Я не понимаю этого. Но, опять же, меня никогда не влекло к нему. Я хотела быть с ним лишь для того, чтобы найти ответы на свои вопросы, но вместо этого я выяснила, что ни один человек, которого ты любишь, не принадлежит тебе полностью. Ни твой любовник, ни твой муж, ни твое дитя. Неудивительно, что я возненавидела Артура за то, что он открыл мне эту истину. Неудивительно, что я заставила его остаться и служить мне, лишь бы самой себе доказать, что я могу иметь абсолютную власть, если захочу. Но понимание пришло ко мне позже и заключило в свои оковы. И от этого мне больно. Я верю Элеанор, когда та говорит, что спасет его: у нее нет причин любить нас, всех остальных, но он не такой. Элеанор смотрит туда, где когда-то были его глаза, и выражение ее лица мне знакомо. Я вижу в ней раздражение, боль, желание понять – и надежду. Ее чувства реальны, и неважно, способен ли их объект чувствовать или нет. Артур умер на этом холме; она смотрит вовсе не на того мужчину, которого я знала, а на человека, которым он притворяется, потому что этого требовала я. Но есть здесь что-то еще. Я годами наблюдала за Артуром. Я знаю, что он чувствует к нам: жалость и презрение, когда кто-то проявляет к нему интерес, а еще горькое чувство отверженности, когда его рано или поздно бросают, при этом он не проявляет ни малейших признаков желания. Он не хочет ничего ни от кого. Даже не тоскует по Миклошу, потому что видит, каков Миклош на самом деле: тот, кто истерзал его и оставил умирать. Но теперь все иначе. Он тянется к Элеанор, словно ему холодно, а она может его согреть. Когда она, наконец, отходит к лестнице и спотыкается на сломанной ступеньке, он вздрагивает. Оставшись с ним наедине, я говорю ему: – Я не должна была делать то, что сделала. Никогда. – У тебя были на то причины, – отвечает он. А затем головой вперед лезет в яму, в которой он живет, и берет в руки книгу, игнорируя и меня, и звуки сверху. – К счастью, она забыла изгнать меня. Могу, по крайней мере, почитать, пока жду, умрет она или нет. Я шепчу ему в темноте: – Звучит так, будто ты расстроен. – Я ее не люблю, если ты об этом, – говорит он. – Мне нужно от нее лишь одно: чтобы она спасла меня. Я не стану говорить ему, что так все обычно и начинается: с эгоизма, амбиций, со страсти или отчаяния. Что любовь поначалу ощущается как что-то, во что тебе хочется впиться зубами, а заканчивается тем, что она проглатывает тебя целиком. 11 На мгновение я стала кем-то другим. Перенеслась в прошлое, где смотрела, как группа взволнованных женщин толпится в пустом зале, крепко цепляясь друг за друга в ужасе, пытаясь мне что-то объяснить. Но потом я стала сама собой и вернулась в настоящее, в тот же зал, теперь увешанный портретами. Бабушка Персефона хотела дать мне знать, что она здесь. Что она меня не бросила. Я сделала глубокий вдох, а grand-mère жестом пригласила меня в столовую. – Не могла бы ты подойти и сесть здесь со мной? – спросила она. Я не двинулась с места. – Не хочу заставлять тебя. Я прошла за ней в столовую, отец топал за нами следом. Grand-mère уселась и, когда я сделала то же самое, сложила ладони вместе и приветливо улыбнулась мне через стол. – Зачем ты сделала его таким? – спросила я. – Это было необходимо, – ответила она. – Он был полезен, и я не хотела от него избавляться, но он вел себя неподобающе. Я сделала то, что должна была. – Он был не твоей вещью, – сказала я. – Он был моим отцом. – О, это приходит и уходит, – сказала grand-mère. – Когда доживешь до моих лет, сможешь посмотреть на это проще. Я не сомневаюсь, что ты со временем все поймешь. – Сколько тебе лет? Она пожала плечами. – Я не веду счет таким вещам. – Сколько лет маме? – О, она довольно молода. Может, две сотни. Эта информация тебе как-то поможет? Значит, grand-mère действительно очень много лет. – Итак, – продолжала она. – Думаю, мы обе понимаем, что все пошло не очень хорошо. – Ты делала это и раньше. Она кивнула. – Мне приходится, время от времени. Чтобы остаться в живых. Но иногда я использую свои силы и для других целей. Я представила, как она делает это на протяжение веков. Приезжает в очередной дом, а потом берет на себя управление: одними командует, других поглощает, при этом смеясь, шутя и устраивая банкеты. Мне подумалось, что эти ее ухищрения могут продолжаться долго, если она будет достаточно осторожна. – Дедушка говорит, ты пыталась съесть его, когда он был еще молод, – сказала я. – Все это время ты пыталась его выследить? – Я определенно не могла забыть его все эти годы. Какой интересный экземпляр! Но я и не подозревала, что он здесь, пока мне не написала твоя мать. А потом я приехала и увидела здесь вас. Так много, и все такие… интересные. Полезные. – Теперь ты убьешь меня? – спросила я. Это, кажется, ее ошарашило. – Элеанор, – сказала она, – как такое могло прийти тебе в голову? Нет, разумеется, нет. – Она протянула руку и дотронулась до моей ладони; я оттолкнула ее. – Ты такая же, как я, и я желаю только лучшего для тебя. – Тогда оставь меня в покое. – О, этого я сделать не могу, – сказала она. – Ты еще очень юна, и у тебя почти ничего нет. Внутри меня целая армия. – Она дотронулась обтянутой перчаткой рукой до своего горла. На шее у нее по-прежнему белела повязка. – А у тебя нет. Тебе необходимы какие-нибудь сильные существа, которые помогут тебе начать развиваться в этом мире. Когда ты написала мне, ты попросила у меня помощи. Вот помощь, которую я могу тебе дать, милая моя. Ты – величайшее достижение твоей матери. Ты моя единственная наследница. Я не могу тебя отпустить. – Ты убила моего отца. – Я должна была сохранить его для тебя, – сказала она. – Я хотела, чтобы ты владела ими всеми. Чтобы ты забрала их с собой и владела ими вечно. Но, к сожалению, этому уже не суждено осуществиться. Я отчаянно заозиралась. – Погоди. Где мама? Она еще здесь? – Думаешь, я могла бы ей навредить? – Я хочу увидеть ее сейчас же. Grand-mère махнула рукой. – Тогда найди ее. Я не буду ограничивать тебя в твоем собственном доме. Я встала, глядя на нее с недоверием. Она пожала плечами. Я прошла мимо нее, мимо отца, поднялась по ступенькам к ванной на втором этаже. Постучала в дверь. – Мама! – Да? – отозвался настороженный голос изнутри. – Это я. Элеанор. Я открыла дверь. Мама сидела в ванне, в воде по самый подбородок. Судя по ее лицу, она только что плакала. – Это ты? – спросила я. – Скажи мне что-нибудь, что кроме тебя никто не может знать. Она посмотрела на меня пристально и с недоверием. – Когда ты была маленькой, я уже знала, что ты из себя представляешь, – сказала она. – Видела, как ты приказываешь Рису и Чарли. Я велела тебе прекратить, объяснила, что если ты будешь так делать, то никогда не будешь знать, кто твой друг на самом деле. А ты расплакалась. Я плотно закрыла за собой дверь и подбежала к ванне. Потянулась к маме и обняла ее изо всех сил. Потом, отстранившись, я увидела, что испачкала ее лицо грязью из подвала. А потом я потянулась к крану. Ванная наполнилась шумом воды. Я наклонилась как можно ближе и заговорила шепотом: – Мама, – сказала я. – Мы не можем позволить ей это сделать. Ты должна сказать мне, как ее остановить. – Я не могу сказать тебе этого, – прошептала она в ответ. Потом хотела добавить что-то еще, но не смогла, и попыталась снова. – Она велела не рассказывать. И я не могу. Видишь? Не могу. Она вцепилась в меня мокрыми пальцами. Я заставила себя посмотреть ей в глаза. – Ты не можешь сказать, потому что она тебе не позволяет? Мама кивнула. – Что ж, – сказала я. – Ты можешь рассказать мне прямо сейчас. Она раскрыла рот и в изумлении приложила к губам ладонь. – Она бывает очень слабой после того, как проглотит очередного человека, – сказала она. – И сильно устает, если пытается контролировать сразу нескольких людей. – Она заметила разочарование на моем лице. – Не знаю, могу ли я еще чем-то тебе помочь. Разве что… – Что? – Она тебя любит, – сказала мама. – По-настоящему. – Ты что, ее защищаешь? – Нет. Я помогаю тебе.