2 Синий свет окрасил прямоугольную автостоянку за Домом Детского Творчества. Мотоцикл выкатился на неё почти бесшумно, на самой малой скорости. Он замер посередине. От него отделилась стройная фигура в пиджаке с широкими карманами, какие остались теперь только в школьной форме. Четыре тени легли вокруг фигуры и казалось, что она шагает в центре прицела. – Стой! – человек с замотанным лицом выступил из тени перед дверью чёрного хода. – Это штаб восстания, сюда нельзя. – У меня срочное дело. – Ребят, выходите. Их было не меньше двух десятков. С арматурными прутьями – они не такие удобные, но куда смертоносней. Металлическими щитами с дырочками. Может быть, старые, списанные, из милицейских запасах, а может вырезали на каком-то заводе. И скрытыми лицами – на всякий случай. Они выстроились не очень ровной, но очень энергичной цепью. Командир вышел вперёд, поигрывая арматурой с приваренной цепью. – Ну что, девочка-смерть? Думаешь, мы тебя не узнали? – Да, я уже в курсе, – ответила Диана, – что меня помнят и узнают. Это приятно. Когда я закончу с Самди, могу дать вам автографы. – А что ещё ты можешь? – Если у вас есть маркеры, я могу расписаться на щитах. – Ты не войдёшь сюда. Ты слишком долго сидела в камере и уже ничего не понимаешь. Убийцы-одиночки больше ничего не решают. На улицы вышел народ. И народ решает сам свою судьбу. Народу не нужды девочки-убийцы, он сам кого хочешь повесит. Поняла? – Я не понимаю, как это мешает вам меня пропустить. – Ну так зайди! Давай! Прорвись через цепь! Попробуй! Диана шагнула к цепи. С той стороны на неё смотрели насмешливые глаза. Стена из щитов топорщилась арматуринами. Диана развернулась и зашагала к мотоциклу. Взяла коробку и ещё раз задумалась, откуда у них такое оружие. И, что ещё непонятней, зачем? На стрельбы его не возьмёшь… Она опять вышла на середину стоянки. – Пропустите меня, – сказала она. И добавила: – По-хорошему. Я согласна, что вас больше. – Ты ничего нам не сделаешь. Нас просто больше. Вперёд! Железная стена, похожая на большой ковш, двинулась прямо на неё. А за ней уже зажигали флаеры и поднимали булыжники. Диана отступила на шаг, выдохнула, а потом вскинула игольник и дала первый залп. Командир не успел вскрикнуть и даже не упал. Он просто взорвался кровавым фонтаном, лопнул и брызнул во все стороны нелепым кровавым фейерверком. Началось замешательство. Диана не стала ждать, пока оно разрешиться. Возле неё уже упало несколько камней, а белая звезда флаера прочертила над головой дугу и хлопнула за спиной. Кель вскинула игольник и начала расстреливать – по дуге, почти не целясь. Игольник рвал щиты пополам и прошивал насквозь незащищённое бронёй тело. Они взывались вразнобой, осыпая соседей кровавой кашей. А иногда игла прошивала кого-то в заднем ряду и по щитам начинал бить короткий кровавый дождь. Иглы пели, словно пчёлы-убицы и с задорным звоном входили в тела. Они всегда убивали с первого раза. Когда от цепи осталась половина, участники побежали. Бросали щиты, арматуру и даже срывая платки и балаклавы, словно надеялись, что цивильный вид спасёт их от наказания. Кто-то лез на забор и падал в завалы из ящиков, а кто-то запрыгивал в окна, чтобы уйти коридорами. Пятнадцать секунд, перезарядка – и на автостоянке осталась только Кель и те, кто не успел увернуться. Раненых не было, они все погибли легко. Диана подошла к чёрному ходу, переступая через кровавые лужи. Открыла и вошла. 3 В пустом фойе на посту охранника верещал телефон. Диана взяла трубку. – Алло? – Алло, здравствуйте! – заговорил суетливый мужской голосок, – Это штаб восстания? – Да, он самый. Кто говорит? – Это Пацуков, Самсон Иванович. Я вам прекрасно известен. Меня один из ваших ораторов обещал за ноги подвесить. – Это хорошо, что вам понравилось. – Если что, я желаю потенциальному временному правительству области всяческих успехов и международного признания. – Большое спасибо! – Возможно, после революции появится необходимость в реституции каких-нибудь ценностей. Я готов возглавить и посодействовать! – Это очень разумно с вашей стороны. – А пока я готов предоставить девяносто папок первосортного компромата. Там Адамковский, Трофимук, вся эта банда. Свеженький, ещё дымится. Если про это узнает Следственный комитет – это будет о-о-о… – Благодарю вас. Я обязательно передам. Революции, Самсон Иванович, очень нужны почётные свиноводы. Кель положила трубку и двинулась дальше. В Доме царила напряжённая тишина. На широкой лестнице, покрытой бордовым ковром – тоже никого. Все ушли на революцию. На втором этаже пахло горячими свиным жиром. В соседнем зале на паркетном полу развели костёр и жарили сосиски, нанизав их на сувенирные катаны. Никто не обратил на неё ни малейшего внимания. Диана поднялась на этаж выше. Прислушалась. Из-за дубовых двустворчатых дверей доносились голоса. Диана достала Глок, сняла с предохранителя и потянула за медную ручку. 4 Комната, где расположился штаб восстания, была странной формы. Диане показалось, что она оказалась внутри смятой обувной коробки. Свет невидимых диодных ламп ломался и путался, выхватывая из полумрака большой стол. За столом восседали может быть люди, а может тени – коммунисты в кожанках, словно из фильмов про Гражданскую войну, молодёжные активисты с шипами на запястьях, пришедшие повеселиться, какие-то правозащитники… Оружия на столе не было, зато сверкала целая батарея водки вперемешку с нарезкой. Багрымчика за столом не было. Возле окна сидел кряжистый человечек, заросший самой грандиозной бородой, которую она видела в жизни. А ещё у него были усы – толстые и с острыми кончиками, слово две косматые морковки. Диана не знала этого человека. А мы прочитали потом в газетах, что это был белорусский народный поэт Витовт Свидригайлович Бульбочка. Он был одним из тех любителей загробной древности, кто помогал Самди в болотных ритуалах на Дражне. – Принудительно – а почему нет? – вещал Витовт Свидригайлович, – У меня вот был опыт. Иду я как-то ночью домой, почти не пьяный, и на меня скинхеды напали. Им борода не понравилась. И это – на Грушевка, где просто эпицентр белорусского национального возрождения! Ну вы понимаете, московская провокация, к нам московские чекисты нарочно всякое отребье посылают. Так вот, напали на меня скинхеды. Они же не знали, что я крестьянский народный поэт… Короче, достал я любимую огородную тяпку и сразу их побил, всех четырёх. Трое сбежали, а одного я взял в плен. Вот так, хе-хе… Притащил к себе в домик – помнишь мой домик? Он до сих пор такой же, как ты его помнишь – и привязал к батарее на кухне. Открыл холодильник, достал первую бутылку водки, вторую… четвёртую. Четыре дня мы с ним пили, я даже выставку Адамовича пропустил. И на четвёртый день этот скинхед уже говорил на найчысцейшай беларускай мове! Нават тарашкевицай! Во главе стола восседал лично Самди. Он был во всё том же погребально-чёрном костюме. Лысина сверкала, словно натёртая воском. Щёки стали ещё суше, глаза цепче, а пальцы – костлявей. Он заметил девочку и улыбнулся бескровной улыбочкой. – Здравствуйте, – сказала Диана, – Это вы здесь главный? – Главный? – Самди покачал головой, – Мы больше не в Советском Союзе. У нас нет главных. Главный у нас – народ! Сам народ! Его живые – и мёртвые!