Девушка достаёт пачку сигарет, зубами вытягивает одну и щелкнув пальцами, прикуривает. Пьезо-элемент прячется в ногте, — понимает Мирон. — Эффектно, но скорее всего, чертовски больно. — Будешь? — спрашивает она, показывая пачку. А какого чёрта? — думает Мирон и кивает. — Давай. Она вынимает коричневый фильтр из своих губ, вставляет ему в уголок рта… Дым оказывается на удивление пряным и терпким. Марихуана, — догадывается Мирон и затягивается еще раз. Намного глубже. Некоторое время они курят. Амели выпускает дым из тонких изящных ноздрей, Мирон иногда покашливает — всё-таки курить он так и не научился… Между парнем и девушкой, пусть даже чужими, но делящими одну сигарету на двоих, устанавливается что-то вроде понимания. Пока вы курите, вы на одной стороне, в одной лодке. В обмене слюной, дыханием — пусть даже опосредованно — есть что-то личное. Взгляд Амели немного теплеет. В её зелёных глазах появляются проталинки — прозрачные окошки в сплошной глыбе льда. — Извини, я правда не знаю, где он, — тихо говорит Мирон. Пока она не передумала, пока не перешла вновь к побоям… — После того, как я вызвал для тебя скорую — вовсе нелишним в таких обстоятельствах напомнить о гири. — Я поехал в «Полный ноль» и подключил его в Сеть. Потом дата-центр взорвали его же владельцы, и мне пришлось очень поспешно делать ноги. — Знаешь, зачем мне твой брат? — вдруг спрашивает она. И не дожидаясь ответа, продолжает: — Я хочу уничтожить своего деда. Убить его и сделать так, чтобы не было больше этого монстра. Технозон. — Странное желание для внучки и наследницы, — замечает Мирон. — Он продал нас в рабство. Всех, всю нашу страну. Волосы почти закрыли лицо Амели. Только огонёк сигареты, тлеющий у самых губ, освещает кусочек острого подбородка и бледную гладкую щеку. — Ты называешь рабством сотрудничество? — спросил он, вспоминая рассказ полковника. — То, что нашим странам оказалось выгоднее объединиться… Удар последовал молниеносно. Лёд вновь покрыл её глаза целиком, рука с наманикюренными ногтями поймала волосы на затылке и дернула его голову назад. — Ни о каком сотрудничестве речи не идёт, — рявкнула девушка. — Из нас высасывают все соки. Нас унижают. Указывают, как мы должны жить… — Амели отпустила его волосы, голова непроизвольно дёрнулась. — Знаешь, что я чувствую по этому поводу? Стыд. Он сжигает всё внутри, от него сжимаются челюсти и слюна становится горькой… Это чувство — огромный, всепоглощающий стыд — можно смыть только кровью. Только смерть того, кто его причинил, избавит от боли. Весь мир смотрит на Японию, — подумал Мирон. — Токио — законодатель мод. Новых технологий. Лучшие брэнды одежды, крутейшие тачки, самые навороченные дроны — из Японии. Анимэ, Манга, звёзды кино — вся молодежь хочет быть похожей на Куросимо Аки и Коми Ити. Искусство японской любви, японского стихосложения, японского рисунка… А эта девушка не испытывает ничего, кроме стыда. Она чувствует себя преданным самураем. Хочет возвращения изоляции, как во времена Токугава. — Даже если ты выйдешь на контакт с Платоном, как ты уговоришь его помочь тебе? — спрашивает он, сплюнув кровь. Брызги падают на старые, выбеленные временем джинсы и расплываются безобразными коричневыми пятнами. — У меня есть ты, — пожимает плечами девушка. Она в точности повторяет сценарий, предсказанный полковником, — понимает Мирон. — Только у него речь шла о матёром, повидавшем жизнь главе якудза, а не о молоденькой девчонке в трусиках «Хело Китти». — Если он успел, если он стал… призраком в Сети, — говорит Мирон. — Вряд ли захочет принять близко к сердцу мои мучения. — Просто он не сталкивался со мной, — улыбается Амели. — Я умею быть медленной, и нежной… даже снимая кожу с пальцев. — Я это уже слышал, — говорит Мирон. — От Хидео. Кажется, это было вечность назад — на прошлой неделе. И… Ах да. Хидео теперь мёртв. Впрочем, как и Ясунаро. Смех Амели он слышит будто издалека. И вторит ей — видимо, наконец-то подействовала травка… Продолжая смеяться, Амели упирается ему коленом в пах и давит так, что глаза выпучиваются из орбит. А потом делает укол. Старомодный пластиковый шприц в её руке выглядит совсем неопасно, жидкость в нём переливается электрическим зеленым светом. Игла входит в шею без препятствий, боль почти не чувствуется. Нажимая на поршень, Амели издаёт сладострастный стон. — Что это? — хрипло спрашивает Мирон. Он уже чувствует, как кровь начинает буквально закипать в венах. Сердце глухо бухает в ушах. — Это усилит твой сенсориум до предела, — говорит ему на ухо девушка, по коже Мирона распространяется сладкая дрожь. — Я могу довести тебя до оргазма, просто подув на кожу, а могу убить, легонько укусив — ты умрёшь от болевого шока. Итак… Что выбираешь? Мирон начинает считать функции. На этот раз — не названия месяцев, а имена знаменитых физиков, начиная с Марии Кюри. Он считает громко, вслух, прикрыв глаза и тихонько покачиваясь на стуле. Движения причиняют нестерпимую боль — ремни, которые связывают запястья, уже натёрли кожу и жжение распространяется по всему телу. Горит каждая клеточка. Но это отвлекает. О, как это отвлекает от волнующих, искусительных движений, которые совершает Амели. На фоне закрытых век мелькают короткие кадры: лицо Мелеты, всё в серебряных колечках, короткий ёжик волос на висках, маленькие розовые уши… Их сменяют чёрные волосы Амели, её чувственные губы, её улыбка, одновременно порочная и невинная… Обе девушки сливаются в одну, некую квинтэссенцию всех девушек, когда-то даривших ему наслаждение и боль. Боль от утраты, страх одиночества, горечь пирровой победы. Функции не помогают. Мирон чувствует влагу на своих щеках, боль в паху, огромную дыру в сердце, он слышит свой голос, который соглашается на всё. Голос, который выдаёт все тайны и делиться самым сокровенным, что есть у него на сердце. Он хочет, чтобы этот голос замолчал, но не знает, как это сделать… — Хватит! — наконец кричит он. — Я отведу тебя к Платону. Попробую отвести. В конце концов: ну что он теряет? Если брат успел перебраться в Плюс и закрепился там — он контролирует ситуацию. Вот пусть сам и ищет выход… Открыв глаза, он видит перед собой Амели. В той же позе, что и в начале. Нога в высоком сапоге постукивает по полу, кожаная юбка, туго обтянувшая бедра, негромко поскрипывает. Короткая меховая курточка распахнута на груди — сквозь тонкую ткань майки видны тёмные соски… В пальцах — зажженная сигарета. Будто и не было ничего. — Нужен какой-нибудь интерфейс входа в Плюс, — борясь с дрожью в голосе, говорит он. — Нужно, чтобы ты оставила меня в покое хотя бы на пять минут — чтобы я смог отыскать брата… Она размышляет, покусывая нижнюю губу, затем кивает. Поворачивается на одном каблуке, уходит — помещение тянется вдаль, теряясь в сумерках. Мирон не видит, что там дальше, и не может угадать, что это за место. Похоже на брошенную автостоянку, или закрытый корт для пин-бола. Но ведь люди не любят собираться вместе. Места для массовых сборищ давно перестроены, заполнены сотовыми жилищами или отданы под фабрики соевый продуктов. В помещении — Мирон только сейчас это заметил — толстым слоем лежит пыль. Она везде: на полу, вокруг его ног, на стенах — свешивается длинными хвостами из трещин и выемок, на редких колоннах… Где-то ритмично капает вода. В воздухе — запах сырой плесени. Если она не вернется — я так здесь и окочурюсь, — понимание настигает внезапно, как головная боль. — Здесь годами никого не бывает. Следы, что оставила Амели — единственные. Кричать бесполезно, стены толстые, как в бомбоубежище… Это и есть древнее бомбоубежище, — доходит до него. — Во времена холодной войны их строили повсеместно, под школами, супермаркетами — любыми зданиями, которые могли вместить много народа… Потом о них забыли. Как о пережитке мрачной эпохи, когда всё висело на волоске. Но вирус, который выкосил половину населения, всё расставил по своим местам. Дал понять: человечество и так недалеко ушло от грани вымирания, и не стоит нарываться самим. Наверное, здание с бомбоубежищем принадлежит её семье. Стоит где-нибудь на охраняемой территории… А значит, шансы на побег или помощь извне — исчезающе малы. Освещение чуть заметно помаргивало — древние лампы дневного света не справлялись с нагрузкой. Ожидание и разглядывание бесконечных слоёв пыли навевало скуку. Капающая вода действовала на нервы. И тут Мирон понял, что хочет в туалет. Мочевой пузырь, до этого подававший лишь слабые сигналы, сейчас буквально вопил о напряжении. Казалось, жидкость плещется уже в глазах. Дышать становилось всё тяжелее: попеременно накатывали волны жара и холода. Пытка неизвестностью, — подумал Мирон. — Пожалуй, самая изощренная из всех пыток… Наконец где-то вдалеке раздались шаги. Он узнал походку Амели и приободрился: что бы она не приготовила, это лучше, чем ссать в собственные штаны… Обойдя стул по кругу, она зашла Мирону за спину и что-то сделала с путами. Руки его освободились — запястья, локти, а особенно плечи, пронзила дикая боль. — Больше не боишься, что я сбегу? — спросил он, пытаясь распрямиться. — Вообще-то мне насрать, — сказала девушка. — Только имей в виду: я ввела тебе нейротоксин. Если не получишь антидот, он будет медленно выедать миелиновые оболочки твоих нервов, а когда доберется до самих нервных волокон… — она закатила глаза. — То, что устроила тебе я — покажется райским блаженством. — И почему ты такая сука? Девушка пожала плечами и выдула огромный пузырь розовой жвачки. — Так веселее, — подмигнула она. — Поторапливайся. У тебя в запасе два часа. Максимум. — А антидот-то у тебя есть? Прихрамывая, Мирон пошел вслед за девушкой в темноту. — Всегда при мне. Антидот — это я. Чтобы избавиться от нейротоксина, тебе придётся заняться со мной сексом. — Ты ненормальная, — хмыкнул Мирон. — Ёбнутая на всю голову. Ты знаешь об этом? — А как же! — она взяла его за руку и потащила куда-то в хитросплетение перегородок и тёмных затхлых закутков. — Что это? — Мирон смотрел на странную сбрую из ремешков, присосок и странных приспособлений, о назначении которых не хотелось даже фантазировать. — Древний интерфейс для занятий любовью через Сеть. Такими штуками пользовались еще до Ванн, — пояснила Амели. — И зачем они? Мирон содрогнулся, представив себя опутанным этими ремешками с присосками, с вибраторами, засунутыми в разные места… — Их спайка позволяет находится в Плюсе одновременно. Разделять сенсориум.