Этого не может быть, — подумал Мирон и зажмурился. — Это не настоящий мир. В темноте, опустившейся на сознание, он попытался сосредоточиться. Жар, боль, даже запахи — он ощущал, словно через толстый слой ваты. Словно мозг, регистрируя раздражители, пытался предоставить чувства и ощущения, которые, по идее, обязаны сопровождать то, что видят глаза. Это всё не настоящее, — с облегчением понял Мирон. — Просто меня занесло в чью-то чужую локацию. Возможно, игру, основанную на чьих-то представлениях о хорроре… Открыв глаза, он огляделся еще раз. Эх, была бы здесь Мелета! Ничего не стоило бы пробить дырку в стене и выбраться из этого кошмара… Понимая, что его действия — не более, чем набор кода, он подобрал выпавший из кладки камень и обрушил его на стену. Появилась трещина. Ухватившись за её края, не обращая внимания на боль в руках, он потянул в разные стороны, будто хотел разорвать огромный лист бумаги. Это всё ненастоящее, — твердил он себе. — Это всё ненастоящее… Стена разошлась, осыпав Мирона каменной крошкой, он поспешно шагнул наружу. И оказался на морском берегу. Солнце било прямо в глаза, на песок мерно накатывали волны. Опять промашка… — пробормотал он. — Помниться, в номере лав-отеля было голо-окно с таким вот пейзажем. Только теперь он сам стал частью картины. Невдалеке, на перевернутой лодке, кто-то сидел. Против солнца Мирон видел только тёмный силуэт. Загребая ногами песок, он побрёл вдоль берега. Штанины древних, размухренных по краю джинс тут же намокли, зато босые ноги почувствовали долгожданную прохладу. Наклонившись, он зачерпнул воды и плеснул в лицо. Вода оказалась пресной. Там, где она попадала на кожу, язвы исчезали и на глазах нарастала новая кожа. Живая вода, — усмехнулся Мирон. Изменив направление, он пошел прочь от берега, погружаясь всё глубже. Одежда неприятно липла к телу, мешала двигаться, и тогда он снял рубашку и бросил её на воду. Ткань поднялась пузырём, а затем, намокнув, исчезла без следа. Когда вода поднялась до груди, он оттолкнулся от дна и поплыл. На берег даже не оглянулся: тот, кто сидел на лодке, не мог быть никем, кроме фантома. Призрака памяти, услужливо подброшенного подсознанием. Плыл он долго, то погружая лицо в воду, то делая вдох, мерно выбрасывая руки одну за другой, ритмично работая ногами — всё, как учил инструктор по плаванию в бассейне, куда их с Платоном в детстве водила мать. Он ненавидел ходить в бассейн. Гулкий, с холодным, пахнущим хлоркой воздухом. На воде плавали заскорузлые канаты в пробковой обертке, а стены были покрыты древней плиткой с облупившимися краями. Конечно, хуже всего была сама вода. Ледяная, зеленоватая, с опалесцирующей от переизбытка химии поверхностью. Мирону всегда казалось, что в глубине её таятся неведомые монстры, и стоит только зазеваться — непременно схватят за ногу. От этих фантазий у него начинались реальные судороги, но когда он пытался вылезти на бортик, инструктор отталкивал его от края длинным пробковым шестом… Нужно было проплыть определенное расстояние, прежде чем позволялось вылезти из бассейна и отправиться под чуть тёплый душ. Отвлёкшись на воспоминания, он зазевался и хлебнул воды. Неожиданно она показалась горькой, с привкусом хлорки и еще каких-то гадости. Глаза защипало. Температура упала почти до нуля, и конечно же, ноги тут же свело судорогой. Мирон стал тонуть, захлебнулся, забил ногами и… ударился о дно. Встав, обнаружил, что воды — по пояс. Впереди виднелся песчаный берег с перевернутой лодкой, на которой кто-то сидел. Он побрёл к берегу, всем своим существом ощущая пронзительный ледяной ветер. Руки и грудь покрылись гусиной кожей. Будем рассуждать логически, — пытаясь отвлечься от холода, думал Мирон. — Если это — Плюс, то все мои ощущения — суть субъективное, основанное на видимой картинке восприятие. Я не могу утонуть, не могу умереть от голода… Если не проведу здесь достаточно времени для того, чтобы организм проголодался в Минусе. Всё это — игра. Галлюцинации, наведённые призраком. Но в Плюсе не бывает галлюцинаций. В киберпространстве существует только то, что туда поместили намеренно. Сонгоку мог только забросить меня в существующую локацию, в любой мир — из тех, что уже зафиксированы набором кода. Галлюцинации, сны — это удел Нирваны. Мог он из Плюса переместить меня в коллективную грёзу, которую ежечасно видит человечество? Платон говорил, что Призраки превращают сны Нирваны в кошмары… Человек не может очнуться, выйти из киберсна самостоятельно, и как следствие — впадает в кому. Мирон тоскливо оглядел узкую полоску берега. За ней ничего не было, абсолютно ничего. Пустое пространство, не заполненное воспоминаниями, выглядело просто как клубящийся вихрь. Вздохнув, он побрёл к перевернутой лодке. Ноги налились тяжестью, в груди кололо. Несколько порезов, полученных о камни под водой, нестерпимо саднили. Чем больше времени он будет находиться здесь, в виртуальном мире, тем правдоподобнее будут ощущения. Через некоторое время он, попытавшись сломать каменную стену, только повредит руки, а задумав переплыть ручей — элементарно утонет. Нужно побыстрее выбираться… Изначальным планом было отыскать Платона. Если он здесь. Если он смог пережить компиляцию личности и не утратить какие-то важные части себя, своей человеческой души. Если удастся его найти, то брат подскажет, как выбраться в Минус. Слишком много «если»… О том, что случилось с Амели, думать не хотелось. Сама виновата. Эта сумасшедшая девка втянула его в какую-то жестокую игру от которой, вполне возможно, пострадала сама. Кто знает, может, они оба в коме. Валяются рядышком на розовой кровати в лав-отеле. Мирон надеялся, что на перевернутой лодке его ждет Платон. Клял себя за то, что не подошел к нему сразу — поплавать, видите ли, захотел, идиот безмозглый. Но это был не Платон. И даже не Призрак — такая мыслишка тоже в голову приходила. На перевернутой лодке сидела Мелета. Расстегнутый вингсьют обвис вокруг её тела бесформенными складками, по руке, мешаясь с песком, стекали тягучие капли крови… Неужели он запомнил её такой? Бессильной, израненой, сломленной?.. — Привет, — против воли сказал он. Понимал, что девушка — всего лишь игра его воображения, но удержаться не смог. — Привет, — ответила она и Мирона пронзило узнавание. Тот же голос. Те же колечки в брови, в тонком крыле носа, в уголке верхней губы… В распахнутом вороте вингсъюта, на шее, виднеется кончик татуировки. Какой-то надписи из чёрных готических букв. Мирон нахмурился. Никак не мог вспомнить, была у неё татуировка, или её домыслило его воображение. Глупо спрашивать, что она здесь делает, — подумал он. — Почему ты выпрыгнула из окна? Это тоже был глупый вопрос, но он не давал Мирону покоя всё это время. Пока он летел в Японию, разговаривал с профессором, мчался на байке и дрался с Сонгоку, перед его мысленным взором была Мелета. Кружилась в зимней вьюге над Москвой. Конечно же, она ничего не ответила. Только дернула плечом, шмыгнула носом и отвернулась. Серебряно звякнули колечки. Мирон, подождав пару секунд, вздохнул, прихрамывая, подковылял к лодке и уселся рядом с девушкой на широкий, тёплый и пахнущий старыми досками киль. Подобрал одну ногу под себя, нахохлился и стал смотреть на волны. Мелета, порывшись в карманах, нашла пачку сигарет, прикурила две, одну протянула Мирону, другой затянулась сама. Дым был горьким. Он резал горло, оседал неприятной плёнкой на языке, но он продолжал затягиваться. Потому что это был процесс. В месте, где ничего не происходит, это действие помогало отделить одну секунду жизни от другой. Сделать их отличными, не похожими одна на другую. Докурив, Мелета бросила окурок в песок, придавила его ногой, обутой в тяжелый шнурованный ботинок. — Тебе надо уходить, — сказала она. Помниться, тогда у неё на ногах были лёгкие тапочки… — подумал Мирон и кивнул. — Ты пойдёшь со мной? — спросил он без всякой надежды. — Не, лучше посижу, — ответила она так, словно он предлагал ничего не значащую прогулку по пляжу. — Люблю смотреть на волны. — Знаешь, я назвал твоим именем программу, — неожиданно для себя признался Мирон. — Надеюсь, ты не против? — Конечно знаю, дурачок. Улыбка у неё была всё та же: детская, и в то же время очень женская. Всепонимающая. — И ты не против? — Пользуйся на здоровье. Мне оно больше не нужно. И тогда Мирон заплакал. Слёзы просто побежали по щекам, смешиваясь с горькой корочкой, оставшейся на коже после купания. Он наконец-то осознал то, что понял уже давно: Мелета мертва. Её фигура, сидевшая на лодке, вдруг раздвоилась — сначала он подумал, что виноваты слёзы — затем пошла трещинами, на миг превратилась в зеркальный силуэт Сонгоку, и вдруг стала Амели Карамазовой. В длинных, до бёдер, сапогах, короткой кожаной юбке и ярко-оранжевой меховой курточке. Волосы её были в беспорядке, будто девушка только что проснулась, из тонкой ноздри стекала густая капелька крови. — М ыдол жныс роч нон ай титв о егобр ата, — сказала она. — Емуу грожа етопа снос тьмыд олжныег о пред упр еди ть… — Пошла ты на хрен! — заорал вдруг Мирон и, подобрав горсть песка, запустил им в девушку.