Баронесса Александра фон Мольтке с трудом открыла глаза и еле смогла сфокусировать взгляд на худощавом мужчине в строгом костюме, стоящем прямо напротив нее. Минуту баронесса пыталась окончательно прийти в себя, а когда ей это более или менее удалось, осмотрелась сквозь опущенные ресницы — она явно находилась на корабле, судя по иллюминаторам и характерной для судов мебели. Слева, как оказалось, расположился еще один мужчина, тоже обряженный в вечерний костюм. Попытка пошевелиться ни к чему не привела — и руки, и ноги женщины оказались крепко привязаны к стулу или креслу, — а вернувшийся к нормальному функционированию тренированный мозг принялся судорожно анализировать сложившуюся ситуацию. Но данных для анализа не хватало — последним, что помнила фон Мольтке, было такси, в котором она передвигалась из театра после, как ей казалось, удачно проведенной попытки напрямую связаться со своим куратором из Центра. — Где я? — на немецком прошептала баронесса пересохшими губами. — Кто вы такие? Ответа не последовало, однако абсолютно седой мужчина, который все это время находился сбоку, шагнул к ней и приложил к губам фон Мольтке стакан с водой. Резкое движение, и «седой», чуть не выронив стакан, снова отодвинулся в сторону с комментарием на русском: — Ишь, как гривой машет, кобылка необъезженная! Ничего, мадама, мы тебя в стойло по-любому поставим! Баронесса, все прекрасно понявшая, но не испытывавшая по этому поводу никаких иллюзий, гордо вскинула голову и сначала с трудом из-за пересохшего языка, а потом и более уверенно заявила на немецком: — Я не буду пить отраву, которую вы мне подсовываете! Засуньте себе этот стакан… — и выдала непереводимый поток площадной брани. — Я баронесса фон Мольтке, подданная германского императора! Вы не имеете никакого права удерживать меня силой, русские ублюдки! Я требую немецкого посла в России, с которым меня связывают дружеские отношения! Ее не перебивали, а когда фон Мольтке закончила, «худощавый» хмыкнул и обратился к «седому»: — Петрович, ты понял, что мадама так экспрессивно нам пролаяла? — Стандартный набор, Олегыч, — ухмыльнулся тот. — Мол, отраву она пить не будет, а стакан мы можем засунуть себе… — «Седой» неопределенно помахал рукой. — Потом грязно ругалась, а в конце зачем-то потребовала немецкого посла в России. Вот глупая, где я ей на Лазурном берегу возьму этого важного кренделя под дипломатическим прикрытием? — Может, она хочет посетить Москву? — задумчиво протянул «худощавый». — Легко можем устроить. Но, боюсь, основных достопримечательностей столицы мадама не увидит — из решетчатых окон внутренней тюрьмы Корпуса вид на Кремль не открывается. Зато у нее будет отличный шанс во всем многообразии оценить красоты Мордовии, где наша баронесса рискует провести последующие лет эдак тридцать. — Лицо Олегыча неуловимо приобрело угрожающее выражение: — Слышь, мадама, мы офицеры русской контрразведки, и ты тут перед нами хвостом не крути! Мы все про тебя знаем! Быстро рассказывай, по чьему приказу ты попыталась устроить в театре провокацию против Алексея Петровича Нарышкина? Мыслей в голове у фон Мольтке было столько, что она просто решила действовать самым оптимальным в этой ситуации способом: — Я вас не понимаю! И буду молчать, пока вы не привезете посла! «Олегыч» вопросительно посмотрел на «Петровича», который просто пожал плечами: — Говорит, не понимает нас и будет молчать, пока не привезем посла. Олегыч, не знаю, как ты, но я очень расстроен таким поведением мадамы и очень хочу перейти к активному ведению дознания. В руке «Петровича» появилась любимая заколка баронессы — острая позолоченная спица, которая в умелых руках представляла собой отличное колющее оружие, — и эту заколку «Петрович» так ловко крутил пальцами, что не оставалось никаких сомнений в больших талантах «седого» при ведении активного следствия. — Ты не бойся, мадама. — Внутренне похолодевшая женщина не могла оторвать взгляда от бегающей между пальцами заколки. — Будет очень больно, но ласты склеить я тебе не дам. Об одном только тебя прошу — ты подольше в сознанку не иди, не ломай твоему покорному слуге кайф от процесса. Только громадным усилием воли баронесса не дала себе впасть в истерику, ее начало мелко потряхивать, а спокойный, даже где-то скучающий голос «Петровича», который она старалась больше не слушать, продолжил описывать в подробностях ожидающее ее «удовольствие». Но тут вмешался «Олегыч»: — Предлагаю пока не переходить к крайним мерам и дать такой красивой мадаме последний шанс не остаться уродливой калекой. Потом, клянусь, она полностью в твоем распоряжении, дружище. «Петрович» резко повернулся к напарнику: — Чего ты лезешь? Она уже потекла! Да и я настроился на любимую часть работы! Что еще за шанс? Баронесса сквозь выступившие слезы увидела, как «худощавый» берет со стола какую-то бумагу и начинает читать: — Баронесса Александра фон Мольтке, урожденная Александра Генриховна Бергер, дворянка из поволжских немцев, тридцать два года, вдова. В десять лет осталась сиротой и была принята в Смольный институт благородных девиц в Санкт-Петербурге, традиционно находящийся под патронажем императриц Российской империи. — «Олегыч» поднял глаза и презрительно глянул на баронессу. — Тебя, тварь, можно сказать, государыня лично пригрела, выкормила, вырастила, выучила, а ты!.. — Он повернулся к коллеге: — Петрович, все-таки слишком добрая у нас государыня! — Слишком, — буркнул тот, продолжая крутить пальцами заколку. — И справедливая. — Это да… Но иногда бывает излишне жестковатой, что при ее-то статусе вполне объяснимо. — Ага, бей своих, чтобы чужие боялись. — Ладно, вернемся к нашему увлекательному чтиву. После окончания с отличием Смольного института наша Шурочка Бергер поступает не абы куда, а в крайне престижную Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге. Кстати, отличный выбор, фрау! — ухмыльнулся «Олегыч». — Опять тебя учат, кормят, поят, койку в общаге дают, денежки какие-никакие плотют! Распорядок дня, опять же. И на третьем курсе на нашу со всех сторон положительную, умненькую и красивую Шурочку обращают внимание наши с тобой, Петрович, коллеги из Корпуса и ведут до получения будущей баронессой красного диплома. И уже во время начала прохождения Шурочкой ординатуры нашей юной лепилке поступает предложение, подкупающее своей новизной. Короче, вербанули коллеги ее конкретно, втянули в тесные ряды рыцарей плаща и кинжала нашу синеокую красотулю да научили всякому. Тем более Шура наша немецким владела на уровне носителя языка еще с детства, а в английском, французском, итальянском и испанском ее натаскали еще в Смольном. И после красного диплома и окончания вот такой вот хитрой ординатуры Шурочка Бергер очень неожиданно для многих отправляется служить в военный госпиталь аж в Туркменистан. Петрович, как тебе такой заворот судьбы нашей бедовой мадамы? — Впечатляет, — буркнул тот. — Прямо завлекательное начало бульварного романа. Но почему-то мне кажется, что Шурочка до Туркменистана не доехала, а всплыла где-нибудь в Германии. — В Польше она всплыла, Петрович, — хмыкнул «худощавый». — И тут же занялась срочным восстановлением многочисленных родственных связей с тамошними немцами. А через год, как ты и предполагал, наша лепилка перебралась в Германию, устроившись по протекции родни врачом в одну из самых престижных клиник Берлина. В клинике Шурочка тоже не терялась — работала не за звонкую марку, а за совесть, и в кратчайшие сроки сумела сделать себе репутацию как в медицинских, так и в светских кругах, хворые выходцы из которых в большом количестве посещали ту самую клинику. И, о чудо, жертвой профессионального и женского очарования молодой красивой докторки становится шестидесятилетний барон фон Мольтке — очень богатый бездетный вдовец! Бурный, но короткий роман, роскошная свадьба на полторы тысячи гостей, увольнение из клиники и новая жизнь, наполненная балами, светскими приемами и поездками по курортным местам всей старушки-Европы. Барон в полном восторге от молодой супруги — прекрасное воспитание позволяет ей даже в высшем обществе с легкостью выглядеть своей и заводить новые знакомства, перерастающие порой в дружбу. Высшее общество тоже в восторге от бедняжки-баронессы, оставшейся сиротой в далекой холодной России, сумевшей выучиться там на врача и вернуться на горячо любимую родину. Семейная идиллия длилась чуть больше трех лет, но потом у барона случился сердечный приступ, и наша Александра остается безутешной вдовой с таким состоянием, что… — «Олегыч» тяжело вздохнул. — Терзают меня смутные сомнения, что супруг стал мешать нашей Шурочке и не без ее профессиональной помощи прикинул на себя деревянный макинтош. И вот тут, Петрович, наша баронесса, скромно отгуляв положенный приличиями траур, развернулась уже по полной! Балы, приемы, роскошные курорты без счета! И везде баронессу рады видеть, везде она своя! А как болтливы о делах своих мужей подружки и приятельницы Александры! Самое же главное, на очень богатую вдовую красотку, как мухи на некую субстанцию, стали в несметных количествах слетаться женишки со всей Европы. Военные, дипломаты, высокопоставленные гражданские служащие, сотрудники спецслужб и просто отпрыски знатных, влиятельных семейств! Донесения от Шурочки в Центр пошли просто лавиной! Мадама, — «Олегыч» поднял глаза на баронессу, — озвучить твой позывной, которым ты подписывала донесения? Гиацинт. Твой курирующий офицер Нарышкин Алексей Петрович. Кстати, а почему Гиацинт? Александра все это время прислушивалась к каждому слову «Олегыча» и с ужасом пришла к совсем не утешительному для себя выводу: если эти двое не из русской контрразведки, то ее предали. Вернее, сдали полностью! И в этой ситуации ей остается только молчать и надеяться на чудо… — Не хочешь отвечать, мадама? Ладно. Но мне кажется, что Гиацинтом тебя обозвали из-за твоих ярких голубых глаз. Вернемся же к нашим баранам. Короче, красивая, после устроенной тобой провокации против твоего же курирующего офицера все переданные тобой в Центр сведенья скомпрометированы и автоматически подпадают под определение дезинформации. Представляешь, подстилка немецкая, какой объем данных нам и нашим коллегам придется проверять и перепроверять, чтобы на стол государю, военному министру, командиру Корпуса и министру иностранных дел легли объективные и подтвержденные сведенья? Чего молчишь, тварь? — Лицо «Олегыча» исказила гримаса, и он заорал: — Петрович, она в полном твоем распоряжении! О целостности организма можешь не заботиться, лишь бы могла языком ворочать! Вращающаяся заколка еще только начала свое приближение, а Александра уже представляла себе, как в ее пятку впивается острая раскаленная игла. Вспышка воображаемой, но от этого не менее острой боли, и баронесса провалилась в спасительное забытье — тренированная психика сбоя еще ни разу не давала… * * * Белобородов замер, пристально разглядывая «жертву», потом повернулся к Кузьмину: — Не притворяется? — Не-а, — хмыкнул тот. — В бессознанку нырнула, как по учебнику. Девка — кремень! Не удивлен ее успехами на выбранном поприще. Если она еще и не обсикалась после твоих рассказов о ее медленном, но верном расчленении… — Кузьмин развел руками. — Принесу баронессе свои самые искренние извинения за доставленные неудобства. — Ты ей и так свои извинения принесешь, — буркнул Белобородов, но вечернее платье темных цветов Александры все-таки проверил. — Сухо, — улыбнулся он. — Девка действительно кремень! Но в бессознанку все-таки нырнула рановато, и я тебе, как профи в этих вопросах, ответственно заявляю — терять сознание в нужный момент и не слишком часто тоже надо уметь. Иначе это будет лишним подтверждением наличия у тебя специальной подготовки, что, согласись, тоже не есть хорошо… Обмен профессиональными взглядами на тенденции развития современного пыточного искусства прервал негромкий стук в дверь. Белобородов прореагировал на это подчеркнуто тяжким вздохом: — Только беседа на приятные сердцу темы начала налаживаться, как сразу ломятся проклятые лазоревые мундиры и не дают душевно пообщаться с понимающим человеком. Сука, никакого удовольствия от работы!.. Олегыч, гаси баронесску с гарантией, а то, не ровен час, очухается и приятный сюрприз испортит… Отчет перед генералом не занял много времени, а когда оба канцелярских оказались на палубе, Кузьмин не выдержал: — Петрович, а ты когда немецкий успел выучить? Белобородов глянул на друга с подчеркнутым презрением: — Пока ты по воровским малинам шкуру тер, я занимался самообразованием. К твоему сведенью, я неплохо овладел еще французским и итальянским. — Ой, не пиzди! — ухмыльнулся колдун и выдал фразу на лягушачьем наречии. — Сам ты сын осла и петуха! — окрысился Белобородов. — Ты только погляди! — Кузьмин не собирался скрывать свой восторг. — Реально волочешь! Да как так, Петрович? — Вот так! С трудом, но овладел, правда, не полностью, — с досадой протянул Белобородов. — Понимать понимаю, но не говорю. — Причина? — У сынки же в детстве эти были, гувернеры, вот мне и приходилось полностью погружаться в языковую среду, чтоб ей пусто было! А разговаривать на языках вероятных противников я стеснялся — акцент был просто жуткий. Вот и… — Подожди, баронесса же ругалась! А немецкие ругательства ты где выучил? — Гувернанткой по немецкому и английскому у Лешки была немка, — Белобородов улыбался, — симпатичная такая, с обалденной жопой… Вот мы с ней и задружились организмами. А когда дружили активно, она мило так что-то тявкала непонятное. Слова-то незнакомые, я начал выяснять… Оказалось, костерила она меня последними немецкими словами, получая от этого дополнительное удовольствие. Думал сначала зубы немецкой извращуге выбить за подобное обращение с русским дворянином, но Лешку пожалел — сынка мог остаться без училки сразу по двум языкам. — Как проблему решил? — еле сдерживал смех Кузьмин. — К кляпу приучил… — ухмыльнулся Белобородов. — Не поверишь, ей так еще больше понравилось. Потом она в ультимативной форме потребовала связывать себя и фактически насиловать. Короче, БДСМ и немцы! А фееричный финал наших с ней отношений случился аккурат в предпоследний день ее контракта. Фрау подпила и потребовала напоследок чего-нибудь эдакого, ну, я и расстарался: кляп, веревки, она висит на блоке в хлеву, и я с ней проделываю все то, что мы с тобой делали с китайцами, только вместо ножа использовал тупую деревяшку. Олегыч, не поверишь, на следующий день случились пылкие признания в вечной любви и уверения, что я лучший мужчина на свете! Бл@дь, еле на поезд до Москвы извращугу посадил и только потом перекрестился! — Ну, так-то вы нашли друг друга! — Кузьмин уже откровенно ржал. — Да пошел ты!.. Друг, называется!.. И не вздумай сынке про языки рассказывать. — Чего так? — Он тогда малой был, на такие мелочи внимания не обращал, да и не помнит, наверняка, ничего. А мне до сих пор стыдно, как свой акцент вспомню… * * * Уже в ресторане нашего отеля в Монако, куда переместилось все высшее общество на афтерпати, меня перехватил родитель и вывел на крыльцо: — Чего вы там опять с Нарышкиным замутили прямо в театре? — Он был явно недоволен. — А генерал чего говорит? — ушел в «несознанку» я. — Много чего говорит, — буркнул отец. — И упирает на то, что ты сам предложил помощь, а ему в той ситуации это показалось самым оптимальным решением.