Каски катились по асфальту, словно отрубленные головы. Толпа в балаклавах подалась назад. Так прогибается гамак под телом сытого аборигена. А потом Барсучонок различил знакомый запах и понял, что сейчас будет самое страшное. То тут, то там в толпе загорались красные огоньки. Вот один огонёк полетел – медленно, как тяжёлый майский жук и звонко врезался в каску. ОМОНовец заполыхал живым факелом. Махнул пару раз дубинкой, потом бросил её вместе со щитом и побежал назад, тщетно пытаясь стряхнуть липкое пламя. Трое ещё не загоревшийся схватили его и потащили прочь, под ударами и плевками. Подошвы хрупали по битому стеклу, а над ними взлетали всё новые огоньки, падали – и загорались огненными лужами. Тёмные окна домов равнодушно взирали на побоище. Жители усердно делали вид, что их нет дома. По улице полз колючий бензиновый дым. После нескольких попаданий ОМОНовцы словно озверели. Поредевшая цепь молотила толпу, словно машина и опять теснила её прочь, за автобус и остановку. Взлетели и бессмысленно рухнули ещё три огненные бутылки. Казалось, сейчас всё и закончится. И вот в тот самый момент, когда толпу в балаклавах уже сбросили с тротуара и сгоняли в кучу на мостовой, в воздухе щёлкнуло невидимое реле и голоса с площади стали вдруг чёткими и громкими. – НАРОД ЗДЕСЬ, – провозглашал очередной оратор. Голос был смутно знакомый, – НАРОД С НАМИ! НАРОД ДЕЛАЕТ ТО, ЧТО ОН ХОЧЕТ! А потом автобус взорвался. И это был настоящий БА-БАХ. Сначала была вспышка. Как если бы внутри автобуса просто упала ещё одна бутылка. Но пламя не растеклись, а поползло вширь. Брызнули стёкла и огонь рванул наружу, словно тесто из формы. По ушам ударило грохотом, взрывная волна швырнула в лицо колючую холодную пыль. Когда Барсучонок отлип от стены, автобус догорал, похожий на чёрную клетку, рядом валялись тела, всё вперемешку. Остатки ОМОНа бежали прочь, а люди в балаклавах бежали за ними, размахивая цепями и улюлюкая. Клетчатый не пострадал, он бежал по мостовой ближе всех к дому. Видимо, заметил арку и бросился на Барсучонка. – Я не причём! – крикнул Виктор, отступая в тьму. – Хе-хей! – за клетчатым шарфом горел совершенно обезумевшие глаза. Цепь пела над головой и на фоне пылающего автобуса Виктор успел разглядеть, что это не велосипедная и не мотоциклетная цепь. Тонкая и короткая, она состояла из первых секций, и из каждой торчал острый металлический зубчик. Это была цепь от бензопилы. Одного удара хватит, чтобы изувечить человека. Барсучонок много раз видел, как это делается. Он подозревал, что в жизни это сложнее, чем в кино. Но оказалось, что в жизни это ещё быстрей, чем кино. Настолько быстрее, что он не успел даже заметить. Рука сама выхватила Беретту, щёлкнула предохранителем, дёрнула спуск – а Барсучонок понял, что выстрелил только когда грянул выстрел. Это было громко. Ещё громче, чем взрыв. Ещё громче, чем на тренировке. Барсучонка словно хлопнули по ушам, а пистолет дёрнулся в руке и чудом не вылетел. Он пошатнулся, отскочил к стене, выстрелил не глядя ещё раз, придерживая второй рукой – и только потом осмотрелся. Клетчатого нигде не было. – Снайперы! Снайперы! В арку бежали ещё несколько человек. Разглядывать их времени не было. Барсучонок отступил ещё на шаг, сжимая Беретту. Он не знал, успели его заметить или нет. Но он был готов дорого продать свою жизнь. И тут правую руку словно опустили в огонь. Он попытался повернуться и обнаружил, что лежит на асфальте, а арочный проём вращается над головой. Виктор словно лежал в каменной бутылке и кто-то поворачивал её, рассматривал Барсучонка со всех сторон. Он пошевелил пальцами. Правая рука не чувствовалась, но пальцы на ней пока были. А Беретта отлетела – неизвестно куда. «Что я Диане скажу?» – с горьким ужасом подумал он, – «Вдруг она как Джеймс Бонд – не может без любимой Беретты». Он попытался подняться – но ещё один удар боли рубанул его поперёк хребта. Барсучонок захрипел, рухнул обратно и стукнулся подбородком об асфальт. Тяжёлый пузырь дёрнулся из желудка и удался в горло. Сейчас вырвет. Поел, называется, пиццы. Его схватили за шиворот, подняли, швырнули к кирпичной стене. Воняло гарью. Сквозь боль, густую, как пастила, он повернул голову и увидел безлико-гладкую сферу шлема. Под сводами арки топали сапоги. Где-то рядом, за пределом поля зрения, отряд врубался во фланг атакующих. Надо было посмотреть на руки, убедиться, что левая на месте. Но он не мог. Руки заломили за спину. – В кармане, – прошептал Барсучонок. Только сейчас он почувствовал, что губы слипаются от крови. – Пасть завали! – Левый карман, наружный, – повторил Барсучонок, – Сами смотрите. Вы не знаете, с кем связались. А когда узнаете – поздно будет. Его ударили об кирпичи два раза – левой стороной лица, правой. Словно два колючих поцелуя в левую и правую щёку. Но потом невидимая рука всё-таки полезла в нужный карман. Нащупала, что нужно. Поднялась. Барсучонок чувствовал затылком, как невидимый боец с тяжёлым, хриплым дыханием разбирает, что написано. Неверный свет фонаря дергался, когда его накрывали клубы дыма от полыхающего автобуса, а опущенное пластиковое забрало мешало разбирать буквы. Наконец, чтение закончилось. И всё та же невидимая рука расстегнула наручники. – Приносим свои извинения, господин Гобзема. Сами понимаете, такой бардак… – Бардак полный! Гопников остановить не умеете! Барсучонок не глядя забрал удостоверение и зашагал в мрак двора. – Где можно выйти из центра? – спросил он, даже не сбавляя шаг. – Через Мясникова! Там вообще никого. Перед входом в сквер на Мясникова стояли два автозака. Рядом скучали четверо ОМОНовцев. При виде Барсучонка они зашевелились, но когда увидели, что он один, сразу потеряли к нему интерес. Путь домой показался бесконечно долгим. Барсучонок заставлял себя смотреть по сторонам. На пустых улицах попадались редкие прохожие, магазины уже стояли закрытыми и только пару раз он видел кислотно-зелёные кресты круглосуточных аптечных киосков. Буквально в сотне шагов от драки и митинга центрального квартала город продолжал жить привычной жизнью и медленно засыпать. В жёлтых и красных окнах звякали кастрюли, долетал аромат супа. Здесь не изменилось ничего – и, казалось, никогда и не изменится. Универмаг был закрыт. С погасшими огнями он походил на мавзолей забытого императора. Дальше, на фоне чёрной щётки прибрежных зарослей, поднималась в сизое небо водонапорная башня, похожая на отрубленный палец. Возле домов в Тиглях не было ни души. Барсучонок вошёл в знакомый подъезд и поёжился. Впервые в жизни этот подъезд казался ему опасным. Он поднялся на свой этаж, открыл дверь. На кухне работал телевизор, передавали новости. – …продолжаются столкновения. Участники столкновения устанавливаются… – Что случилось? – спросил Барсучонок в пространство, – Почему вы звонили? Ответа не было. Синие отблески прыгали по стене. Даже не снимая ботинок, он пошёл по коридору. Перед телевизором в кресле, что переехало из родительском комнаты, сидел Зарецкий. Он даже не снял пальто. Рядом с ним на кухонном столике стояла корзинка с шоколадными конфетами – очередной подарок студентов на случай сессии. Зарецкий брал конфету за конфетой, опускал в рот, скатывал в комок обёртку и кидал в мусорное ведро. – Здравствуйте… – произнёс Барсучонок. – Привет, Витя, – сказал Зарецкий. – А где родители? – Ты узнаешь это, – Зарецкий отвернулся от телевизора и сел лицом к Виктору, – когда ко мне придёт один человек. Один человек, который мне нужен. – Гобзема убит, если это важно. Его застрелили… какое-то люди, – поспешно соврал Виктор, – Там целая бригада была. У вожака шрам на нижней губе. – Гобзема дурак, – ответил Зарецкий, – И это всё, что достаточно про него знать. Меня интересует Ира Кирунина. Она же Диана Кель. В её квартире сейчас никого нет. – Но я пришёл один. Диана осталась возле площади. – Как тебе такая подружка? – Зарецкий улыбнулся – но только правой стороной рта, – С ней никогда не соскучишься. Убийственная девчонка. – Она… необычная. Но зачем она вам нужна? – Кто возле неё, тот возле огня, – ответил Зарецкий, – А кто далеко до неё, тому не видать власти. Тебя власть не интересует. А меня – очень. – Но вы же и так в команде Адамковского! – Я уже не в команде Адамковского, – Зарецкий качнул головой, – Я у тебя в квартире. Адамковского я понимаю. Я сам его сделал. И сделаю ещё одного губернатора. А ты мне – мешаешь работать. – Что вы сделали с моими родителями? – А ты и правда Барсучонок. Самый настоящий.