— Раз Ванюша не звонит, значит, все идет по плану, — пожал я плечами. — А если в рестике не видно Нарышкина, значит, и генерал уже на яхте решает свои проблемы. Родитель какое-то время рассматривал меня с задумчивым видом, а потом выдал: — Нарышкин по сути своей авантюрист, как и ты, и он ваше с ним это сходство просек мигом. Это раз. Ты как бы числишься в подразделении Корпуса «Волкодав», вернее, теперь тренируешь и опекаешь подразделение. Это два. Дружишь с Витькой Нарышкиным и вытаскиваешь парнишку из всяких неприятностей не в первый раз — это три. И четыре — та мутная история со швейцарским банкиром и сегодняшний случай. Сынок, тебе не кажется странным то, что тебе постоянно приходится убирать засранки за офицерами Корпуса? Тенденцию не прослеживаешь? — Отец, — нахмурился я, — а ты краски не сгущаешь? — Так как насчет тенденции? — криво улыбнулся он. — Для меня помогать Корпусу совсем не сложно, — вздохнул я, признавая некоторую правоту родителя. Который вздохнул в ответ: — Что характерно, они тоже так думают. А что мы поимеем в итоге, сынок? — Будут дергать меня и Прохора с Ваней по любому поводу, а сами перестанут мышей ловить. — Заметь, не я это сказал, Лешка, но закономерный итог ты описал верно. Запомни — люди растут только под задачу, а когда задачу решают другие, любой рост прекращается. Да, будут потери и жертвы, но, если ты продолжишь регулярно помогать Корпусу, в перспективе потерь и жертв будет в десятки, сотни раз больше. Осознал? — Осознал и проникся. — Родитель сейчас повторил то, что мне уже говорил любимый Прохор. — Так, сынок, у меня есть два варианта дальнейшего развития событий. Первый — я волевым решением и при поддержке государя запрещаю Нарышкину, который командир Корпуса, беспокоить тебя по всякой ерунде. Второй — ты прямо сейчас пообещаешь мне, что помощь жандармам будешь оказывать только в действительно чрезвычайных ситуациях. Что выбираешь? — Второй вариант, — опять вздохнул я. — Приношу торжественную клятву, но с одним единственным исключением… — Волкодавы? — прервал родитель, на что я кивнул. — Принимается. — И без всякого перехода продолжил: — Когда на яхту собираешься? — Соне обещал, что сегодня никуда не сбегу, так что после ресторана. — Хорошо. Буду тебя там дожидаться, заодно лично оценю, как у нас внешняя разведка работает. А то обложились со всех сторон своими грифами «Совершенно секретно», никого к себе не пускают, а у нас тут прямо на приеме такая херня происходит… * * * Объяснения баронессы Александры фон Мольтке со своим курирующим офицером, коим являлся генерал-майор Нарышкин Алексей Петрович, проходили на повышенных тонах — сначала женщина чуть не разрыдалась от нахлынувшего облегчения при появлении генерала, а потом накинулась на него с упреками, обвиняя в слишком жесткой форме проверки, которую ей устроили подчиненные Нарышкина. В конце концов баронесса сумела успокоиться и спокойно объяснить резоны, которыми она руководствовалась, прибегая к такой рискованной форме связи. Нарышкин внимательно слушал, хотя из доклада Кузьмина все озвучиваемое уже знал и полностью одобрял кажущиеся только на первый взгляд необдуманными поступки своей агентессы. — Сашенька, ты уверена, что в берлинской резидентуре завелся крот? — спросил генерал еще раз. — Сведенья получены из надежного источника. — Баронесса недовольно поджала губы. — Леша, повторяю, именно встреча с этим источником задержала меня в Берлине, иначе я бы не опоздала на такую пафосную тусовку в Ницце. Когда же я осознала всю важность и срочность этой информации, наняла частный борт, прилетела сюда и начала прикидывать варианты нашей с тобой встречи и ничего не придумала, как… — Она развела руками и очаровательно улыбнулась. — А тут такой теплый прием, аж закачаешься! Кстати, Алексей, а чем это меня в такси таким угостили, что я вырубилась? — Газом усыпляющим, Сашенька, — протянул Нарышкин. — Новая разработка секретных лабораторий, совершенно безвредная и без последствий. Согласись, взяли тебя крайне профессионально? — Отрицать не буду, — надула губки баронесса. — А в такси и по дороге сюда небось всю облапали? А в трусики заглядывали в поисках припрятанного ДШК? — Этот вопрос генерал оставил без ответа. — Пусть хотя бы любимую заколку вернут. Нарышкин поднялся, подошел к двери и постучал. Через некоторое время дверь открылась, и в каюту зашли «Петрович» и «Олегыч». Вскочившая с кресла баронесса себя сдерживать не стала: — Сами вы подстилки немецкие! А еще офицерами представлялись! — Госпожа баронесса! — Оба контрразведчика щелкнули каблуками и кивнули. — Приносим свои извинения за доставленные неприятные минуты. Исполняли приказ. — Извинения приняты, господа. «Петрович» сделал шаг вперед: — Александра Генриховна, позвольте представится, Прохор Петрович, а это, — он указал на коллегу, — Иван Олегович. Баронесса, возвращаю вам заколку. А теперь предлагаю чего-нибудь выпить. К удивлению Александры, ее начальник без всяких вопросов направился к бару и вернулся с подносом, на котором стояли четыре бокала с коньяком. Первый баронесса выпила как воду, совершенно не чувствуя вкуса. Второй за потихоньку налаживающейся светской беседой пошел еще легче, и Александра, к собственному удовлетворению, отметила, что ее наконец начинает отпускать этот безумный день. Но она рано радовалась — без всякого стука в каюту зашел вполне узнаваемый великий князь Александр Николаевич, цесаревич Российской империи! Женщина вскочила с кресла и замерла в поклоне, краешком тренированного сознания отмечая, с какой неохотой из своих кресел поднимаются Прохор Петрович и Иван Олегович… * * * Пообщаться с Соней наедине у меня получилось только в конце вечера, а тема разговора оказалась в очередной раз очень занятной. — Алексей, а я сегодня была приятно удивлена работой твоего друга Александра. — Девушка загадочно улыбалась. — Было в этом портрете нечто такое, что меня зацепило. И я решила посмотреть еще раз, когда любопытствующая публика начала расходиться. — Заинтриговала… — Не знаю, как ты к этому отнесешься, но я в конце концов почувствовала исходящую от картины очень необычную и едва уловимую волну энергии. Угадай, кого эта энергия мне напомнила? Я напрягся: — Неужели самого Александра? — Не угадал! Того, кто был изображен на портрете! Самого Людовика! — Если честно, Соня, — я поморщился, — мне в это верится с большим трудом. Девушка и не подумала обижаться: — Можешь не верить, но я знаю, о чем говорю, Алексей. Что-то подобное я чувствовала и с работами старых и всемирно признанных мастеров, только не понимала, что именно чувствовала, а списывала свои ощущения именно на всеобщее признание и обязанность считать эти работы шедеврами. Понятно сформулировала? — Более чем, — кивнул я. — Ты уверена в своих… ощущениях? — Процентов на восемьдесят, — Соня смешно нахмурила носик. — Уверяю, если ты хорошенько присмотришься к картинам своего друга, сам убедишься в моей правоте. И еще, Алексей, раз уж мы заговорили на эту тему, тебе следует не только присмотреться к картинам Александра, но и обратить внимание на то, в каком состоянии он их пишет. — Что ты имеешь в виду? — Внутри меня все сжалось. — Не пугайся, глупый! — Соня хихикнула. — Ни о каких наркотиках речь не идет. Но, если я права, Александр тратит во время работы очень много своей собственной энергетики, вкладывает ее в картину. А это очень опасно, ведь запасы энергии в организме конечны. Вовремя не восстановит, и… Шизофрения, депрессия, другие душевные расстройства. Отрезанное ухо тебе ни о чем не говорит? — Говорит… — вздохнул я. — А ты заявляешь — не пугайся! И что делать? — Времени достаточно, — отмахнулась Соня. — Александр молодой, энергии много, да и восстанавливается она гораздо быстрее, чем в зрелом возрасте. А так надо думать. — Ясно… * * * Пребывание в каюте великого князя Александра Николаевича не продлилось долго — после представления ему баронессы цесаревич, извинившись перед Александрой и пообещав вскоре вернуться, практически сразу же удалился в сопровождении Нарышкина. За это короткое время великий князь сумел произвести на Александру неизгладимое впечатление — симпатичный, подтянутый, властный, ощутимо сильный и, самое главное, обладающий той самой мужской привлекательностью, от которой у баронессы запорхали бабочки в животе! Нельзя было сказать, что подобные ощущения были для фон Мольтке новыми, такое случалось и раньше, но почему здесь и сейчас? Ответа молодая женщина не знала и не хотела знать… А светская беседа в отсутствие Романова и Нарышкина продолжилась: — Господа, как я поняла, вы достаточно близко знакомы с Александром Николаевичем? — «закинула удочку» фон Мольтке. — Что вы, Александра Генриховна! — отмахнулся Иван Олегович. — Мы простые офицеры контрразведки, а он… Он Романов! Как можно?.. — Именно! — кивнул Прохор Петрович. — Как мы смеем? Александра Генриховна, а почему вы спрашиваете? — Думала, вы мне хоть что-то про великого князя расскажете, — баронесса сделала вид, что смущена. — Дело в том, что он мне понравился… как мужчина… — Александра Генриховна, его императорское высочество счастливо женат! — Прохор Петрович смотрел на нее с упреком. — В вас осталось хоть что-то святое? Или общеизвестный цинизм медицинских работников наложился на вашу теперешнюю профессию, образовав совершенно гремучую смесь? — Все вместе… — вздохнула она и опустила глаза. — Могу я чуть-чуть расслабиться хотя бы среди своих и побыть просто женщиной? — Конечно, можете, — улыбнулся Прохор Петрович и переглянулся с ухмыляющимся коллегой. — Как по мне, вы просто обязаны это сделать. Хотите услышать что-нибудь интересное про Александра Николаевича? Что ж… Процесс соблазнения будущего императора шел по давно отработанному плану с учетом корректировок, внесенных после беседы с офицерами контрразведки, но жизнь внесла свои изменения: в каюту опять без всякого стука вошел абсолютно седой юноша, в котором Александра без труда опознала знаменитого на весь мир великого князя Алексея Александровича. Баронесса снова поднялась с кресла и замерла в поклоне, в очередной раз отметив, с какой досадой встают Прохор Петрович и Иван Олегович.