Ишис поворачивается ко мне, медленно, словно время вокруг нас стягивается тугими спиралями. Она манит пальцем, а ее рука неестественно вытягивается и сжимает мне горло, выбивая из глотки сдавленный хрип. Тянет к себе, поднимает в воздух, а я даже не касаюсь носками земли. Цепляюсь за ее запястье, царапаю, но с тем же успехом можно было бы царапать гранит. Богиня смеется, хрипло, надсадно и слизывает с моей щеки одинокую слезу. – Вкусная, – шипит она и прижимает меня спиной к своей груди. – Твои друзья пусть постоят пока. Много бегать вредно. Скадэ, Риччи и Федерико замирают, будто придавлены камнями. Я дергаюсь, пытаюсь ударить Ишис ногой, но она сжимает пальцы сильнее, и мир на мгновение меркнет, будто кто-то плеснул в глаза чернила. Вторая рука пробирается под ворот куртки, сжимает грудь и давит на осколки, прожигает меня до крика. – Да-а-а, кричи громче! Вижу, что Энзо воет и бьется в путах, но не может сдвинуться даже на миллиметр. – Угомонись, Шарп! – презрительно бросает Ишис и лапает меня по всему телу. – А! Вот она. Она срывает карту и стискивает в кулаке. Медальон звенит, как колокольчик, будто рад возвращению к истинной хозяйке. Он переливается и поблескивает смешанными силами осколков, и даже на расстоянии я могу чувствовать исходящий от него жар. Мысли путаются, а острый шип страха прошивает от пяток до затылка. Горячие губы прижимаются к моему уху. – Да ты беременна, милая, – богиня втягивает воздух и гадливо хмыкает. – Энзарио заделал еще одного ублюдка. Ах, Шарп! Жизнь ничему тебя не учит. Эгоистичная, самовлюбленная свинья, – язык пробегает по шее, а я едва могу сдержать вопль отвращения. Липкий пот скользит по спине холодной змейкой. – Он так хотел, чтобы его любили. И столько людей полегло за эту любовь. Мне тебя жаль, детка, но эта собака не любит никого, кроме себя. Смотри на него. Ишис поворачивает мою голову. Резко, почти до хруста в позвоночнике. Сдавливает подбородок пальцами, фиксирует. – Он воет о боли и мертвом сердце, а на деле что? Сколько у него было детей? Жен? А сколько было любовниц? Ты об этом знаешь? Смелый и сильный на вид, но на деле он – трус и слабак. Нажми чуть сильнее, и под блестящим фантиком окажется банальный кусок дерьма. Несчастный Энзарио, у которого не хватало воли держать штаны застегнутыми, – женщина презрительно сплевывает под ноги. – Вырывать счастье из чужих рук, только чтобы чувствовать себя живым – вот такое у него правило, – хохот Ишис разносится над маками и они покачиваются, будто подтверждают ее слова. – Убийца! Моя дочь пала жертвой его клинка, ты об это знаешь? Конечно, знаешь. Мыслишки-то у тебя открытые, как книжка. Жаль, что ты нашла в ублюдке то, чего там, на деле, и нет. – Ты несправедлива, – хриплю и давлюсь слезами. – Несправедлива?! – богиня кривиться, будто съела кислую ягоду. – Я вижу, что у него внутри! И сердце в его груди чернее угля. Оттого Энзарио и молчит, не возражает. Потому что знает, что я права. Ишис поворачивается и тянет меня к вратам. Наматывает волосы на кулак и волочит по земле, как мешок с крупой. – Принес капитан ключик к двери, – напевает она звонко, – откроется путь на раз… два… три! Огонь в груди нарастает, выкручивает меня, ломает кости. Сердце будто крошится, распадается на части, и я кричу, не в силах вынести эту муку. Давление распирает изнутри, разрывает мускулы, рвет неистово. Жестоко. Щелчок. Треск стекла. Куртка рвется на груди, будто под ней взорвалась бомба и разлетелась окровавленным стеклом. Мир медленно рассыпается, и я лечу в сторону, отброшенная рукой богини, падаю в гущу маков, не в силах пошевелиться. Что-то теплое растекается на груди, а мои мысли замедляются, тают, как утренний туман и все, что я слышу – дикий звериный хохот Ишис. – Я тебя убью… – хрипит Энзо, и кажется, что совсем рядом. Словно во мне. Поворачиваю с трудом голову. Пират бесполезно дергается и тратит силы. Его взгляд застывает, скрестившись с моим, а губы шепчут: «Я люблю тебя». – Иши-и-ис! – орет он. – Что ты хочешь?! Достаточно! Ты ведь забрала не одну жизнь, покалечила не только мою судьбу, но и других. Да, я – трус и подонок. Ты все верно сказала. Так отыграйся на мне! Я на все согласен… – на последнем слове голос обрывается, потому что путы поднимаются выше и сдавливают его шею. Энзо беспомощно хватается руками, пытаясь их сорвать. – Убьешь? – богиня кокетливо хихикает. – Я же ей добра желаю! Избавляю от мучений, связанных с твоей гнилой душонкой. И сынишку твоего заодно. Негоже жить в мире, где землю топчет такое отребье. Она понижает голос до тихого рыка: – Я хочу, чтобы ты страдал, – тихие шаги богини замирают возле меня. – И ты будешь страдать, Шарп! Мне не нужна твоя жизнь, идиот. Это было бы слишком просто. Она хлопает в ладоши, и врата медленно распахиваются, открывая густой кромешный мрак разрезанный зелеными сверкающими нитками. Они тянутся от края к центру, скручиваясь в тугой пульсирующий узел. – Сокровище твое, Шарп. Ты ведь этого хотел, м? Зайди и забери его, мне не терпится на это посмотреть. Ишис хмыкает и ослабляет путы, чтобы Энзо мог встать на ноги. Она опускается рядом со мной и обхватывает лицо холодными ладонями. – О, твоя птичка еще жива, – холодная рука касается моей груди и будто пробирается внутрь, под кожу, под кости. Ишис ладонью поднимается к моему лицу и облизывает окровавленные пальцы. – Пока жива. Ее губы растягиваются в хищной усмешке, и я вижу, что зубы у нее острые, как у акулы. – У тебя будет выбор, Энзарио. Выпьешь зелье и сможешь получить одно заветное желание. Чего ты там хотел? Ах, да. Свободу, – слово она почти выплевывает. – Освободишь себя и сынулю и весело поплывешь в закат. Или, – она смотрит на него, а ее рот растягивается шире, кожа вот-вот лопнет от напряжения, обнажая кости, – отдашь зелье любимой. Спасешь ее ценой собственного желания. Ей недолго осталось. Чья жизнь тебе дороже? Ишис поднимается, и ее облик тает перед глазами. Платье превращается в красный туман. – Тик-так, Шарп. Тик-так… Глава 64. Энзарио Несусь к Арии, как ураган, падаю рядом и плачу. Умоляю: – Нет-нет-нет, не может этого быть! Прошу тебя, Ария… Целую бледное лицо, считаю ресницы, вою от необратимости, еле прикасаюсь пальцами к кровавому цветку в груди любимой и зову: – Федерико… прости меня, прости меня, прости… – я разломан на части, будто игрушка с лопнувшей пружиной. – Это все я виноват, я должен платить. Почему так? Почему?! Пожалуйста, мои родные, я не смогу выбрать. Это ведь невозможно. Всматриваюсь в их лица, а они растекаются мутным маревом, будто корабли плывущие в туманную гавань. – Папа, – Федерико подходит ближе и присаживается рядом. Кладет крепкую ладонь на мое плечо. – Все в порядке. Я готов к этому, и не нужно себя корить. Малыш и Ария сейчас важнее. – Нет-нет-нет, – мотаю головой. Встаю порывисто и бросаюсь к сыну в объятия. – Я… так тебя люблю. Прости меня, мой мальчик. – Остановись, слышишь? – он встряхивает меня, жестко впивается пальцами в плечи, заставляет смотреть в глаза. – Я тебе говорил, что не приму такую жертву. Ни от тебя, ни от Арии. Я… – он спотыкается и закусывает губу, – я не смогу. Не смогу так жить! Не смогу видеть, как ты будешь медленно угасать. Не смогу засыпать и просыпаться с мыслью, что свел их в могилу, что живу за счет Арии и ребенка. Он отходит от меня, падает на колени возле Арии. Щупает пульс, откидывает со лба влажные красные пряди и осторожно поднимает ее на руки. – Она еще жива, – бормочет сын. – Остаток магии все еще держит ее здесь! Ария приоткрывает глаза, смотрит слепо, будто не видит ничего вокруг. – Федерико… – тонкая струйка крови тянется из уголка рта по подбородку, ныряет вниз, к развороченной груди. – Тшш, мамуля, – он усмехается, будто все в порядке. – Папа уже идет за сокровищем. Он тебя не оставит, вот увидишь! Поворачивается ко мне и прожигает взглядом, наизнанку выворачивает. Кивает на черный зев врат и жестом зовет Скадэ и Риччи. – У нее мало времени, – говорит так тихо, что я едва слышу. Уши забиты ватой, ноги будто сломаны. Я не могу идти. Не могу… Скадэ помогает. Цепляюсь за него, как за соломинку. – Это же мои дети, это же Ария… Мой сын… – Выбор один, Энзо, – говорит он строго. – Позволь Федерико решать свою судьбу, не все тебе за ним бегать. Я понимаю, но согласиться не могу. Крутит от боли и выжимает последние силы. Дышу, как старик, но взглянув на мою Арию, прикусываю до крови кулак. Отрываюсь от моряка. В сплетении дрожащей серебристой паутины, сверкает крошечный зеленый пузырек. Беру его в ладонь, а он жжется не хуже раскаленного угля. Она ждет. Иди же, сделай шаг. Опускаюсь возле Арии и касаюсь бледного лица. Холодного, как лед, влажного от испарины. Мы на миг остаемся в невидимом коконе, одни. Я зажимаю в руке лекарство и говорю: – Помнишь, ты должна мне желание? За Бикуля. Я требую: исполни его. Ты выпьешь. Ради меня. Нас, – и протягиваю ей пузырек. – Загадай себе жизнь, прошу тебя… Ее глаза меня не видят, они устремлены в небо. Льдисто-синие, затянутые пеленой слез. – Я тебя подвела, – шепчут пересохшие губы. – Как я могу… ты возненавидишь меня за это… Ария опускает веки, позволяя соленой влаге стекать по вискам, путаться в волосах. На месте ее сердца настоящая дыра, и осколки стекла хищно торчат из куртки, мягко поблескивая призрачным светом. Сила медленно покидает их. – Я себя ненавижу, что обрек тебя на это, – прижимаюсь к ее сухим губам. Целую, стараясь не причинять боли. Когда отстраняюсь, шепчу, обжигая дыханием ее щеки: – Ария, моя девочка, фурия, бестия… Я знаю, что выбор сложный, но ты дала слово капитану, – сжимаю ее холодную и вспотевшую ладонь. – Ты должна. Ты не имеешь права отказать мне: ты задолжала мне желание. Вырываю крохотную пробку и подношу пузырек к ее губам. Светящиеся зеленые капли текут в горло, в воздухе разливается странная, неестественная горечь и потрескивание, будто вокруг мечется сотня крохотных молний.