– Только мне в епархии такой нагоняй дали! За разбазаривание даров! В Беркакит хотели услать, там только-только церковь построили, священник требовался. Уж в последний момент архимандрит вступился, оставил здесь… – Вам камеры нужно вешать и охрану нанимать, – сказала Тонечка от души. – Лампады из чистого золота!.. – Камеры в храме Божьем – дело лишнее, – отец Илларион улыбнулся. – Зачем людей смущать? Они по своим сокровенным делам приходят, некоторые еще и не каждый день. Им с мыслями собраться нужно, большую работу в собственной душе провести, а тут камеры! А охрану нанимать нам не из чего. Они помолчали. – Заявить бы надо, – сказал отец Илларион наконец. – Вдруг стервец этот опять полезет! Вы меня подождите тут, матушки, я за машиной схожу. Подвезу вас, а потом в отделение съезжу. Он тяжело поднялся и зашаркал сапогами по брусчатке. Тонечка смотрела ему вслед. – Влипла ты со мной в историю, – сказала она Саше. – Ты меня прости. Я хотела свечку поставить и красоту показать, а тебя по голове стукнули! – Ну, из седла меня выбить не так-то просто. Я железная. – Брось ты. – Точно, точно, – подтвердила Саша. На лбу у нее была кое-как прилеплена толстая марлевая нашлепка, куртка вся в ржавых пятнах крови, на плечах бурая, давно не стиранная церковная косынка. Прямо сразу видно – гранит, бетон, как закалялась сталь, а не женщина!.. Тонечка засмеялась. – Ты надо мной смеешься? – осведомилась Саша. Та покивала. Подкатил отец Илларион на «уазике». Обе дамы, поддерживая друг друга, заковыляли в его сторону. – Я все прикидывала, какая у него машина, – в ухо Тонечке тихонько проговорила Саша. – А оказывается «Патриот»! – Я ставила на «Ниву», – так же тихонько ответила Тонечка. Они взобрались на заднее сиденье, «уазик» бодро развернулся и поехал, подпрыгивая на выбоинах. – Отец Илларион, – Тонечка схватилась за ручку, чтоб не так бросало, – а вы Лидию Ивановну знали? Которая на Заречной улице жила? – Не очень знаю-то, – признался священник. – Она в храм почти не ходит, только по большим праздникам. На Пасху, на Рождество да на Троицу. Со мной не заговаривает, и я себя не навязывал. Если б понадобился я ей, сама бы подошла. – И родственников ее никогда не видели? Отец Илларион выкрутил руль и посигналил мальчишке на велосипеде. – Родственников не видел. Хотя Валюша рассказывала, что Лидия Ивановна письма будто бы писала. По старинке, на бумаге, в конверт вкладывала и отправляла. И вроде даже переводы ей приходили!.. Валюша, она такая, поговорить любит. – Нам бы родственников найти, – сказала Тонечка. – Нехорошо как-то, не по-людски. Человек умер, а родные не знают. – Господи Иисусе, – вдруг изумился священник. – Лидия Ивановна скончалась? А я и не знал. – Где найти эту Валюшу, батюшка? – На почте служит. Вот беда-то, я не знал про Лидию Ивановну… Продолжая сокрушаться, он высадил их возле Сашиного дома и уехал. Тонечка рвалась «помогать и ухаживать», Саша отказалась – ласково, но твердо. – Ты иди к Родиону, – сказала она. – А я полежу, приму душ, вечером увидимся. – Точно сама справишься? – на всякий случай уточнила Тонечка, и Саша уверила, что справится. Едва войдя в дом, Тонечка поняла, что мальчишка не обедал, никаких уроков не слушал и домашнее задание не делал. В ее комнате, откуда следовало обучаться онлайн, все было в том же виде, в каком Тонечка оставила утром. Два несъеденных бутерброда лежали на тарелке рядом с чашкой остывшего чая. Тетради и учебники – аккуратными стопками, как и были Тонечкой сложены. Она оглянулась, вздохнула и посмотрела на дверь еще раз. Вариантов два. Первый: сейчас она, как фурия, врывается в его собственный личный рай, где он рисует, позабыв обо всем на свете. Она врывается, захлопывает альбом или вытаскивает листок и с ходу начинает допрос: почему ты опять пропустил уроки? У тебя сегодня они начались в одиннадцать, и ты мне обещал! Почему ты не выполняешь обещания?! Хорошо, допустим, ты забыл, хотя я тебя усадила за компьютер, когда уходила, но ведь нужно узнать задание? Ты узнал? Почему ты не узнал? Когда ты собираешься его делать? Уже вечер скоро! И вообще – как ты собираешься жить? Ты ничего не помнишь, ты не умеешь работать, ты не желаешь прикладывать никаких усилий! Ты понимаешь, что тебя ждет голодная смерть на помойке?! Под конец она, распалившись, будет орать, а мальчишка, сгорбившись, бормотать невнятные оправдания. Второй: сейчас она не врывается как фурия в его комнату, а остается в своей, стягивает джинсы, осматривает отекшую коленку, оценивает масштабы бедствия, надевает самый мягкий, самый дивный, самый любимый костюм с поэтическим названием «Миссони», купленный накануне всех событий в центральном универмаге, – Тонечка называла его «Муссоны», – берет книжку, «позорного волка», заваривает чай и усаживается на террасе. Когда Родион явится, она ни о чем его не спрашивает, а предоставляет ему возможность или объясниться, или сделать вид, что все в порядке. …Что говорить, второй вариант, конечно, приятнее. Мама Марина Тимофеевна часто упрекала ее, что она малодушничает и слишком жалеет себя – детей нужно воспитывать правильно, ругать за плохое и хвалить за хорошее, а Тонечка хвалить никогда не забывает, а ругает редко и без энтузиазма. «Ты не понимаешь, – говорила мать. – Если ты сейчас не объяснишь, не заставишь, человеку потом трудно придется! А ты все пускаешь на самотек». Тонечка прикрыла дверь и принялась стягивать джинсы. …Должно быть, она и вправду малодушная и эгоистичная. Ей хочется отдыхать от пережитого, а не воспитывать Родиона правильно. Еще ей хочется смотреть на дальние березы над ручьем, читать Эренбурга, мечтать, как, может быть, в выходные приедет муж и они будут валяться в постели до позднего утра, смеяться и рассказывать друг другу всякие глупости. Ее мужу отлично удаются утренние глупости!.. Кстати! Тонечка замерла, стянув одну штанину. Пусть отец немного повоспитывает сына тоже! Это мысль!.. Она дотянулась до телефона и нажала на вызов. И стала рассматривать левую коленку, которая была примерно вдвое толще правой. – Что ты сопишь? – осведомился в трубке муж. – Простыла? – Я упала, – сообщила Тонечка. – Елки-палки. – И теперь у меня нога как у слона. Может, я ее сломала? – Елки-палки. – Или она просто отекла? – Ты ходить можешь, Тоня? Тонечка слезла с дивана и стала ходить вдоль него, сильно припадая на левую ногу. Джинсы волочились за ней. От боли, отдававшейся в уши, она немного вспотела. – У-уф… – Ну что? – настойчиво спрашивал из трубки Герман. – Можешь? Ходишь? – Больно, – проскулила Тонечка. – Я прям на камень… упала. – Если можешь ходить, значит, перелома нет. Почему, черт побери, ты везде падаешь?! Почему я никогда не падаю?! Когда это кончится, Тоня?! Речь его немного напоминала ту, что Тонечка собиралась произнести перед Родионом. – Приложи лед. У тебя есть? У Тонечки всегда были большие запасы льда – все, кроме чая, кофе и бульона, она пила исключительно со льдом. Герман вначале недоумевал, как можно бросать лед в коллекционное вино, или пятидесятилетний виски, или, к примеру, в квас, а потом смирился. – Приложи и посиди спокойно. И попроси Родьку, пусть он сгоняет в аптеку, купит эластичный бинт и мазь от отеков!.. – Ты приедешь в выходные? – До них еще дожить нужно, – сказал муж в трубке. – Может, я и раньше приеду, Тонечка. Как ты живешь? – Хорошо! – тут же откликнулась она, позабыв про коленку. – У нас погода прекрасная, солнышко и почти тепло. Мы сегодня с Сашей к храму ходили, здесь очень красивый храм четырнадцатого века. – Саша – это у нас кто? – Соседка! Саша Шумакова. Она только в воскресенье приехала, а вчера у нее на участке… – Да, да, – перебил Герман, – я знаю. Бабушка-старушка преставилась. Никто тебе там по этому поводу не докучал?.. Тонечка вытаращила шоколадные глаза, как будто муж мог ее видеть, и честно-пречестно сказала, что никто ей не докучал. – Ты знаешь храм на горке, Саша? Помнишь? – Нет, – признался муж. – Мы в Дождеве бывали нечасто. Отец в этот дом уезжал, когда ему нужно было работать в одиночестве, и мама считала, что мешать нельзя.