–– Сэр, есть добро на воздушный коридор. – поднес бумагу раненный клерк. –– Они что, издеваются? – мгновенно пробежался глазами по донесению майор. А затем смял его одной рукой. – Чертовы идиоты… –– «Гудвин», прием! –– Да, «Волшебник», прием! – быстро произнес майор, судорожно пытаясь собрать информацию в голове в единое целое. В этот момент ракета угодила куда-то ближе, и с потолка посыпались куски бетонных перекрытий. Стало нечем дышать. – «Волшебник»! К вам отправляется шесть «Ирокезов» при поддержке десяти «Кобр»! –– Повторите! – не расслышал из-за помех Мэрлин. – Мы что уже часть Вьетнама, сэр?! – Это все, что есть сейчас! – ответил ему тот, понимая почему капитан задал этот вопрос. Но вот делать было уже нечего. – Они будут подлетать через разведанный коридор над русскими позициями на окраине города. Высота не более тридцати метров. Ваша задача обеспечить посадочную площадку, как понял, «Волшебник»? Это все, что я мог сделать для вас, Мэрлин. Несколько секунд майор слушал помехи, утирая пот и пыль со лба. Он закашлялся от едкой штукатурки, заколовшей в носу и в горле. Он уже не мог дышать этим, но ему приходилось. Приходилось быть тем, кто собирает единственный Вашингтонский кулак и направляет его противнику в челюсть. И внезапно он услышал, ясно и отчетливо: –– Как ваше имя, сэр? Бетонобойная головная часть русской ракеты прошила плиты перекрытия и вонзилась в пол точно в нескольких метрах от радиостанции и от оглушенного и опрокинутого на спину майора. Он увидел лишь ироничную надпись белой краской: «На Вашингтон!». Детонатор сработал штатно, и шесть кабинетов Пентагона превратило в пыль… …Мэрлин затаив дыхание смотрел на переговорное устройство в своих руках. Он не мог понять, почему связь настолько резко оборвалась. И вдруг понял, что раз не было помех, раз не было треска и шипения, то тот конец волны уже оборван, и никто им не ответит. Они остались без координации действий, без связи, без знания обстановки. Около двух десятков человек в самом центре собственной страны. Совершенно одни. –– Сэр! – тряхнул его за плечо один из солдат, пытаясь утянуть за бронежилет в дальние комнаты от пуль. – Черт возьми, сэр! Что говорит Пентагон? –– Пентагона больше нет! – сорвался тот, но вдруг осекся, отпустив рацию. – Они посылают шесть «Ирокезов» под прикрытием «Кобр». Те пролетят через весь город на высоте тридцати метров. –– Они же знают, что здесь не сраный Вьетконг? –– Не припирайся, Васкез. – рявкнул на него капитан. – Наша задача удержать здание и обеспечить посадку. –– Сэр, если русские подойдут, мы окажемся в окружении. – снял каску тот, утерев мокрые и жирные от крови волосы. –– А у вас в руках водяной пистолет? Если они нас окружают, значит мы еще представляем угрозу, и сидим занозой в их русских задницах! –– Да, сэр! – резко ответил солдат, надевая каску на место, и демонстративно передергивая затвор. Алиса потянула Диму за лямку бронежилета, затаскивая его в коридор через разбитую очередью из русского пулемета дверь. Пули просвистели у них над головами, чудом не перебив Купер пару шейных позвонков. Одна из них оставила след на ее шее, который будто бы нехотя начал кровоточить, но девушке было все равно на это. Алиса подтащила одной рукой не самого худого Диму, одетого в бронежилет, к себе ни издав при этом ни звука усталости. Видимо в ней было столько же силы, сколько и в Ульяне – невероятная мощь нескольких быков – но при этом ее фигура не говорила об этом прямо, не показывала своих мышц, не выпячивала под кожей сухожилия, оставалась все такой же прекрасно-эталонной. Однако Дима, как и Груз этого не заметили. Они были слишком взволнованы о другом, как бы не попасть под перекрестный огонь и добраться до правительственного бункера, который должен был быть где-то в самом Белом Доме. –– Оставь радиостанцию здесь. – приказала Купер, сдирая с плеч мужчины грязную металлическую коробку. – Вы идете со мной в бункер! –– Что? – переспросил Среда. –– Не вздумай возникать! – перешла на указательный тон Алиса, резко повернувшись к Грузу. – Тебя это тоже касается. Если там вдруг станет жарко, мы перебьем всех, кто может оказать нам сопротивление. –– Так значит ты идешь туда не за диалогом? – усмехнулся, в не своей манере тот. –– Я иду за ним, но, если слова не решат дел, тогда придется показывать силу. Идемте. В ней кипела решимость, в ней кипел азарт боя, который перекидывался еще и на ее мысли в голове. Теперь она не выстраивала тот странный и многозначный диалог с президентом США и его окружением, она готовилась ставить условия. И это было правильно – не было сил, желания и времени препираться, если вдруг это ослы в правительственных кругах решат думать только о собственных задницах и насмерть забудут про семь миллиардов живущих на земле людей. Как и Ульяне, Алисе нужен был весомый аргумент на переговорах, и Груз со Средой снова стали именно им – силой, которая будет действовать тогда, когда прозвучит последнее слово. Каждый из них зарядил в оружие новую порцию патронов в магазине и звучно дернул затвором. Автоматы были готовы к стрельбе. Коридоры, еще коридоры. Темные и мрачные, побитые очередями и авиационными ракетами. У ног троицы лежали изорванные полотнища и их обгоревшие куски. Со стен, как и в Кремле, слезла сожжённая облицовка. Белый мрамор и гранит были разбиты, всюду виднелись трещины и торчащая снопами арматура. С древесины, где она была, слезал взбухший и почерневший от пожара лак. Всюду пахло гарью, пылью и озоном. Под громогласным ревом развернувшегося и не прекращающегося боя, непогоды и разрывов ракет в нижних слоях атмосферы, содрогались стены, дрожали еще пока целые хрустальные люстры и подсвечники. У ног из-за штормового ветра вилась пыль и мелкая щепа. Дождь заливал в трещины между этажами и каждый раз обдавал теплым и вязким из-за пыли водопадом. Однако противника на этажах и в коридорах все еще не было – это позволяло двигаться быстрее. И вскоре Алиса первой перешла на откровенный бег. И даже Среда, человек, который бегал по подобным зданиям уже практически месяц, с начала Берлинской операции, не успевал за ней. Грузу так и совсем было плохо – участилось дыхание, забилось быстрее большое, но старое сердце. В нем уже не было той юношеской чекистской прыти. Все-таки он стал старым, но вот еще не подводил – с дистанции не сходил, и пусть было больно, было не приятно, не сдавал, держался за остальными. Через несколько минут Алиса ворвалась в запертые двери, выбив их ногой. Там был длинный и прямой коридор к лифтовым дверям. Резко вскинув автомат и включив фонарик, она обшарила коридор на предмет каких-нибудь следов противника, но ничего не найдя, снова побежала. –– Ты думаешь, что он работает? – спросил ее Среда. – На улицах даже фонарики не работают, а тут эта кабина! –– Да. – уверенно нажала она на кнопку, предварительно приложив руку к сенсорному табло сбоку. – У правительственного бункера и этого лифта собственная система питания, которая не зависит от городской, и даже той, которая питает Белый Дом. Она расположена под самим бункером и включается только в экстренном случае. Ее не достанет ни одна ракета и ни один магнитный импульс. К тому же, – усмехнулась вдруг она, переводя дыхание. – Никто не отменял бензиновые генераторы. –– Как в Кремле. – догадался Среда. –– Да, как в Кремле. – ответила ему Алиса, улыбнувшись. Раздался едва различимый звонок прибывшей лифтовой кабины. Стальные надраенные до блеска двери наконец распахнулись. И Среде показалось, что на мгновение он ослеп. Этот холодный, белый и бесконечно электрический, мигающий свет был ярче солнца сейчас, ярче разрывов бомб, ракет и залпов пушек. Непроизвольно все втроем они, привыкшие к действу в практически кромешной темноте, зажмурились, закрыли глаза руками, съеживаясь. Они ждали, что будет светло, что наконец будет тот источник электрического человеческого рукотворного света, который они так искали, но не ждали, что будет настолько обжигающе непривычно. Все-таки привычка продираться сквозь грязь, темноту, дождь и невероятно суровые условия боя вырабатывалась быстро. А тут – цивилизация. Алиса все-таки вошла первой. Первой же она приспособилась к новым условиям, убрала руку от глаз и заглянула внутрь кабинки своими холодно-синими зрачками, явно пытаясь найти там что-то необычное. Но ничего так и не набросилось на ее взгляд как дикий зверь из лесу. Все было обычно, тихо и спокойно. Даже слишком тихо и слишком спокойно. Все шло гладко, и это не могло не расстраивать. Ведь перемена чудовищной среды на дружелюбную, сулила скорейшее возвращение к чудовищам. И это было понятно, это было ожидаемо. Не нужно было быть провидцем, чтобы понимать, что там, на минус пятьдесят первом этаже Белого Дома кипел нешуточный словесный бой. И бой более страшный, чем тот, который разворачивался наверху. Светила американской дипломатии, демократии и человеколюбия, как бы иронично это не звучало, думали о том, что же будет им самим, когда рука с золотыми швейцарскими часами нажмет на заветную кнопку? Что будем им, когда сотни, тысячи ракет взмоют вверх, уже не пригодные для перехвата системами ПРО? И именно сейчас, в этом лифте, Алиса впервые почувствовала настолько сильно, что у нее по спине бегут мурашки, а в голове фантомные часы отсчитывают каждую секунду. Она действительно боялась незнания, собственного невежества в той ситуации, которая была внизу. Боевой пыл в этой размеренной и даже гнетуще спокойной обстановке спускающегося через десятки метров грунта лифта угасал, и снова приходило понимание, что не стоит бить кувалдой. Стоит резануть острым скальпелем, вонзить слово так, чтобы оно не вызвало отторжения, чтобы оно не выглядело как условие. Необходимо, чтобы ее речь воспринималась как бесконечно верная, в обоих смыслах этого слова, позиция. Нужно было сделать так, чтобы на ее сторону встал тот, кто еще колебался. Нужно было склонить Президента. Тик-так. Прошла секунда. Тик. Так… Другая. Лифт все мчался вниз, свистя тросами и поскрипывая металлом бронированной кабинки. Алиса не знала, не опоздала ли она. Не знала, не взмыли ли ракеты в те несколько секунд, что они были в лифте. Не знала, насколько близко была ядерная кнопка от теплой кожи рук, и была ли она вообще на каком-либо уже удалении от нее. Может, она уже, и сама нагрелась от человеческого непрерывного тепла. Может, она уже шла вниз под давлением… Тик-так. И Алиса боялась. Неровно выдохнула, пристукнув рукой. Ей было все равно до того, что она уставшая, что она грязная, что она вымотана и промокла до последней нитки, что ее волосы растрепаны и что с них кусками сваливается грязь – волосы единственное место, к чему она, на удивление вообще мало липла – что ее бронежилет порван, а автомат в руках давно с пустым магазином. Она просто думала, в ее голове мотались миллиарды мыслей, и все одновременно они требовали ее вмешательства, ее ответа на поставленные ей же самой вопросы. Купер решала сложнейший ребус в голове, но не без успеха. Годы… нет, десятилетия! Десятилетия подготовки к этому часу! Сотни и тысячи прокрученных дел, петабайты и целые бумажные библиотеки информации – еще никто самостоятельно не делал настолько большую и настолько качественную работу. Купер знала все на свете, каждую минуту жизни Америки в истории, кроме той, когда она сама, без своих документов и без своих знаний спускается в правительственный бункер… –– Ты боишься. – даже как-то мягко сказал Груз, все равно не поворачиваясь к ней. –– Да, я боюсь. Я человек. – опустила голову она, снова выдохнув. –– Нет, тут ты не права. – он наконец повернул на нее голову, утерев мокрые и грязные седые волосы. – Ты не имеешь на это права – бояться. Купер грустно ему усмехнулась: –– Ты хотел видеть меня не такой? –– Я не хотел тебя видеть вообще. – честно, не приукрашивая не слова, как-то даже буднично ответил старый чекист. – Но сама жизнь, и, конечно же, Ульяна решили по-другому. И вот теперь я еду с директором вражеской разведки, и с тем, что осталось от моего лучшего друга в американский правительственный бункер, чтобы предотвратить обмен ядерными ударами. Думаешь, что это ты боишься? –– Ты, как и всегда… – снова усмехнулась она ему, не поднимая головы. – Шутишь без единого намека на саму шутку. Да, ты постарел, но не изменился. –– Ты тоже. – ответил ей Груз. Среда было подумал, что это опять был ей упрек, что это был укол в прошлые ее поступки, которые все еще оставались для Димы загадкой. Однако, это было не так – это не было злобно, это не было грустно, это не было даже хоть сколько-нибудь эмоционально, как в прошлые разы, когда он вспоминал все ее просчеты и промахи. Это было нейтрально, и Алиса, кажется, что-то для себя на мгновение поняла. Не огорчилась, и не помрачнела, как было тогда, в башне Циркона, и в остальные разы. Она осталась так же стоять с опущенной головой, поддавая ритма ногой в такт нейтральной и простой мелодии в лифте. Но вдруг хмыкнула, немного мотнув головой. Лифт мягко затормозил, загорелась лампочка напротив нажатой кнопки предпоследнего этажа. Стальные наполированные створки отворились. Перед взглядом оказался узкий, но при том невероятно белый не длинный коридор с бронированными дверями на том конце. Их охраняло пятеро охранников, которые мгновенно наставили на троицу автоматы. Но все разрешилось, когда Алиса назвала свой личный номер – все-таки она была вхожа за эти двери, и имела даже право протаскивать с собой всех тех, кто ей понравится и кого она посчитает нужным завести за бронированные бункерные двери с белоголовым гербовым орланом. Купер снова приложила руку к табло, которое считало ее отпечаток, и нажала на кнопку, которая отвечала за открытие дверей. Если бы она не была тем, за кого себя выдавала – охрана бы попросту расстреляла ее. А так, одетые в полевую форму офицеры охранного корпуса только отдали ей воинское приветствие, не препятствуя вхождению в бункер. У Груза мгновенно защемило его старое сердце, и его зрачки расширились от удовольствия в его мыслях. Вот оно! Сердце всего империалистического мира! Вот он, бункер, где все это время, всю Холодную Войну, принимались самые абсурдные решения в мировой истории, вот оно то место, откуда чуть не уничтожили его Родину во время Карибского Кризиса, где сейчас был весь свет империалистической капиталистической мысли, где были ее ведущие «лошади», где был узел американской политики, где был Президент и почти весь его кабинет министров. И все это можно было бы уничтожить за один раз, всего одной гранатой. И именно такая мысль промелькнула в его голове, в его воспаленном годами работы в разведке мозге. Он подумал о том, что ни один из представителей его профессии не имел права, и возможности, что самое главное, попасть в это святилище. И теперь он должен был забыть обо всем, и просто буднично вести дела? Должен сыграть хорошего американца, который не видел, что творится во Вьетнаме, который не видел, что творилось на просторах Европы в шпионской бойне, что творилось во всем свете, когда рухнул коммунистический блок? Он должен был улыбаться всем этим сытым лицам, которые видели его Советский Союз в гробу и который его туда загнали? Что ж, сказал он себе, словно утешая, это и была главная задача разведки – не поддаваться даже на настолько сильное искушение. Хотя гранату на разгрузочном жилете он нащупал сразу… Он, вместе со Средой держался позади Алисы, стараясь при том еще и не сильно оставать, не сильно погружаться в мысли, чтобы не удариться головой об очередную стеклянную бронированную стенку, которых тут было навалом. Огромное число комнат и помещений были отделены ими. Для проникновения в эти стеклянные клети использовались такие же стеклянные, но более толстые механические, либо простые петельные двери, которые открывались со страшным скрипом, словно смазку для них украли еще при Рейгане. Отдельные помещения, которые подразумевалось использовать для уединенного общения, или вообще жилья – а такие были в основном в соседствующем блоке – были заделаны не прозрачным, матовым стеклом, которое надежно закрывало обитателей комнат от посторонних взглядов. Кое-где большие помещения еще дополнительно разграничивались черными непроницаемыми для света шторами. В бункере, а именно в командной его части, царил настоящий бардак. Всюду были провода, бумаги, папки, где-то трезвонили десятки телефонов и бегло на них отвечали несколько женщин, которые держали по три, а то и по четыре трубки за раз, принимая звонки со всех концов театра военных действий. Под десятью часами, которые показывали разные европейские и азиатские часовые пояса был составлен из нескольких один столик, на котором размещался оперативный пункт с несколькими компьютерами и операторами. К ним-то и шли основные снопы и косы проводов из стен и потолка. То и дело между телефонами и компьютерами перебегали люди, теряли бумаги, роняли их на пол и судорожно пытались найти в среде точно таких же, разбросанных и ненужных. Некоторые записи вели даже мелом на матовых серых стенах. Они были информативными только для тех, кто их заполнял, и естественно, ни Алиса, ни Груз и тем более не Среда не поняли в них ничего. Вся троица увязалась за одним из солдат с немного глуповатой физиономией. Тем не менее он был аж целым лейтенантом, и вероятно был представлен им, чтобы проводить в министерский зал, который был несколько вдалеке от всего этого анархичного великолепия информации в первом зале. Солдат то и дело косился на штаны Среды, и тот тогда ответил: –– Трофей. Свои на заднице порвались. Все вопросы у сопровождающего мгновенно пропали. Министерский зал был проще, уже и длиннее. Отделанный деревом, он являлся, пожалуй, главным местом всего правительственного бункера, ведь именно здесь, в этой конкретной точке всего огромного и разлапистого потайного президентского укрепления, были все, или почти все, первые люди страны. Здесь же был и сам глава Соединенных Штатов. Его Алиса хорошо знала, даже лично. Но больше о нем ей, конечно же, говорили документы. Поступки его прошлого лучше всяких его слов и действий теперь отражали весь путь его характера. А тот был не слишком вычурным, даже каким-то податливым. И этим пользовались те, кто стоял за ним – промышленники и министры. Через аморфного, как через ширму, крутились все не самые лицеприятные дела. Он был для них прикрытием и очень выгодным знакомством. И для Алисы тоже, но уже в другую сторону. Купер понимала, что влияние у него, пусть все-таки и не такое, как у министров и тем более промышленников, на политику страны все же было. И она сделала все, чтобы быть ему хорошим другом. И ее появлению Президент – Джонатан Б. Моррис – был искренне рад, ведь уже устал вести словесную перепалку со всеми министрами одновременно, и был уже морально истощен. В свою очередь, сами министры, особенно тот, что отвечал за Оборону, были неприятно удивлены визитом этой своенравной и очень непокорной девчонки, которая, по их мнению, вставала комом в горле всей американской внешней политики. Еще бы, ведь она через Морриса наложила вето на военное вторжение в Центральную Африку, когда Пекин с помощью серии провернутых руками местных боевиков терактов уничтожил несколько американских алмазодобывающих компаний. Она сделала все куда более тоньше и удержала для США Африку и без военного вторжения – только силами ЦРУ. Министерство Обороны и оборонная промышленность потеряли несколько десятков миллиардов долларов контрактами из-за этого, и еще бы им было не злиться на нее сейчас, когда из горнила городских боев, она выбралась живой и здоровой, еще больше получив доверие у президента Морриса. Сама же Алиса несколько застыла на пороге. Своим невероятно выразительным, но на мгновение испуганным взглядом она поглядела на раскрытый на столе ядерный чемоданчик, уже с введёнными кодами пуска ракет. Поняла, что игра еще только начиналась, ведь для запуска теперь требовалось только нажатие. Резкое движение и всего одна секунда отделяли ее от еще одной неисправимой ошибки и ядерного удара по России. –– Директор Купер! – быстро встал из-за стола Моррис, поправляя на шее растрепанный галстук. Вид у него был не очень, однако привычную свою активность этот молодой политик все-таки оставил при себе. Ему было не больше сорока пяти, и в сфере американской политики он слыл практически мальчишкой. Моложе него были только Кеннеди и Рузвельт. – Я необычайно рад, что вы сейчас здесь с нами. Купер все поняла по его внешнему виду. Но она знала и еще кое-что. Для полноценной работы с президентом, ей требовалась женственность. Да, кто бы мог подумать, что молодой президент будет заглядываться на невероятно обворожительную и неприступную для мужчин директрису ЦРУ? Он никогда об это не распространялся, не знал никто об этом и из его окружения, однако Алиса все прекрасно понимала. И ему нужно было дать хотя бы часть того, что он хотел сейчас. А с грязными волосами и покрытыми землей одеждами этого бы не получилось даже при всем желании. –– Да, сэр, я тоже рада. – улыбнулась она, прилично поздоровавшись с ним за руку. – Но могу я просить кофе брейк? Я сейчас не в самой лучшей форме, мне нужна раковина. –– Несомненно. – подманил двумя пальцами солдата-сопровождающего Моррис. – Кофе сейчас нам точно необходим. А этот солдат проводит вас в уборную. –– Да, сэр. Прошу прощения, я не представила моих людей. Эти двое работают со мной. Полковник Карго. – Груз с легкой издевательской улыбкой кивнул Моррису. А Среда затем лишь выдохнул. – А его позывной «Венсдей». Могу я просить кофе для них? –– Несомненно. – повторил он. Чудовищно уставший президент хватался за каждую возможность хотя бы на пару минут вырваться из круга споров и унять мысли в голове. И Алиса дала ему именно это. Моррис повернулся к министрам. – Господа, я думаю, что среди всех мыслей о нашей нации, нам не помешает промежуток в виде кофе. Не так ли, Оливер? –– Да, сэр. – нехотя согласился Министр Обороны. Он жевал давно докуренную кубинскую сигару, и чем-то напоминал неуклюжего и толстоватого питбуля. Купер и ее ближайшее окружение в виде очень уж узкой команды внутри ЦРУ прозвало его про себя «Второй Кёртис», или просто «Лемей». Алиса быстрым шагом завернула за несколько перегородок и прошла по короткому коридору. Еще до того, как прозвучал ответ Министра Обороны, она зашла за туалетные двери, и тут же встала как вкопанная. Она мгновение не понимала, почему сразу из трех зеркал, повешенных не небольшом удалении друг от друга на одной стене, на нее смотрит такое не похожее на нее отражение. Купер была грязная с ног до головы, на коже был застывший слой жирной черно-каштановой грязи, в волосах были комья и ветки, однако с них все это слазило куда проще и быстрее. Легонько помотав головой, она сбила со своих белоснежных волос все, что было на них лишнего. Они очищались неестественно быстро, но Купер привыкла к этому и не обращала слишком большого внимания. Сблизившись с раковиной, она умыла лицо и счистила с одежды большую часть грязи, все еще оставаясь достаточно замаранной. Она раз за разом пыталась умыться, мылила руки и наносила приятно пахнущую пену на кожу, отчего та становилась сухой и будто бы безжизненной. Но с каждым разом все более и более знакомо-белой, и привлекательной. Как настоящий скульптор она пыталась из безобразно грязного образа вылепить то, что может служить настоящим эталоном красоты. Вода утекала черная, склизкая и не такая текучая, как обычно. Слив забили куски листьев, палки и обломки деревьев, щепок. Среди всего этого великолепия оказались даже микроскопические металлические кусочки – облицовка пуль или слишком мелкие осколки от американских артиллерийских снарядов, которые попросту застряли на одежде. Внезапно в соседней раковине зажурчала вода. Купер на мгновение раскрыла только что омытые глаза, и несколько капель больно защипали веки. Прищурившись от этого, Алиса тут же посмотрела на человека рядом. В соседнем рукомойнике отогревал свои холодные и сухие старческие руки, наверное, самый старый член американского правительства, министр энергетики, Отто Вальтер Оми. Он, будучи очень хорошо образованным кадром, выходцем из семьи эмигрировавшего из Третьего Рейха энергетика, очень много знал о своей сфере и был одним из самых толковых и влиятельных министров США. –– Ты скверно выглядишь, Купер. – без эмоций в голосе сказал Оми. – Тяжелая ночка, не правда ли? –– Да, Отто, чудовищно тяжелая. – Алиса вытерла мокрое лицо рукавом такой же мокрой рубашки, чтобы на нем не осталось мыльных капель. – Мне срочно нужна чистая рубашка и водка. –– Все еще пьешь эту русскую дрянь? – старик-министр ухмыльнулся, глядя на себя в зеркало. – Как по мне все русские напитки не столь благородны и больше подходят для крестьян. Тебе бы подошло пить бурбон, или, наконец, если ты так любишь водку, хотя бы мешай ее с мартини. А то… в моей голове наблюдается чудовищный диссонанс, когда я понимаю, что в твоей руке бутылка русской «Столичной» бывает чаще нашей выпивки. – он медленно потрусил руками над раковиной, стряхивая с них лишнюю воду. – Отец приучил меня к немецкому шнапсу. И хотя я никогда не жил в Германии, даже в Западной, все равно этот напиток роднит меня с землями наших предков. Но я стараюсь смешивать его с местным коньяком, и получаю то, что поистине отражает мою сущность – старого немца, прожившего свою долгую жизнь в Америке. –– Проживающего, Отто. – поправила его Купер. – Ты еще в самом соку. –– Эта ночь тебя не сломала. – заключил энергетик. Он говорил размеренно и как-то даже вальяжно. Пусть в его имени не было приставки «фон», но создавалось ощущение, что он происходил не из выбившихся в люди немецких крестьян, а из настоящих баронов. – Ты не потеряла своего чувства юмора. Самый сок здесь, к сожалению, это ты. Даже президент, который моложе тебя, хоть и трудно в это поверить, уже ушел с головой в свое дело и постарел. Сухопарый старик, на котором его серый костюмчик висел как на вешалке, развернулся и оперся одной рукой о раковину. Теперь он не в пол поворота, а цельно и прямо смотрел на чистившую штаны и рубашку Алису. Она его интересовала, но не так, как обывателей – в возрасте уже трудно воспринимать женщин, как женщин – Оми был интересен профессионал под этой маской из белой кожи. Он хорошо ее знал, а она его. Можно было даже утверждать, что они были ярыми врагами по идеологии, но настоящими друзьями в сфере того, как нужно было распоряжаться человеческим умом и знаниями. –– Я прочитал твою последнюю работу по русским реакторам на быстрых нейтронах. К сожалению, я читал ее в самолете, пока летел сюда из Амстердама, поэтому не слишком вник в нее. –– Я пришлю ее тебе на пейджер.