– Никаких проблем! – сказала grand-mère. – Однако я придерживаюсь мнения, что одна спальня всегда должна быть готова к приему гостей. Это признак гостеприимства. Так приятно знать, что тебя всегда ждут. Я кивнула. И попыталась представить, каково это, когда твоя семья всегда готова принять гостей. Или хотя бы вовремя платит налоги. – Ну что ж, – сказала grand-mère. – Я привезла свое постельное белье – на всякий случай. Поможешь? Оно должно быть в сундуке под номером два. Я открыла сундук, на бирке которого красовалась двойка. Изнутри пахнуло лавандой. Я увидела аккуратно сложенные лоскутные одеяла, постельное белье и набор для прикроватной тумбочки в деревянной коробке с серебряной инкрустацией. Я помогла grand-mère снять простыни, и, когда нас окутало гигантское облако пыли, я со смехом подбежала к окну и впустила в спальню свежий воздух. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, прямо как я, когда только сюда приехала. – Какой прекрасный вид, – сказала она. – Обожаю морской воздух. – Я тоже! Она нашла мою ладонь и сжала. Мы вытащили из сундука простыни и застелили постель. В сундуке оказались еще простыни: комплект атласных и комплект кружевных. – Нравятся? – спросила grand-mère. – Они великолепны. – Это тебе. Она подошла к вертикальному сундуку, крепко перевязанному бечевкой, и ловко развязала узлы. Затем выдвинула верхний ящик, полный льняного женского белья. Второй ящик был вместительнее, там лежала одежда. – И это тоже тебе, – сказала grand-mère. – Я подумала, что несколько новых вещиц из Франции – костюм с юбкой, сшитый на заказ, и парочка платьев – станут неплохим подарком для молодой леди. Надеюсь, они в твоем вкусе? – Ты так добра, – сказала я. И развернула одно из платьев. Оно было совсем не похоже на воздушные платьица Лумы, которые делали меня похожей на маленькую девочку. Это платье было из черного шелка, с высоким воротником и длинными рукавами, но его фасон и складки намекали, что в нем будет вполне комфортно. – Я не обновляла гардероб уже… уже очень давно. – Бедняжка моя, – сказала grand-mère. – У твоей семьи были тяжелые времена? – Нет, просто… хотя сейчас, наверное, они и наступают. – Я зачарованно смотрела, как платье струится в потоках воздуха. Я слегка помахала им, гадая, с чем такое вообще можно надеть. – У меня не было особой необходимости в новой одежде. В школе мы носили только форму. – Но с твоего возвращения прошел уже месяц, – сказала она, – и никто не подумал купить тебе чего-нибудь новенького? – А как ты догадалась, что мне привезти? – спросила я. Она улыбнулась. – У тебя точно такой же размер одежды, какой был у меня в твои годы. Впечатлений становилось слишком много. Это платье, черное, шелестящее, пахнущее лавандой. Коробка чистого белого белья. Сияющая женщина с розовыми щеками и морщинистой, словно крепированная бумага, кожей – бабушка, сошедшая со страниц сказок. Я присела на краешек кровати. Мое горло сжалось. И я осознала, что плачу. Я никогда не плакала на глазах у других людей. Я прикрыла лицо руками. – Ш-ш-ш-ш, – сказала бабушка и села рядом со мной. Одной рукой обняла меня за плечи. – Все хорошо, милая. Я плакала молча (этому меня научила школа-пансион), а она сидела рядом и гладила меня по спине. Наконец я смогла снова вздохнуть и вытерла слезы. – Прости, – сказала я. – Бедняжка моя, – сказала она. – Что ж, я приехала вовремя. Я помогу тебе всем, чем смогу. Вот только я немного беспокоюсь о твоей сестре. – О Луме? – Я ощутила легкий укол ревности. – Она в порядке. Просто немного… – Я осеклась, не зная, как закончить фразу. – Ну, она определенно… – Grand-mère замялась. – Красива. – Ну да, – подхватила я. – Красива. И, наверное, поэтому не очень-то прилежна. – Я почувствовала облегчение, высказав это наконец-то. Но в то же время мне стало неловко, как будто Лума могла меня слышать. – Но ты, по словам твоей мамы, очень умна, – сказала grand-mère. – Почему бы тебе не поведать мне обо всем, что у вас происходит? Я рассказала ей о смерти бабушки Персефоны, о дедушке и похоронах и о том, что сказала Лузитания. Я рассказала, как отец разозлился на меня за то, что я пытаюсь управлять бизнесом, и как он меня ударил – это grand-mère потрясло. Все это лилось из меня таким стремительным потоком, что я не сразу заметила, что опускаю некоторые детали. Я не упомянула о странной карте, появившейся в ночь бабушкиной смерти, и о том, как одержим Артуром Рис. И Лума. И я. Поначалу я чувствовала вину за это. Но grand-mère считала меня милой. И я не хотела, чтобы она узнала что-то, что заставит ее думать обо мне плохо. Может, когда мы сблизимся сильнее, я наберусь храбрости, но пока я не готова. Лучше сперва пощупать воду, чем сразу нырять с головой. – А потом я написала тебе, – сказала я. – Я думала, ты окажешься… не думала, что ты окажешься такой… – Нормальной? – подсказала она. Я издала смешок. – Да. Она похлопала меня по плечу. – Что ж, уверяю тебя, у меня тоже есть особенности, – сказала она. – Я же мать твоей матери. – Grand-mère, – сказала я, – могу я кое-что спросить? – Разумеется! – Почему мама… такая? Она отвернулась и тяжело вздохнула. – Бедная девочка, – сказала она. – Такой она родилась; я перепробовала все, чтобы ей помочь, но она вечно отказывалась. А позже она рассказывала, что, когда познакомилась с твоим отцом, ее привлекла в нем не какая-то особая доброта, не интерес к ней, нет – он всего лишь не считал ее странной. Думаю, именно это в нем и подкупило ее. Я подумала об отце, о том, как близко к Артуру он стоял тогда в зале и как сторонился мамы, когда та пыталась утешить его после смерти бабушки Персефоны. Я даже в мыслях не допускала возможности для себя прожить всю жизнь с тем, кто бы меня не любил. Лучше уж остаться одной, подумала я, хотя часть меня не была в этом уверена. В конце концов, что я сейчас здесь делаю? – Как бы то ни было, твоя семья, похоже, находит странности привлекательными, – сказала grand-mère. – Думаю, здесь она чувствовала себя как дома. Ну, а ты? – Мне кажется, я недостаточно странная для них, – призналась я. – Или слишком странная. Сама еще не разобралась. Обтянутая розовой замшей ладонь прикоснулась к моей щеке. – Для меня ты вовсе не странная, – сказала бабушка. – А самая что ни на есть нормальная. * * * Я помогала grand-mère разбирать и раскладывать все ее красивые вещи почти до вечера. Под конец она решила вздремнуть. – Хочешь, чтобы я принесла тебе чего-нибудь? – спросила я. – Стакан воды? Чего-нибудь поесть? Она похлопала меня по руке. – Нет, дорогая, – сказала она. – Мне только нужен отдых. Поговорим за ужином. Почему бы тебе пока не отнести обновки к себе в комнату? Я вышла, захватив сундук на колесиках, который она привезла специально для меня. Я шла по коридору третьего этажа и катила сундук в сторону своей спальни, как вдруг из темноты передо мной возникла Лума. – Нам надо поговорить, – прошипела она. Она потянула меня в свою комнату вместе с сундуком и захлопнула дверь. – А это что? – спросила она. – Это подарки, – ответила я. – Мне. Лума прищурилась. – Она много всего тебе привезла, – сказала она. – А мне почему ничего? Я рассмеялась. – Да что с тобой такое? – возмутилась Лума. – Что смешного? – С самого приезда я не вылезала из школьной формы, – сказала я. – У меня ничего нет. А у тебя полно вещей. Ты только посмотри! – Я обвела рукой кучи античных и кружевных платьев, выцветшего шелкового белья, чокеров, драгоценностей и жемчужных гребней, валяющихся повсюду словно мусор. – Я просто беру, что хочу, – сказала Лума. – На чердаке полно всего. Еще и Лузитания частенько присылала сюда вещи по ошибке, можешь тоже их брать. Почему ты молчала о том, что тебе нужна одежда? – Не в этом дело, – сказала я. – У меня не было вещей, но никто этого не заметил, кроме нее. – Но ей-то откуда было знать? – спросила Лума. – Она же только что приехала. Я не нашлась, что ответить. Сначала я подумала о письме, о том, что надо напомнить grand-mère никому о нем не говорить. А потом поняла, что в письме я не писала ничего об одежде. – Что-то тут не так, – сказала Лума. – Я это чувствую.