Он рассмеялся. Вышло гораздо жестче, чем я могла бы себе представить. Его смех эхом отразился от скал. Солнце уже утонуло за лесом, но Артур словно стоял в его последних лучах, неправдоподобно красных, отчего его белая как бумага кожа словно светилась. Я знала, что люблю его, и знала, что, если признаюсь ему в этом, он все равно никогда не поверит. Он подумает, что я такая же, как моя сестра и мой кузен: привязалась к нему лишь оттого, что это так легко, лишь потому, что он рядом. А не полюбила его за то, какой он есть. Его смех постепенно стих, и Артур будто бы заметил тревогу в моем лице. – Вы мне действительно нравитесь, Элеанор, – сказал он. – Но вы очень сильно напоминаете мне вашу бабушку, и это… непросто. Может, он все-таки скучает по ней. Я могла представить себе, как они сидят вместе у камина, играют в шахматы, сдержанно шутят. Возможно, этим все объясняется. Я могла бы стать для него новой Персефоной, если он хочет от меня именно этого. – Что ж, мы могли бы начать с малого, – сказала я. – Например, время от времени играть в шахматы. – Если вы этого хотите, – сказал он. – Но должен вас предупредить: я всегда выигрываю. Мы повернулись к дому на вершине холма. Отсюда видна была лишь вершина центральной башни с горящими в свете заходящего солнца окнами. Я поспешно сунула носки в одну туфлю, а нижнее белье – в другую, и мы стали вместе подниматься по ступенькам. Артур ступал на каждую ступеньку со здоровой ноги, а потом подтягивал вторую. Для меня было загадкой, почему иногда он казался таким слабым, а потом – таким сильным. Я поймала себя на том, что пытаюсь разглядеть на его лице признаки возраста, гадая, не ровесник ли он моему отцу. Моложе? А может, старше? Но Артур умело скрывал даже такую мелочь. Когда мы поднялись, я сказала Артуру, что собираюсь незаметно пройти через заднюю дверь, чтобы переодеться. Это заставило его улыбнуться. Зубы блеснули в темноте. – Я пока займу вашу grand-mère, – сказал он. – Спасибо. Я направилась к заднему саду, а Артур уже начал отворачиваться, но в последнюю секунду развернулся назад и поймал мое запястье. Его ладонь оказалась очень холодной, но хватка была невероятно сильной. Я тут же вспомнила, с какой легкостью он поднял в воздух моего отца и отбросил от меня. – Вам следует быть очень осторожной, – сказал он. И, прежде чем я успела спросить, что он имеет в виду, он уже зашагал прочь. По ровной земле он двигался быстро и практически мгновенно исчез за домом со стороны главного входа. Я миновала садовые ворота и шла, огибая ряды молодых побегов и проклевывающихся листочков. Никто не прикасался к саду с тех пор, как умерла бабушка Персефона, но она годами обрабатывала почву, поэтому растения продолжали всходить без всякой помощи – по крайней мере пока. Среди них были и сорняки, и я подумала, что, может быть, завтра вернусь сюда и займусь садом: немного полью и прополю грядки, чтобы убедиться, что я смогу за всем этим ухаживать. Может, попрактикуюсь на растениях попроще и пойму, как быть со змеиными лилиями, и тогда все пойдет своим чередом. Если grand-mère поможет мне отыскать мой путь, я сумею со всем управиться. Поднявшись к себе в спальню, я попыталась высушить волосы, но в них похрустывала соль, и пряди начали завиваться, локонами ниспадая мне на плечи. Я открыла окно, чтобы впустить свежий воздух, и принялась стягивать мокрую одежду. Я вытерла соленую воду с рук и ног и повернулась к черному платью, переброшенному через сундук. Школьную форму я оставила сушиться на спинке стула. Не надетая на меня, она казалась такой странной. Поведя плечами, я расправила на себе черное платье. В сундуке я нашла черные шелковые чулки и туфли на невысоком каблуке. Мои ноги скользнули внутрь, и я повернулась к зеркалу. Меня было не узнать. Я расчесала волосы и оставила их лежать свободно, как у Лумы. Нет, не годится. Я собрала их в пучок на макушке и заколола шпильками. Другое дело. Теперь я выгляжу старше, строже. Выгляжу как… Я подскочила. Там, в зеркале, всего на мгновение, я увидела другое лицо. Молодое, светловолосое, но не мое. Я посмотрела снова, но чужое лицо исчезло. Я заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть. Наверняка это все из-за мыслей о Луме. Заразилась от нее плохим настроением, вот и мерещится всякое. Но чем больше я об этом думала, тем менее убедительной казалась мне эта мысль. Я вспомнила то холодное дуновение. Тот звон горшков на кухне. Но сегодня вечером мне с этим не разобраться, потому что это меня пугает, а мне сейчас нельзя бояться. Grand-mère здесь, и мне нужно приложить все усилия, если я хочу убедить ее остаться. Ветер шелестел развешанными по стене страницами. Порывшись в чемодане, я вытащила свой экземпляр стихотворений Элиота. По крайней мере, хотя бы эту мелочь я могу исправить. Выйдя на лестницу, ведущую вниз к главному залу, я увидела Артура и grand-mère. Они стояли у входа в главную гостиную и негромко разговаривали, наклонив головы близко друг к другу. Увидев меня, они одновременно подняли головы. Мне пришлось придерживаться за поручни, спускаясь по ступенькам: маленькие каблуки оказались коварными. – Вот и она! – сказала grand-mère. Я еще никогда не видела, чтобы кто-то так широко улыбался мне. Я шла, придерживая подол одной рукой и сосредоточившись на ощущениях под подошвами при каждом шаге. Они наблюдали за мной: grand-mère с гордостью, Артур с легкой улыбкой. Но одним носком я зацепилась за ступеньку, моя нога выскочила из туфли, и я в панике шагнула в пустоту. Двигаясь плавно, словно механизм, Артур сделал шаг вперед и протянул руки, чтобы я ухватилась за них и удержала равновесие. Книга упала на пол между нами. Я с такой силой сжала руки Артура, что grand-mère ахнула. Я снова взяла себя в руки, вернула туфлю на место и одарила их обоих улыбкой победительницы. – Все в порядке, – сказала я. – Мне просто нужно немного попрактиковаться. – Что это? – спросил Артур, наклоняясь за книгой. – Это вам, – сказала я. – Не та, которую я порезала, но… Он не смотрел на меня, а просто стоял с книгой в руках и смотрел на обложку, безмолвно шевеля губами. Я осеклась, и в тишине grand-mère сделала шаг вперед и обняла меня. – Элеанор, дорогая, – проговорила она мне на ухо, – ты так замечательно сегодня выглядишь. Но нам действительно придется поработать над твоим равновесием. – Она отпустила меня и прошла вперед нас в столовую. Артур повернулся ко мне. – Спасибо, – сказал он. Я заметила, что покраснела. – Ерунда, – сказала я. – Вы голодны? – Как всегда, – ответил он, и я едва не рассмеялась над его шуткой. Он предложил мне локоть, чтобы проводить меня в столовую. Я с благодарностью взяла его под руку: в этих туфлях я по-прежнему чувствовала себя неуверенно. Мама с отцом уже ждали нас у стола, стоя за спинками своих стульев. Мама была абсолютно суха и полностью одета, бочка с водой исчезла. Мамины полипы, ссохшиеся, прилипли к ее коже, но, увидев меня, она вяло улыбнулась. Я никогда не видела, чтобы она так долго находилась вне ванны. Мне казалось, это невозможно. – Где же дети? – спросила grand-mère, входя. Протиснувшись к дальнему концу стола, она села. – Мальчик и девочка? Рис с Лумой нерешительно вошли со стороны центрального зала, одетые к ужину, но все равно растрепанные. Мы с grand-mère посмотрели на них. У Риса вокруг глаза расплывался красно-лиловый синяк, а Лума все время водила языком по деснам, не открывая рта, как будто ощупывала место выбитого зуба. Похоже, между ними произошла тихая потасовка – наверное, в коридоре между музыкальным залом и библиотекой. Я гадала, кто завязал драку. Придется после ужина задать этот вопрос Луме, убедиться, что с ней все в порядке. Артур словно не замечал ее. За столом он сел рядом со мной. Последним явился дедушка Миклош. Он попытался завязать галстук, на лице виднелась свежая царапина от веток. Он вошел словно в полусне, а затем остановился и посмотрел на grand-mère. Все его тело напряглось, лицо исказила злоба. – А, вы, должно быть, Миклош, – сказала grand-mère. – Как чудесно наконец-то познакомиться с вами, спустя столько лет. Дедушка Миклош неуверенно шагнул вперед, после чего застыл на месте. Выглядело так, словно он сопротивляется чему-то. – Дедушка, – сказала я, – grand-mère приехала к нам на некоторое время. Она наша гостья. Он задумчиво кивнул. А затем сел во главе стола с болью и замешательством на лице. Я не понимала, что с ним. Он впустил в наш дом отца Томаса, но пришел в ярость от присутствия безобидной пожилой леди? – Давайте же насладимся ужином, – провозгласила grand-mère. После этих слов дедушка вроде бы расслабился. Он откинулся на стуле. Я посмотрела на нее с восхищением. Похоже, она умеет подбирать нужные слова. Вошла Маргарет с подносом, на котором возвышалось огромное жаркое из дичи. Она поставила поднос в центр стола, а я попыталась прогнать из головы мысли о том стервятнике, которого видела неделю назад. – О, Маргарет, – сказала grand-mère, не поднимая глаз. – Прошу, нарежьте для нас это блюдо. Я собрала волю в кулак. В любую минуту из тетушкиной груди начнет вырываться низкий стон, который постепенно поднимется до визга, от которого, того и гляди, весь дом превратится в… Но этого не произошло. Я услышала лишь звон посуды: Маргарет принялась нарезать утку. Я подняла взгляд на grand-mère, пытаясь прочесть что-то на ее лице. Она была похожа на божество. Спокойная, невозмутимая пожилая женщина в ожидании ужина. Но в ней скрывалось еще что-то, подумала я. Одним-единственным предложением она сделала то, чего бабушке Персефоне не удалось добиться за целую жизнь: она успокоила тетушку Маргарет. Может быть, она тоже ведьма, подумалось мне. Это бы многое объяснило: как она узнала, что мне привезти, как донесла все свои сундуки без всякой помощи. Но мне нужно было узнать о ней побольше. За ужином grand-mère вела беседу, делая паузы, чтобы положить вилку. – Как здесь у вас чудесно, – сказала она. – Для меня Париж утратил долю своего очарования. Возможно, я провела там слишком много времени. – Хотел бы я побывать в Париже, – сказал Артур. – Судя по рассказам Майлза, этот город действительно очарователен. Отец метнул на него резкий взгляд. И прошептал ему что-то одними губами, так что я не расслышала. – О? – удивилась grand-mère. – Я знала, что Майлз ездил во Францию, но не думала, что вы там не бывали. Вас не отпустили? Зубы Артура щелкнули, но так тихо, что я была уверена: никто, кроме меня, этого не слышал. Он покачал головой и легонько постучал пальцами по щеке. Его зубы почти беззвучно скрежетали. Теперь я разглядела знаки, игнорировать их было практически невозможно. Я не понимала, как Рис и Лума могут сидеть и препираться из-за утиных ножек, в то время как Артур изо всех сил пытается открыть рот. Что это такое, что мешает ему говорить? – Понимаю, – сказала grand-mère. – Я задаю слишком много вопросов. Примите мои извинения. – Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, – процедил Артур сквозь сжатые зубы. – Ну конечно. Беседа продолжалась – по большей части между Артуром и grand-mère. Мама то и дело вставляла словечко, но чем дольше длился ужин, тем более хрипло звучал ее голос, и в конце концов она извинилась и вышла из-за стола раньше всех. Дедушка и вовсе молчал, бесконечно пережевывая один и тот же кусок утки. Наконец он встал из-за стола без всяких извинений и протиснулся на кухню. Я слышала, как он скребет когтями заднюю дверь, пока Маргарет его не выпустила. – Надеюсь, я его ничем не обидела, – сказала grand-mère. – Иногда он так себя ведет, – пояснила я. – Он слегка импульсивен. – Странная черта для пожилого джентльмена, – заметила она. – Вовсе нет, – возразил Артур. – Пожилые устают от отрицания самих себя. Я часто замечаю, что чем старше становишься, тем меньше притворяешься. Grand-mère улыбнулась. – Тогда я, по вашим меркам, должно быть, еще совсем юна. – Вы вечно молоды, – сказал он. После ужина отец сказал: – Артур, могу я с тобой переговорить? Нужно обсудить финансовые вопросы. Grand-mère резко повернулась к отцу. Судя по бабушкиному виду, она готова была его убить. Я почти пожалела, что рассказала ей о пощечине. – Нам всем нужно поговорить, – сказала я. – Папа…