— Я понял, но зачем это нужно тебе? Номер лав-отеля. Побольше и побогаче того, в котором он ночевал сразу по прибытии в Японию, с живым консъержем — парнем, который ни на секунду не вышел из Плюса, даже когда отдавал им ключ-карту от номера, и огромной круглой кроватью посреди довольно большого помещения. Всё здесь было ядовито-розовым: ковёр на полу, с таким длинным ворсом, что в нём можно было утонуть; плюшевое покрывало на кровати, подушки в форме сердечек, портьеры, скрывающие панорамные голо-окна с видом на морской берег… Цифровые волны накатывали на берег в тоскливом однообразном ритме. Громадная ванна, спрятанная за сёдзи, напоминала стеклянную чашу для пунша — и размерами не уступала кровати. Когда Мирон зашел за перегородку помочиться, зазвучала веселенькая пластиковая мелодия — казалось, динамик расположен прямо в унитазе, сообщившем на трёх языках, что он обеззараживается ультрафиолетовым излучением, а также то, что в шкафчике можно найти ассортимент презервативов и секс-игрушек на любой вкус и размер… Он уже знал, что лав-отели предоставляют очень ценный вид услуг — конфиденциальность, и не удивился, что Амели притащила его именно сюда. Свалить по дороге даже не приходило в голову: если её слова о нейротоксине — правда, без антидота он проклянёт каждую секунду, что останется до смерти. Пока жизнь будет по каплям вытекать из глаз, ушей и каждой поры. — Я иду с тобой в Плюс, — сказала Амели, плюхаясь на кровать и стягивая сапоги. Меховая курточка уже валялась на полу, как и её сумочка из настоящей, мягкой, как фламандское масло, кожи. То, как она бездумно разбрасывала дорогие вещи, говорило о беспечности, пренебрежении. Всегда найдётся тот, кто о них позаботится. Почистит, сложит и аккуратно разложит по местам. Она легла поверх покрывала, подхватила упряжь и расправила троды на лбу и висках. Остальное спутанным клубком лежало рядом. — Давай сюда, — Амели игриво похлопала по подушке рядом с собой. — Если изнасилование неизбежно — расслабься, и получай удовольствие. — Обещать ничего не могу, — усмехнулся Мирон. — Но, если что, помни: ты сама это предложила. О прозрачных пиявках в ушах он сообщать не собирался. Даже без программы Мирон мог оказаться в Плюсе в любой момент. Но откровенно говоря, опасался сонгоку. Неизвестно, чем всё закончится, если тот застанет его врасплох… Троды оказались неприятно липкими и холодными. Лёжа рядом с Амели, чувствуя запах её тела, её тепло, он старался переключиться на другие мысли, но думал только об одном: насколько мягкая и шелковистая у неё кожа. — Поехали, — скомандовала Амели и сразу обмякла. Мирон еще секунду смотрел на её тонкий профиль, на острые ключицы, бугорки грудей и полоски рёбер, чётко обозначенные под майкой, а затем нырнул в Плюс. Внучка Карамазова в Плюсе выглядела точно так, как в Минусе. Дорогое удовольствие. Нужна программа, которая будет считывать текущий облик — причёску, макияж, аксессуары, вплоть до брендов одежды — и мгновенно рендерить виртуальные копии. С другой стороны то, что Амели не заморачивается с аватаром, говорит о её непрошибаемой уверенности в себе и своей внешности. Ей никогда не хотелось побыть кем-то другим. — Привет, красавчик, — подмигнула девушка и с интересом огляделась. По умолчанию, выход Мирона был настроен на его виртуальный особняк, на площадку возле бассейна. Он поморщился. Сейчас вся эта нарисованная роскошь казалась проявлением детского эго. Яркая, целлулоидная, безвкусная… — Идём, — сказал он Амели. — Нужно подумать, с чего начать поиски. — Есть идеи? Девушка наклонилась, зачерпнула виртуальной рукой виртуальной воды… Полюбовалась, как та утекает сквозь пальцы… Для неё всё здесь — настоящее, — понял Мирон. — Она не видит разницы между Плюсом и Минусом. Тоже весьма и весьма дорогой апгрейд. Лишь немногие — фрики, отаку и прочие одержимые, решались на физическую коррекцию проводящих волокон в лобных долях. Небольшую, но очень сложную операцию. Для Амели вода в бассейне реально была водой — мокрой, холодной, текучей. Будучи подростком, Мирон тоже подумывал о такой «коррекции». Остановило одно: смерть в Плюсе становилась вполне реальным переживанием. Разумеется, он не умирал на самом деле, но все остальные проявления: боль, жажда, даже усталость — всё это приобретало неприятную реалистичность. А к этому он не был готов. — Если Платон в Плюсе, — сказал Мирон. — Скорее всего, он чувствует некоторую растерянность. Даже если компиляция личности прошла успешно, ему потребуется некоторое время на то, чтобы адаптироваться к новому пространству. Это как человек, потеряв руку, должен научиться пользоваться новым протезом. Думаю, он попробует «залечь на дно». Проникнуть в какое-нибудь излюбленное, хорошо знакомое пространство — игру или модель мира — и попробовать адаптировать себя к новой реальности. — И что это могут быть за миры? Мирон задумался. Он давно перестал следить за увлечениями брата… — Трудно сказать. Возможно, Троя — он создал очень правдоподобную локацию и вполне может обживаться именно в ней. Еще есть закрытый клуб Анонимусов — наверняка он в него вхож, на крайний случай… Детские пристрастия. Есть парочка игр, от которых он был без ума лет в восемь. Словом, надо прошерстить всё, авось — повезет. — А может возникнуть отторжение? — спросила Амели. — Ну, если продолжить аналогию с живым организмом, не может оказаться так, что матрица не примет его? Как инородное тело? Кстати сказать, здесь, в виртуальной реальности, она нравилась Мирону гораздо больше: исчезло выражение безумия из глаз, движения перестали быть дёргаными, будто её всё время бьёт током. Парадоксально, но Амели в виртуале стала более человечной. — Хороший вопрос, — Мирон на секунду задумался. — Скорее всего, он это предусмотрел. Встроил в конструкт защитные контуры, систему полиморфной адаптации кодов. — Чтобы фагоциты принимали его за мирное кровяное тельце, а не опасный для организма вирус? — Что-то вроде того, — кивнул Мирон. — Но тут, скорее, подойдет другой пример: Платону нужно, чтобы его принимали за своего другие хищники. — Ты имеешь в виду чужой лёд? — Он-то как раз препятствием не будет. Платон и при жизни-то был офигенным хакером. А уж сейчас… Ты слышала что-нибудь о сонгоку? — Кибердемонах? Я в них не верю. — А Платон верит. А еще верит в то, что человечество нужно от них защищать. Собственно, поэтому он и стал… призраком. — А ты? — Амели подошла очень близко и взяла его за руку. — Во что веришь ты, Мирон? Неожиданно её лицо треснуло, раскололось, а затем взорвалось острыми осколками. Мирон инстинктивно прикрыл лицо — хотя виртуальное разбитое зеркало и не могло причинить вреда. Сонгоку вылез из аватара Амели, как личинка из тела носителя, и завис перед ним. А затем превратился в дракона, раскрыл пасть и дыхнул огнём. Глава 12 2.12 Всё это не настоящее Мирон пригнулся. Виртуальное пламя не опаляло, но он почувствовал, как воксель за вокселем тает его аватар. Будто с головки лука, слой за слоем, снимают шелуху. Это было неприятно. Более того, это было страшно: остаться в киберпространстве бесплотной тенью, невидимой и беспомощной. Наверное, так чувствуют себя люди, застрявшие по милости призраков в Нирване. Не будучи хакером, Мирон не имел собственных ледорубов, которые могли бы помочь в противостоянии Сонгоку. Без Мелеты в Сети он — ноль без палочки. Дракон выдохнул еще один клуб пламени и он решил, что геройство сейчас — не самая лучшая стратегия. Отдав мысленную команду, он вывалился в Минус. Ожидая увидеть красный плюш подушек и покрывала, он открыл глаза, и… понял, что оказался в какой-то тесной, без единого окна, комнатушке. Подушка под головой, твёрдая, как камень, поросла плесенью, простыни пропитались потом и сукровицей. Что происходит? Сколько времени он уже здесь? Спина невыносимо чесалась, и заломив руку за спину, он принялся скрести кожу ногтями. Сразу почувствовал что-то рыхлое, омерзительное. Оно крошилось, лопалось и исходило влажной сукровицей. Вытащив руку из-за спины и взглянув на неё, Мирон понял, что на пальцах нет ногтей… Только покрытые болячками обрубки. Тогда он осмотрел всё своё тело. Нарывы, язвы, синюшные пролежни… Да что происходит-то? Боли он не чувствовал, но запах стоял такой, будто здесь гнило живое существо. И этим существом был он. Мирон закричал. Вскочил — длинные ленты простыни потянулись за ним. Преодолевая брезгливость, он оторвал эти гниющие куски, вместе с кожей, побросал на пол и шагнул к двери. Ручки на ободранной, шелушащейся краской панели не было. Тогда он пнул её, изо всех сил, зажмурившись, открыв от напряжения рот, и дверь распахнулась. Он вывалился в высохший сад. Чёрный остов дерева протыкал белёсое низкое небо ветками-иглами. Трава скрипела под ногами, как железная стружка. Мёртвые кусты были покрыты свернувшимися в трубочки листьями, их густо оплела паутина, в ней прятались пауки с невероятно длинными лапами. Каменная кладка, окружившая сад, растресканная, с обрывками колючей проволоки на самом верху, не имела ни намёка на дверь или калитку. Воздух плавился от жара. Мирон почувствовал, как пот заливает глаза, больно щиплет, попадая на кожу и попытался прикрыть голову остатками ветхой рубашки. Ткань была тонкая, выгоревшая на солнце, с множеством прорех. Такое впечатление, что он, не снимая, носил её много лет…