– Это я уже понял. У нее сбита кожа. – с отсутствующей миной на лице ответил генерал-майор, сев за ближайшую парту. – Я хочу знать вашу версию случившегося. –– Она озверела и напала на нас! – воскликнул один из мальчишек, прикрывая рукой подбитый глаз. Ему повезло больше всех, ведь второй смотрел ясно и прямо на военного. –– Помолчи ты. – отвесил ему затрещину отец. –– Ребята утверждают, что она учинила драку. – развела руками Надежда Геннадьевна. – Их буквально пришлось спасать от Шахризады. Мы едва сумели их разнять, и вызвали врача. К счастью, все обошлось обычными синяками, но ведь могло же быть и… – она глянула ему точно в глаза, и все поняла. – Простите. Мальчики отрицают, что они задирали ее. –– Не удивлен. – повернулся на тех генерал-майор. А затем посмотрел на их родителей. Они не боялись, не чувствовали стеснения, а сидели спокойно, даже как-то вызывающе расслаблено. – Три голоса против одного от моей дочери. Вам не кажется это странным? Насколько известно мне, с переходом этих троих разбойников в нашу школу, в классе участились случаи драк. Вы понимаете, Надежда Геннадьевна, я прекрасно знаю свою дочь, в том числе и ситуации, в которых она может начать… «распускать руки». –– Однако она начала это делать, Басай Фарухович. – развел руками директор школы, на лацкане которого так же был стяг с серпом и молотом. – Даже если эти трое мальчишек перед ней действительно виноваты, ей незачем было их колотить. Она ведет себя не как послушная девочка. И уж точно не как советский пионер! Разве может простой советский… –– Вы коммунист, товарищ директор школы? – неожиданно спросил его генерал-майор. –– Я? К…коммунист. – замялся тот, не ожидав такого вопроса. – С сорок четвертого года. Уже тридцать лет. –– И то, что вы коммунист с «года», чувствуется. – выдохнул Басай Фарухович и грузно, звеня медалями на груди, встал. – Вы абсолютно не владеете пониманием ситуации, и я вас не виню. Нынче все понимается под другими углами. Но не кажется ли вам, товарищ директор школы, что вы слишком зацикливаете внимание на моей дочери, и совершенно упускаете из виду поведение этих мальчишек, рядом с их отцами. Они даже сейчас совершенно не скромны, как подобает настоящему советскому пионеру. Вы не берете во внимание объективных параметров оценки ситуации. Вы вытягиваете то, что вам выгодно, лишь бы найти единоличного виноватого. Это не есть коммунистический подход. –– Да вы что, Басай Фарухович, их отцы… – показала рукой классная дама на двух сухопарых, и небритых мужчин в белых пиджаках. – … уважаемые люди! Они настоящие представители рабочих профессий, они… –– …Стиляжничали. – спокойно произнес генерал-майор, повернувшись на указанных личностей. Те явно опешили от такого поворота. – Не удивляйтесь, товарищи, у меня профессия такая: советскую Родину защищать. И я знаю о вас все. Вы, например, родились в сороковом году. А вы, в сорок втором. – его взгляд поочередно остановился на каждом из мужчин. – Шахи, выйди пожалуйста. Этот разговор будет не для твоих ушей. –– Мальчики, вы… – классная дама хотела отправить их в коридор. –– А им этот разговор будет полезен. – генерал-майор сыграл скулами на суровом и загорелом лице. Шахризада немедленно встала и послушно вышла из класса, все еще шмыгая носом. Она на мгновение подняла глаза на отца и, снова опустив, исчезла за дверью, навязав на шею пионерский красный галстук. И когда в коридоре слышно скрипнула деревянная лавка, Басай Фарухович продолжил: –– Вы, товарищ, родились в сорок втором, я прав? –– Да, вы правы. – ответил один из мужчин, из любопытства пододвинувшись поближе. –– В сорок втором году я командовал артиллерийским взводом. Мы дрались с фашистами в стенах Сталинграда. Это была очень тяжелая битва. Мы не спали, и мы практически не ели. Мы только и делали, что день и ночь выпускали тонны снарядов по нашему врагу. И в одну из ночей, осколком авиационной бомбы мне перебило плечо. – на этих словах он расстегнул китель и показал плохо заживший рваный широкий рубец. – Кровь текла так, что я думал умру, но продолжал командовать своим взводом, и сам встал за одно из орудий. У меня был прекрасный, самый лучший в мире взвод. А знаете почему? Потому что он был собран впопыхах, из всех, кто остался по уголкам нашей великой Советской Родины. Когда я – метис афганца и таджички – упал, ко мне подбежали украинец и литовец, но они не смогли меня поднять. Тогда им на помощь пришли казах и армянин. Вчетвером, мои ребята дотащили меня до взводной полуторки, за рулем которой сидел грузин. Рядом раненными были двое украинцев, белорус, трое русских, узбек и аж двое болгар-добровольцев! Повсюду были горящие танки, пахло порохом и горелым мясом. На колючей проволоке были гниющие остатки фашистов, для которых мы были людьми второго сорта. Когда меня прооперировали, я узнал, что осколок из моего плеча вытащили двое советских военных врачей: еврей и латыш. А ухаживали за мной русские медицинские сестры. Их звали Света и Лера… На пожилом лице Басая Фаруховича накатывались слезы. Ему было больно вспоминать тот эпизод, но, что было болью для старших, могло оказаться очень действенным лечением для молодых поколений. Мальчишки, те самые, с пятью синяками на троих, слушали его не отрываясь. На них, иной раз, не доверительно поглядывали их отцы, явно что-то соображая у себя на уме. –– …Фашисты замучали их в концлагере. – сглотнув острый ком в горле, продолжил генерал-майор. – Я узнал об этом через три дня после того, как мой артиллерийский батальон вошел в поверженный Берлин. Они сдирали с них кожу, морили без еды и воды, стригли им волосы и вырывали ногти, использовали на каменоломне и при строительстве своих бункеров. И бросили в сто метровый ров, заполненный трупами … – Басай Фарухович посмотрел в глаза мальчишкам. – Мне нужно говорить какие национальности, помимо Светы и Леры были в том рве? –– Не нужно, товарищ фронтовик… – опустил глаза один из них. –– Стыдно, товарищи. – генерал надел на голову свою фуражку. – Стыдно. Мы единый и неделимый народ. Народ, который победил саму идею о том, что общество может и должно быть разделено по национальности. Я прошу вас, сделайте выводы. Я больше не хочу посещать такие мероприятия. –– Басай Фарухович, я боюсь… – произнес директор школы. – Что мы обязаны вынести этот инцидент на обсуждение в районный комитет Партии. И я боюсь, что ваша дочь, не смотря на наличие облегчающих обстоятельств, будет исключена из Пионерии. Так ведь правильно. –– Правильно только одно. – кивнул тогда, у самых дверей, он. – То, что это – моя дочь. И она заслужила называться не только пионером. А еще и коммунистом. Развернувшись, Басай Фарухович сделал два шага на выход и уже было открыл дверь, чтобы выйти, но тут вдруг остановился и глянул на часы. У него была некоторая возможность, чтобы задержаться здесь еще на пару минут. Взглядом он встретился с сидящей на лавочке дочерью, которая все так же намертво сжимала в своих ручках снятый с шеи пионерский галстук. И тогда генерал-майор повернул голову, и из-за плеча спросил мальчишек: –– Как пишутся слова «фантасмагорическое» и «человеконенавистничество»? Усмехнувшись, он закрыл за собой дверь. Медленным шагом, положив руки в карманы широких и наглаженных генеральских брюк, подошел к своей, согнувшейся и опустившей голову дочурке. Немного постояв перед ней, выдохнул, достал руки из карманов и присел рядом с ней, приобняв за плечо. Шахризаду колотило, как от холода, она все так же всхлипывала и шмыгала носом, пытаясь снова не заплакать. Она знала, что отцу это не нравится, хоть он ничего и не говорит. Пыталась сдерживаться, быть мужественной, как он всегда ее и учил. И вдруг, спросила: –– Они заберут его, да? –– Кого заберут? – не поняв, отец двинул головой. –– Мой галстук. – показала в кулаке та. – Я не хочу, чтобы они его забирали. Как я могу не быть пионером? Это ведь… Это!… –– Шахи… – прижал он ее к себе, улыбнувшись. Посмотрел на алое знамя около классной комнаты. – Разве ты пионер только когда надеваешь галстук? Если так, то зачем он тебе? –– Но, я ведь… – подняла она глаза. –– Пионерия – это не галстуки, и не значки. Настоящий пионер только тогда может называться пионером, когда он думает, когда он рассуждает, когда он чувствует себя частью советского, нашего с тобой общего, мира. Если завтра, или через несколько лет, нашей Родины не станет, ты перестанешь быть пионером? Перестанешь помнить ее и перестанешь сражаться за нее? Разве ты перестанешь думать, как советский гражданин, как коммунист, как человек с совестью и частью? –– Нет, папа. –– Значит, ты пионер и без красного галстука. – наконец ее кулак немного разжался, и мужская сухая ладонь осторожно вытянула красную ткань из хватки. – Пионер, значит первый. И ты можешь стать первой, авангардом нашей Родины и без этих атрибутов. А насчет мальчиков… Я думаю, их отцы вынесли урок из сегодняшней беседы, и сумеют вразумить своих детей на то, что мы одна страна. Видишь? –– Что вижу, папа? –– Мы с тобой уже наставляем людей на правильный путь. Он улыбнулся ей. А Шахризада подняла на него свои заплаканные глаза. На лице проступила совсем еще такая детская, но задорная, смеющаяся улыбка. Она больше не была расстроена, отец смог ее поддержать и внушить правильную мысль. Он всегда справлялся с этим, и всегда поддерживал ее. Басай был поистине хорошим, с горькой и печальной судьбой, заботливым и чутким отцом. –– Сережа может нас покатать по городу еще… – глянул он на часы. – Минут десять. Хочешь мороженого? Пломбир или эскимо? –– Эскимо. –– Нет, эскимо хочу я, так что тебе пломбир. – усмехнувшись, он встал и потянул ее за руку за собой. –– Эй, так не честно! – засмеялась и она. – Ах-ха-ха-ха! Часть 13 -– Папа… Со свистом, прямо над Ульяной разорвалась корабельная обшивка. Со страшным грохотом и скрежетом, через дыру начали пробиваться литры воды, чудовищным потоком снося все, что было не приколочено. Соленые брызги мигом окатили лицо, прошлись по уже мокрой одежде, и заставили вмиг раскрыть заболевшие глаза. Вдохнув, Вирхова сорвалась с места. Закашлявшись и сев, огляделась. Вокруг нее в лучах кроваво-красного аварийного свечения было несколько лежащих в воде трупов, и суетящийся экипаж подводной лодки, который перекрикивался между собой, пытаясь побороть поступающую воду, которой было уже по колено. Ульяна только чудом не захлебнулась, пока была без сознания. По ее лбу текла кровь, ноги и руки были ватными. Подлодка пережила два чудовищных удара, но обеспечила всем своим обитателям нокаут. А некоторым – преждевременную кончину. Все было перевернуто и опрокинуто. В отсеки поступала вода, а моряки, зажимая раны, пытались продлить жизнь лодки насколько могли. Они ставили распорки, пережимали трубы, и ведрами выносили воду из-под ног. Но она все поступала, и поступала. Все рвались и рвались патрубки и клапана, под напором отлетали вентиля и летели в ближайшую стенку, громко ухая об металл субмарины. –– Серега, дай клинья! – кричал один из моряков, что тянул распорку. – Сережа, клинья! А матрос с клиньями ему не отвечал. Он упал от потери крови, полностью скрывшись под бурлящей водой. Вирхова в этот момент поднялась, быстро дошла до погибшего матроса и выдернула из-под него два треугольных металлических клина, которыми и должны были зажать заливающую отсек пробоину. Молниеносным ударом она вогнала один из них между распоркой и разорванным металлом. Матрос, не двигая одной перебитой рукой, второй пытался завернуть распорку так, чтобы она придавила клин. Но у него все не выходило. Второй подводник пытался ему помочь, но каждый раз, когда отпускал механизм, тот под напором воды рвался в стороны и не давал нормально зафиксировать место пробоя. –– Не могу! – сжимая зубы, мотал головой матрос с перебитой рукой, едва не захлебываясь от фонтана соленой воды. – Глеб, я не могу! –– Крути, давай, крути! –– Вместе! – приказала ему Вирхова, раздевшись до мокрой майки. – Давай, давай! Встав под струю, она схватила ручку, которую нужно было прокручивать вокруг металлического столба. С силой сжала ее в своей ладони, придавив пальцы покалеченного моряка. Но тот не вопил, не сопротивлялся, а сам под ее хваткой, еще сильнее поджал рычаг в пальцах и потянул на себя, закручивая. Ульяна толкала. Оскалив зубы, чувствуя, что металл практически не идет, и пробоина скоро зальет их по пояс, напрягла все свои мышцы. Надулась ее спина, мышцы рук и ног, она пыталась, вместе с матросами, сдвинуть то, что физически было невозможно. Но рукоятка вдруг поддалась, скрипнула, и немного провернулась. Вода, бьющая по голове и лицу, сбавила свой напор, перестала хлестать по глазам и заливать нос. Еще одно приложение нечеловеческих усилий, от которых в закрытых глазах разбежались цветастые звездочки и повело сознание, и рукоятка снова, со скрипом и скрежетом провернулась. Бурление у ног практически прекратилось, вода стекала только по самому распорному столбу, который держал побитый матрос. Ульяна сорвала руку раненного моряка и с махом ударила по рукоятке ногой. Потоп прекратился. –– Говорит старший матрос Огаренко! – моряк с перебитой рукой выжал кнопку переговорного устройства. – Заделана пробоина в пятом отсеке! Есть шестеро погибших и множество раненых. Приступаем к локализации мелких протечек. …В наушниках американского акустика на «Рой Уолкере» раздались те звуки, которых он точно не хотел слышать. –– Сэр! – сорвал он гарнитуру с головы и повернулся к старпому. – Скрежет металла! Русская подлодка не потоплена! –– Что-о-о?! – протянул капитан Саммерсон, услышав это. – Какого… Из чего сделана эта тварь!? –– Вероятно глубинная бомба повредила обшивку или рули глубины. – заключил старпом. –– Сраные русские! –– Можно было предположить, ведь мы не слышали продувку балласта. – продолжал рассуждать помощник. –– Курс один-два-два! – приказал капитан, и сам подошел к рулям, вывернув штурвал на несколько оборотов. – Приготовить глубинные бомбы! Какая глубина в этом секторе? –– Около двух тысяч футов, сэр. – заявил один из офицеров. – Критическая глубина для русских «Дельт». Но под нами есть желоб, он еще в милю глубиной. –– Живучая! – усмехнулся старпом. – Сэр, я предлагаю оставить ее в покое. Она не боеспособна. –– Она выпустила ракеты по нашей стране. – огрызнулся Саммерс, сблизившись с ним, чуть ли не коснулся носом носа. – И мы оставим ее на дне. Только уже мертвой! Эсминец подскочил на волне и заныл, пытаясь не отбросить от себя практически оторванный и надламывающийся нос, пробитый русской противокорабельной ракетой. «Рой Уолкер» ложился на обратный курс, желая добить неугомонную и слишком везучую советскую субмарину… …Русский акустик поправил тельняшку на груди. Он уже больше получаса слушал картину протекающего рядом боя. И вдруг снял наушники. –– Товарищ капитан. – обратился он. –– Скажи мне, что это была «Вирджиния» или «Лос-Анджелес». – замотал головой тот, стоявший все это время за плечом.