который ввела ему Амели. Возможно то, что он видит сейчас — не более, чем глюки агонизирующего сознания. Наконец, кровь заполнила отверстие, набухла тяжелой каплей и упала вниз. Проследив её полёт, Мирон увидел под ногами голову Платона. Она лежала одна, совершенно отдельно от остального тела. На чистый высокий лоб капала его кровь. Секунду Мирон смотрел в мёртвое лицо брата, ничего не понимая. Как он мог здесь оказаться? Почему он среди трупов? А потом голова Платона открыла глаза — за ними оказались пустые, выеденные червями глазницы — и сказала: — Никому нельзя верить. Даже себе. Мне — можно… — Мирон вздрогнул. — Здесь всё ненастоящее, брат. Всё это нарисовано. Верь мне. Мирон закрыл глаза. СГА. Вот что ему сейчас нужно: синдром гиперреализма. Знание пришло как волна, затопило разум, очистило его от трупной вони и позволило сосредоточиться. Открыв глаза, он оглядел поле и вдруг… увидел всё в другом свете. Пылающая фигура Сонгоку представилась набором вокселей, трупы — не очень умелыми, примитивными набросками, а птицы превратились в чёрные точки на экране. Запах гари и смерти исчез. Сквозь него пробился свежий, железистый запах крови. Он заполнил ноздри и рассыпался горячими искрами на языке. — Всё это ненастоящее, — сказал Мирон и вынырнул в Минус. Рядом лежала Амели. Голова её бессильно свешивалась на бок, руки разметались по красному, потемневшему от крови плюшу. Сдёрнув с головы присоски, Мирон сел и осмотрел себя. Кровь, залившая покрывало, так же залила и его рубашку. Текла из носа, — понял он, пытаясь обтереться сухим рукавом. И услышал негромкий кашель рядом с собой. Поднял взгляд… В кресле рядом с кроватью сидел пожилой человек. Он сидел, положив одну ногу щиколоткой на колено другой, выставив на всеобщее обозрение натёртый до блеска ботинок и серый, в чёрную полоску, носок. Мирон так и уставился на этот ботинок, на его безупречно белую подошву, не смея поднять взгляд на старика. Почему-то он уже догадался, кто это был. — Ну здравствуйте, господин Орловский, — негромко сказал старик. — Я — Такеши Карамазов.