— Это твари, о которых всё время талдычит Китано? — спросил полковник. — Знатные зверюги. — Так вы о них знаете? — удивился Мирон. — Китано как-то показал одну. — Каким образом? — Соорудили у меня в подвале клетку Фарадея и заманили небольшого тварёнка. Приманили на… не важно. Полковник вдруг дернул рукой, схватил стопку и сдавил её так, что побелели пальцы. Только сейчас Мирон заметил, что правый глаз его чуть заметно подёргивается, а уголок рта опустился к подбородку. Хитокири тут же поднялся, зашел за кресло полковника сзади и опустил руки тому на затылок. Надавил пальцами какие-то точки, отпустил, надавил в другом месте… Лицо старца расслабилось. Рука выпустила стеклянную стопку и та, завалившись на бок, покатилась по столу… — Спасибо, сынок, — подняв руку, полковник похлопал японца по руке. — Достаточно. — Временами Ото-сан испытывает невероятную боль, — тихо сказал Хитокири. — Пустяки, всего лишь фантомные боли, — отмахнулся полковник. — Он не хочет принимать лекарства… — Невозможно вылечить то, чего нет, — видимо, это был давнишний неразрешимый спор. — А от твоих «лекарств» — старик сделал кавычки в воздухе — Мутится в голове и всё время хочется спать. — Только без них вы вообще не спите, — попенял японец. — Много ли старику надо… — пробурчал полковник. Выражение глаз у него в этот момент было, как у мальчишки, попавшего мячом в окно, но нипочём не желающего сознаваться. — Давай-ка лучше о сонгоку. — Я называю их призраками, — сказал Мирон. — Платон утверждает, что они населили Сеть, охотясь там на людские эмоции. Он боится, что люди перестанут посещать Плюс и спать в Нирване, и тогда… — Экономика рухнет, — кивнул полковник. — Но он так же верит, что может защитить людей от Призраков, сам став… — Мирон пожал плечами. — По-сути, став одним из них. — И ты думаешь, у него получится? — Не знаю. Нет, честно… — он вспомнил о призраке, сплошь из осколков зеркал. А если их будет много? Десятки, сотни? Кроме того, эти существа появляются и с Минусе, — он покосился на полковника и поправился: — То есть, в реальном мире. Во всяком случае, я видел одного. В туннелях под Москвой. А потом на вокзале… Но там на мне были Плюсы, так что… — он махнул рукой, не находя слов. — Дело в том, что Платон считает их заведомо агрессивными и смертельно опасными для людей. — А ты? — проницательно спросил полковник. — А я… Один из них мне реально помог. Мне, а значит — и Платону. Если б не он, конструкт давно был бы у Технозон. — Но Сонгоку напал на тебя, — возразил Хитокири. — Напал, и убил твоего помощника — того, что сидел в Плюсах. — Похоже на то, — кивнул Мирон. — Ясно одно: мы слишком мало знаем об этих сущностях, — сказал полковник. — Китано их изучает, твой брат хочет уничтожить… — Думаю, Карамазов тоже что-то о них знает, — неожиданно сказал Мирон. — Догадка мелькала на краю сознания довольно давно, но только теперь оформилась в четкую мысль. — Давайте спать, — вдруг объявил полковник. — Утро вечера мудренее. А завтра и подумаем на свежую голову… Только сейчас Мирон заметил, что за окном глубокая ночь. Окно за кружевной занавеской было пустым и чёрным, как зрачок слепца. Ему выделили небольшую комнатку, с яркими цветными половиками на отмытых до блеска досках и металлической кроватью, с панцирной сеткой и шишечками. Не спалось. Перина — так назывался матрас, набитый перьями — неприятно колола спину и не давала дышать, от подушки пахло непривычными травами и почему-то ладаном… Он всё думал: как встретиться с Карамазовым? Такого человека — куромаку, как назвал его Усикава, — не встретишь в баре, ему не пошлёшь е-мейл, не поймаешь в Плюсе… Лучший способ ускорить события — это нарушить правила, — решил Мирон. Одевшись — натянув джинсы, рубашку, пропоротую дротиком куртку, зашнуровав кроссовки — он вышел на крыльцо. Посмотрел в белёсое, похожее экран, заполненный «белым шумом», небо. Затем сделал шаг. В тот же миг шею больно укололо, в глазах потемнело, и он глухо рухнул на землю. Глава 11 2.11 Во что веришь ты? Очнулся от боли. Пальцы на руках болели так, будто по ним прошлись молотком. Затылок казался мягким, а язык превратился в ссохшийся кусок поролона. Глаза почему-то не открывались, а когда он попытался протереть их — ничего не вышло. Руки были связаны за спиной. Он замычал, попытался встряхнуться — и задохнулся: на лицо, на голову, обрушился поток холодной воды. Помотав головой, Мирон отфыркался и наконец-то смог открыть глаза. Сфокусировал взгляд… Слова, адресованные Карамазову, застряли в горле. Красный мотоциклист, вспомнил он. А затем дополнил воспоминание узнаванием: Амели Карамазова. В последний раз он видел её без сознания, на дороге. Капля крови вытекала из тонкой ноздри, на скуле — ссадина. Ни ссадины, ни крови сейчас, конечно же, не было. Только чёрные, подстриженные ступеньками волосы, бледная кожа и свирепый пронзительный взгляд. Дав рассмотреть себя как следует, девушка протянула руку и наотмашь ударила его по лицу. Голова мотнулась, из глаз посыпались искры. Во рту возник стойкий вкус крови — от удара щека порезалась о зубы. Но, как ни странно, пощечина помогла окончательно прийти в себя. В пустом, но одновременно производящем впечатление захламлённости помещении, были только они. Мирон сидел на стуле, девушка стояла, сложив руки на груди и постукивая носком высокого, по бедро, сапога, по бетонному полу. Мирон проследил взглядом снизу вверх, от острой металлической шпильки до полоски гладкой кожи между голенищем и подолом короткой кожаной юбки. Интересная девчонка, — усмехнулся он про себя. — Как бисонён из детских комиксов… Впрочем, она может выглядеть, как ей захочется. Главное, что этой стерве от него нужно. — Где твой брат? Он впервые слышит её голос. Мягкий акцент, бархатные обертона — таким голосом нужно рекламировать дорогой парфюм, а не вести допрос. — Я не знаю. Снова удар. Мирон чувствует, как щеку рассекает о кромку зубов и обещает себе в следующий раз хорошенько сжать челюсти. — Если ты не скажешь, я убью тебя. Она говорит так обыденно, словно произносит эти слова каждый день. Ни дрожи в голосе, ни единой искорки в глазах. — Ты по-любому меня убьёшь, — говорит он. Язык ворочается плохо, и слова выходят какими-то беспомощными. Жалкими. — Но если ты всё расскажешь, твоя смерть будет лёгкой. Он смеётся. — Так трудно удержаться от клише, правда? Она пожимает плечами. Её грудь при этом волнующе вздымается и Мирон с удивлением понимает, что всё ещё может замечать такие вещи. — Смерть — это всегда клише, — говорит девушка, но он чувствует, как тон Амели чуть заметно меняется. — У нас, японцев, смерть — это такой фетиш. Как у русских — погода. Когда не о чем поговорить, говорят о смерти. Я спрашиваю еще раз: где Платон? — Не знаю, — с вызовом говорит Мирон. И продолжает, не дав ей себя ударить: — В Плюсе, в Нирване, на сервере в Германии, Швейцарии или Дании… Где угодно. Амели бессильно садится на корточки. Учитывая высоченные шпильки и коротенькую юбку, выглядит это очень вызывающе.