Человек открыл глаза. Взгляд у него сфокусировался не сразу. Он несколько раз моргнул, с усилием вздохнул, посмотрел на Тонечку, перевел взгляд на Сашу и повторил: – Господи помилуй. И стал неуклюже подниматься. Только теперь Тонечка обратила внимание, что он был в священническом облачении. – Давайте-ка я вас в больничку отвезу, – проговорил человек. Стоять ему было трудновато, он, как давеча Саша, опирался рукой о стену. – Вон кровь у вас идет. – Что случилось? – спросила Тонечка. – Вы кто? – Отец Илларион, – спохватился человек. – Служу здесь, в храме. Вот ведь пакость какая, господи прости. – Я на улицу выйду, – выговорила Саша. – Подышу. Отец Илларион крепко взял ее под руку и повел. Тонечка потащилась за ними. С некоторым трудом все трое выбрались из храма. Саша была бледной, почти зеленой, и кровь все капала. В кустах сирени по правую руку располагались несколько ветхих лавочек, но они туда не дошли. Саша опустилась прямо на ступеньку. Тонечка пристроилась рядом с ней. – Я сейчас посижу немного, – пробормотала Саша виновато. – И мы пойдем. Отец Илларион, потоптавшись, тоже уселся рядом. – В больничку надо, – заметил он. – Кровь не останавливается. Тонечка полезла в рюкзачок, заменявший ей дамскую сумку. В Москве этот самый рюкзачок в вензелях и кренделях знаменитой французской фирмы имел большое значение, подчеркивал статус и служил предметом гордости. В Дождеве Тонечка носила его исключительно потому, что он был удобен – в него, помимо всего прочего, помещались батон, полкило колбасы и бутылка можайского молока. Нужно чем-то остановить кровь. Прямо сейчас. Она выхватила марлевую маску и велела Саше прижать ее ко лбу. Саша послушно прижала. Запасы пластыря у Тонечки никогда не иссякали, она то и дело стирала пятки чуть не до мяса, при этом совершенно не имело значения, новая обувь или старая!.. А мирамистин таскала с собой потому, что Родион лазал по кустам, провалившимся мосткам и развалившимся домам в поисках «красоты». – Помогите мне, отец. – Да, да, что нужно? Тонечка брызгала антисептиком и отрывала куски пластыря, отец Илларион прижимал сложенную вдвое марлю к ране, и операция завершилась благополучно. Кровь перестала сочиться. – Все равно в больницу нужно, – заметил отец. – Чтоб зараза никакая не попала. – Да я побрызгала. – Я, когда падала, об угол ударилась, – сказала Саша и закрыла глаза. – Сильно. – Ты видела, кто на тебя напал? Она покачала головой. Отец Илларион вздохнул: – Сволота какая, прости господи. Средь бела дня храм грабить! Надо ж такое удумать! – Сколько их хоть было? – спросила Тонечка. – Да не видел я, – ответил отец Илларион виновато. – Если б увидел, не допустил бы! Огрели меня чем-то, а я тоже хорош! Сразу и завалился! – Я даже не поняла, вы живы или нет. – Так я тоже сразу не понял, – признался священник. Он был большой, сильный, из-под рясы выглядывали высокие сапоги, словно он приехал с охоты. Сколько ему лет, не понять – могло быть тридцать, а могло и пятьдесят. Саша прерывисто вздохнула и привалилась к Тонечке. – Может, все ж таки в больничку поедем?.. – Что вы заладили – в больничку, в больничку, – сказала Саша, не открывая глаз. – Мы вот сейчас посидим и пойдем себе. Я отдохну немножко. – Сколько раз мне муж говорил, чтоб я в уличные бои не вступала! И все без толку. – Тонечка тоже прикрыла глаза. Коленка наливалась болью и, кажется, распухала. – Это он дело говорит, – одобрил батюшка Тонечкиного мужа. Так они сидели, вздыхали, переживая происшествие, и солнце зашло за голубой с золотыми звездами купол, весенние яростные лучи вырывались из-за него. – Так что случилось-то? – в конце концов спросила Тонечка. – Расскажите, батюшка. – Я каждый день в храм прихожу, – начал отец Илларион. – Помолиться, душу в порядок привести. Ну, и в храме чего-нибудь подделать, там всегда работа найдется. – И сегодня пришли? – И сегодня пришел, – кивнул отец Илларион. – Только я обычно машину с этой стороны оставляю, а нынче со стороны кладбища бросил. Надгробие там завалилось, так я поправлял. А потом замок открыл, перекладину снял, внутрь вошел. Ну, помолился, как мне хотелось, в алтарь сходил, поздоровался со всеми. – Тут он вздохнул. – Они ж все живые! И святые, и преподобные, и старцы со старицами. Потом к батюшке Серафиму отправился, лампадку поправил, поговорил с ним. – И опять вздохнул. – Тут меня и оглушили. А я-то хорош! Здоровый мужик, а сразу свалился. – Так это смотря как оглушили, – пробормотала Тонечка. – Хорошо, что не убили. – Бог милостив, – отец Илларион махнул рукой. – А вы откуда будете, матушки? И как в храм попали? – Мы на Заречной улице живем. А к храму просто так пришли, посмотреть. А потом увидели, что открыто, ну и вошли. Илларион кивнул, принимая объяснение. – Я вас нашла и… перепугалась. Вы на полу лежали, как мертвый. А тут Саша закричала, я к ней, а у нее все лицо в крови! И никого уже нету. Только мне показалось… – Что? – спросила Саша. – Что их несколько человек было, – договорила Тонечка. – Не один. – Я не поняла, – призналась Саша. – Я тоже не заметил, – поддержал отец. – А у вас есть что брать? – спросила Тонечка и вдруг покраснела. Ей показалось, что она задала бестактный вопрос. – То есть в храме? – То-то и оно, что есть. – Отец Илларион потер затылок, как видно, ему тоже сильно досталось. – При советской власти храм бедствовал, в запустении был. Тут, в Дождеве, народ небогатый. Туристы нас не балуют, в стороне мы. В Тверь и в Питер дорога в обход нас идет. Тонечка кивала, это все ей было известно. – А в девяностые, – отец Илларион вздохнул, – на храм наш жертвовать стали… щедро. – Вы так говорите, батюшка, как будто это плохо. – Да оно не плохо, конечно, только хорошего тоже мало. Про Диму Бензовоза не слыхали? Саша покачала головой, не открывая глаз, а Тонечка переспросила: – Про кого? – Был такой авторитет, звался Дима Бензовоз. Бензин тоннами воровал и цистерны по заправкам разгонял, говорят, такие барыши имел, куда там «Норильскому никелю». Так вот он родом отсюда, из Дождева. Он храм наш, считай, облагодетельствовал. Иконы дарил афонские, все в золотых окладах. Паникадило, то, что у нас в самом центре стоит, на заводе в Златоусте лили, из чистого серебра! Потом еще золотили, а бирюзу из Индии везли. А жертвенник, а крест!.. Лампады у нас не только в алтаре, а по всему храму были из чистого золота. – Ох, ничего себе, – пробормотала Тонечка. – Вот предшественника моего из-за всего этого богатства топором и зарубили, – неожиданно закончил отец Илларион. – Он злодеев прогонял, пускать не хотел, да разве с ними сладишь, ежели он один, а их… целая свора!.. – Ужас какой, – сказала Тонечка беспомощно. Ей представился священник, почему-то старенький, худенький, бороденка клоками. Еще представилось, как он на пороге этого самого храма, раскинув руки крестом, увещевает бандитов, просит уйти, а они только хохочут и горячат коней, что им какой-то старик!.. Старик не помеха, один взмах, и не станет никакого старика – путь свободен, хватай, бей, поджигай!.. А по стенам пляшут отсветы пламени, корчатся тени. И ужас на золотых ликах!.. …Какого времени эта картина? Четырнадцатого века или двадцать первого?.. – Что могли, вынесли, – продолжал отец Илларион, – но не все. Дима Бензовоз вовсе не дурак был. Что к чему, смекал отлично. У него здесь, в Дождеве, сторожевой пост был – так, на всякий случай. Оттуда его люди прибежали, перестрелка была, только предшественник мой уж мертвый лежал. Храм пустовал потом сколько-то, никто из отцов служить тут не горел желанием. Побаивались, все же место страшное. А я, как только сюда назначение получил, перед вдовой взмолился – забери, мол, дары мужнины, не по силам они нам, не по плечу ноша! – А Диму, что… тоже убили? – Ясное дело, – подтвердил батюшка. – Сколько их в те поры поубивали, не сосчитать. Вдова осталась, а деток не было, не дал Господь. Я ее просил подарки забрать. А она… что ж… молодая была, тоже непутевая, какая-то королева красоты, что ли. Она кой-чего позабрала, конечно, что легко продать было. Вот паникадило осталось, жертвенник тоже… Купель крестильная серебряная, старинной работы. Лампады кое-где. Тут отец Илларион вздохнул еще горше и вдруг засмеялся.