– Ты много чего чувствуешь, – сказала я и снова взялась за сундук. – Хорошо, что думать здесь полагается мне. – Что ты имеешь в виду? – Grand-mère приехала, чтобы мне помочь, – сказала я. – Перед самой смертью бабушка Персефона сказала, что вы все не умеете сами о себе заботиться. И судя по тому, что я вижу, она была права. Мне нужна помощь кого-то, кто умеет управлять домом. – Тебе могла бы помочь я, – сказала Лума. – Или мама. – У вас не было такого опыта. – Я просто к тому, что мы могли бы обойтись и без этой старой грубиянки. – Разве она тебе нагрубила? – удивилась я. – Или же тебе просто не понравилось то, что она сказала? – А какая разница? Я вздохнула. – Лума, – сказала я, – она пожилая женщина. А мы… ну, мы – Заррины. Почему ты принимаешь ее слова так близко к сердцу? Лума склонилась ко мне и с очень серьезным видом посмотрела в глаза. – Если она еще хоть словом обмолвится о том, как я одеваюсь, – сказала она, – я разорву ей горло. – Нет, не разорвешь, – отрезала я. – Это и твоя бабушка тоже. Прояви к ней уважение. Лума, качнув бедрами, отошла к туалетному столику и принялась расчесывать волосы. Она с силой продиралась сквозь узлы, и серебристые пряди застревали между зубьев расчески. Оставив Луму, я попыталась последовать совету grand-mère и отдохнуть. Я должны была бы устать: мы не один час провели за распаковкой сундуков. Но уснуть мне мешала излишняя тревожность, а нервы не давали спокойно посидеть и почитать книгу. Я не могла больше терпеть. Тихонько спустившись по задней лестнице, я прошла через кухню, мимо бормочущей себе под нос Маргарет, и вышла на задний двор. Я дошла до края утеса и спустилась на берег по шатким ступенькам. Нужно было закончить начатое. Я огляделась, чтобы убедиться в отсутствии случайно забредших к нам местных детишек или рыбаков, а потом скинула юбку и поношенную школьную блузку, панталоны и нижнюю майку, сняла туфли и сунула в них носки. Затем прошла вдоль камней, забралась на один из булыжников и глянула на водную гладь внизу. Я знала, что вода окажется холодной: Рис с Лумой вечно так оправдывались, чтобы не купаться. На мгновение я застыла, словно парализованная. Что, если я разучилась плавать? Что, если это одна из тех вещей, которые я забыла? Но присутствие в доме grand-mère прибавляло мне уверенности. Я пока что пережила все испытания, которые мне подкинуло это место. Сделав глубокий вдох, я подняла руки над головой. Сложила ладони в наконечник стрелы и бросилась вниз. Мое тело по большей части само знало, что делать. Вода сомкнулась надо мной. Холод пронзил меня, словно электричеством, но это было не то чтобы больно – по крайней мере, не так, как описывали Лума и Рис. Я словно перевоплотилась, испытала то же ощущение, как тогда, в школе, катясь вниз по ступенькам: словно я – это не я, а кто-то другой, кто-то, кого холод укрепляет, очищает. Тут оказалось мельче, чем я помнила, и кончики пальцев практически сразу коснулись дна. Я немного проплыла вдоль дна с открытыми глазами и чуть опустив нос, чтобы соленая вода не попала в ноздри. Другие люди часто жаловались, что соль жжет глаза, но я этого не чувствовала. Я могла смотреть по сторонам, разглядывать косяки рыб, двигающиеся разомкнутым строем. Могла наблюдать за ползающими по дну крабами, рассматривать осколки ракушек, рассыпанные волнами и проплывающие под моими вытянутыми руками. Я вспомнила хитрость из детства и втянула ноздри, чтобы они закрылись. Перевернувшись на спину, я смотрела на последние солнечные лучи, пробивающиеся сквозь фильтр воды. Волны у нас были жесткие, с силой били о берег, но здесь, на глубине, они смягчались массой воды и практически меня не тревожили. Для своего возраста я была слишком худой, но плотной, как камень, поэтому почти без усилий смогла сесть на дно и просто смотрела вверх, на мутно-зеленое небо над головой, покрытое золотистой рябью. Однако вскоре у меня закончился кислород, и пришлось пробиваться к поверхности, чтобы сделать вдох. Я снова и снова хватала ртом воздух, пока мои легкие спорили с остальным телом о том, где нам на самом деле место: в воде или на суше. Вряд ли grand-mère одобрила бы это: девушка плавает в одиночестве, да еще и нагишом. Но отчего-то пребывание в одной комнате с ней пробудило во мне жажду чего-то нового. Она мне нравилась, но, когда я была рядом с ней, меня не покидало чувство, будто за мной следят. Словно я находилась в одной комнате с учительницей, которая ждет от меня образцового поведения. Все дело только в этом, сказала я себе и почувствовала вину за то, что мне все еще хотелось от нее спрятаться. Когда солнце закатилось за скалы, я еще немного поплавала на спине, пока в угасающем свете все не погрузилось в сумрак. Тогда я повернула к берегу. Я шла вброд сквозь волнорезы, по пояс в воде, как вдруг увидела на песке темный силуэт. Это оказался Артур, он стоял, опершись на сложенный зонт, острый наконечник которого увяз в песке. Артур стоял возле стопки моей одежды. Я не видела его неделю – и вот он здесь, возник словно по волшебству. Поначалу я смутилась, но, подплыв ближе, когда мои ступни уже нащупали дно, я не стала скрываться. Я позволила себе потихоньку подниматься над водой, только перебросила волосы вперед, чтобы прикрыть грудь. Он всегда оказывался в более выгодном положении, чем я: знал больше моего, держал эти знания при себе. Часть меня хотела выяснить, смогу ли я его шокировать. Я вышла из-за волнорезов. Мне самой не верилось. За такую выходку монахини задушили бы меня голыми руками. – Ваша мама попросила позвать вас к ужину, – сказал Артур. – Спасибо, – ответила я. – Не думала, что встречу вас здесь. – На пляже я действительно выгляжу неуместно. Мы стояли совсем близко. На Артуре по-прежнему был его пиджак, целлулоидный воротничок, блестящие туфли. Я смотрела ему в глаза, но сквозь матовые стекла ничего не было видно. Мне захотелось поиграть с ним, спросить, собирается ли он отвернуться, и, быть может, он ответит на мою игру. Сложно было понять, но у меня было чувство, что он смотрит мне в глаза. Вне сумрачного дома я могла разглядеть в нем детали, которых обычно не было видно. Глубокие линии на его губах оказались не морщинками, а перламутровыми шрамами. Такие же виднелись и у него на теле: слегка приподнятые над кожей бороздки, немного напоминающие швы, словно кто-то аккуратно зашил трещины на его коже. Может, он побывал на войне, подумала я. Мой отец там был. Артиллерийский обстрел, газ, шрапнель. Может, дело в этом. – «Я слышал, как поют они, русалки, друг для дружки», – процитировала я. Эти слова сами собой слетели с моих губ. И на мгновение я увидела себя с другой стороны: не нескладная девочка-подросток, а обитательница волн. Я почувствовала себя владычицей морей. Он не сможет устоять перед моей мощью. На секунду он словно остолбенел в изумлении. А потом повернул голову в сторону, нарочито глядя поверх океана. – Думаю, мне они петь бы не стали, – сказал он и отошел от моей одежды. И тут же эфирное существо испарилось, и я снова стала обычной девчонкой. Я наклонилась за одеждой с таким рвением, что сама себе удивилась. Накинула блузку и завернулась в нее, не застегиваясь. От этого я почувствовала себя в безопасности, но тут же ощутила себя человеком, который в этой безопасности нуждается. Одно другого не стоит. – Вы хорошо знаете Элиота, – сказал Артур. Он по-прежнему смотрел в сторону. Я была уверена, что он больше никогда не посмотрит на меня. – Я думала, что познакомилась с ним в школе, – сказала я. – Но, вернувшись домой, обнаружила, что его стихами увешана вся моя комната. – Так вот, значит, что случилось с моей книгой. А я-то думал, куда она подевалась. Я застыла. – О нет, – сказала я. – Я ее порезала. Мне так жаль. Артур рассмеялся сухим, отрывистым смехом. – Вряд ли это худшее, что мне приходилось пережить у Зарринов. Его тон заставил меня вспомнить о той потайной двери под лестницей, о существовании которой я прежде не подозревала. О двери, которая приоткрылась лишь на миг, чтобы я успела увидеть, как она захлопнется. – Что они с вами сделали? – спросила я. Сама того не замечая, я сделала шаг к нему. Теперь мы стояли так же близко, как они с отцом в зале в день похорон, так близко, что я с удивлением ощутила его дыхание на своем лице. На мгновение мне показалось, что он заговорит. Но тут же его челюсти сомкнулись со щелчком. Теперь я уже знала: что-то заставляет его молчать, что-то, над чем он не властен. – Артур, – сказала я. Но он только покачал головой и поднял руку. – Вы простудитесь, – сказал он, когда снова смог заговорить. Покраснев, я потянулась за юбкой и принялась натягивать ее на талию. Артур и вовсе повернулся ко мне спиной и теперь стоял, опершись на зонт, и смотрел на волны. Красное солнце висело над водой, едва не касаясь горизонта. – Этот пляж – заслуга вашей бабушки, – сказал Артур. Он говорил медленно, будто бы выбирая дорогу среди камней, тщательно подбирая каждое слово. – Вашего дедушку море никогда не заботило, ведь он вырос в стране, со всех сторон окруженной сушей. Но ваша бабушка как-то сказала мне, что ей нравится высокий утес. Он напоминал ей о деревне ее матери на Крите. Крит. Я представила ослепительно-белый город посреди темного океана. Не он ли мне снился? Эти крутые холмы, эти старухи в черном? – Вы скучаете по ней? – спросила я. Артур резко повернулся ко мне. Я успела застегнуть лишь половину пуговиц на блузке. Но я подозревала, что он не смотрел на мое тело. Его внимание привлек мой вопрос. – Что между вами произошло? – спросила я. – Иногда мне кажется, будто вы на нее злитесь. А иногда вы ведете себя так, словно она вам нравилась. – Не знаю, нравилась ли она мне, – сказал он. – Думаю, я просто очень хорошо ее знал. – Но вы же наверняка простили ее. – Я внезапно ощутила прилив уверенности. – За то худшее, что вам пришлось пережить у Зарринов, я об этом. – Почему вы мне это говорите? – Вы ведь придете на ужин, несмотря на все, что случилось. Снова пауза. И затем: – Полагаю, приду. Это было уже слишком: осколки последних солнечных лучей на волнах, легкие отражения света на его лице, странное сияние. Мое сердце рвалось на части. Мне хотелось узнать о нем все, но я понимала, что этому не бывать. Из-за Лумы, не говоря уж о Рисе. И из-за той тайны, которую я пока не могла разгадать. Я все еще главная в этом доме, несмотря на приезд grand-mère. И должна нести эту ношу с достоинством. – Знаю, вы встречаетесь с моей сестрой, – сказала я. – Думаю, вы двое вполне можете сделать друг друга очень счастливыми. Я понимаю, что в последнее время произошло много странных вещей, и что я была груба с вами. Но надеюсь, вы сможете меня за это простить. Надеюсь, мы останемся друзьями. И как ваш друг, я должна предупредить вас. – О чем же? – Рис ищет вас, – сказала я. – Не совсем понимаю, зачем, но он кажется одержимым. – После этих слов мои щеки покраснели, потому что мне не хотелось вдаваться в подробности. – Возможно, вам лучше не оставаться с ним наедине. Покрытые шрамами губы Артура растянулись, обнажив идеальные ровные зубы. – Я ничуть не беспокоюсь из-за Риса, – сказал он. – Быть может, зря. Знаю, вы к нам привыкли, но он в последнее время ведет себя… странно. – Вы имеете в виду, что он влюблен в меня. Я ожидала, что сама мысль об этом будет ему отвратительна, но он так спокойно об этом сказал. Я была потрясена. – Да, думаю, можно сказать и так. – Об этом не волнуйтесь, – сказал он. – Вы все проходите через подобную фазу. – Я подумала о Люси Спенсер, но Артур продолжал. – Я близок вам, но не член семьи. Я достаточно дружелюбен. Бываю в доме, но не слишком часто. Но меня это не особо заботит. – Но что, если он вас ранит? – Меня ранили и прежде. – А если он убьет вас?