–– Нет, оставишь. Артем, у… уходи. Ты должен идти. –– Нет я… –– Это приказ, мой до… добрый друг… – из последних сил, улыбнувшись кровавой улыбкой, будто бы сам себе, он тяжело выдохнул. По его ногам текла кровь, а лицо все активнее белело. –– Я не могу! – сквозь душащие слезы произнес парень. –– Ты должен рассказать всем… Кх-х-х… – закашливался командир, чувствуя, как немеет язык и мутнеет сознание. – Как мы здесь… как мы здесь умерли, ты понял? Ты… Только ты поднимешь их на бой! Это… – выдохнул протяжно Панюневич. –… последний мой приказ. Иди. Парня пробило ознобом. Он не чувствовал сейчас ничего телесного – ни похолодевших от страха пальцев, ни мокрой от пота спины, ни раненных от брызг горячего металла век, ни звенящих от попаданий ушей. Не понимал ничего, кроме того, что сейчас он даже не может посмотреть на своего командира. На своего героя, который остался настоящим человеком чести до самого конца. Артему было позорно, что он должен был покинуть его, но выбора не было – без гусеницы, и механик был уже не нужен. Но это и гложило парня, что все, кого он знал, кого он по-товарищески любил и уважал, погибли здесь, а он должен был сбежать! Не устраивало, не годилось, но приказы никогда не оспариваются. Нужно было просто принять дрожащие губы, и накатывающие на глаза, стекающие вместе с потом по закопченным щеками слезы. Нужно было принять это, унять разногласия, проститься и уйти. Пронести свою историю туда, где она еще может пригодиться, где подвиг капитана Паньюневича будет ценнее тех сэкономленных на обороне денег, где он будет восхвалён и запомнен. Нужно было, из простой солдатской доблести, сделать своего командира – героем. –– Вы… – отодвинув тяжелый, избитый снарядной шрапнелью люк, сказал на прощание парень. – Вы настоящий танкист, товарищ капитан. И не узнал Артем, спрыгивая с корпуса танка, в воду и рыхлый ил, что, когда он это сказал, в лужи крови упали скупые мужские слезы. Паньюневич не смог попрощаться с ним, из-за вставшего намертво в слабеющем горле комка. И будто бы думая, что парень услышит, сказал сам себе: –– Дорогой мой друг… Это твой снаряд. Раздался оглушающий взрыв. По воде пошли круги, и сложилась пара хаток у самого эпицентра. Артем упал в воду, наскоро встал. Быстро оглянувшись, будучи уже на достаточном расстоянии, он увидел, как в небо поднимается клуб черного дыма. А рядом с ним еще один, но более огненный, красный – там сгорело больше пороха. И тогда парень понял, что Паньюневич, ценой собственной жизни, все-таки записал на свой личный счет, еще один непобедимый «Кафир». Часть 18 Рассказ Артема Среда слушал внимательно. Его поражало то, как парень не умел даже чуть-чуть привирать. Лицо его было постоянно каким-то напряженно вспоминающим. Глаза бегали, будто бы не по людям, собравшимся возле него, а по тем самым горам, по приборам в танке. Руки его гладили фантомные рычаги, ноги давили на педали. Он каждый раз живо вспоминал весь процесс и делился всем. И от этого становилось еще страшнее. Некоторые танкисты доживали до седин, до проплешин на голове, но никогда дальше учений и частей не забредали. А тут, парнишка, крайне институтских лет, и пережил вот такую бойню… Образ настоящего героя, все-таки, был в голове у Среды монументальный, подобный скале. Как и у любого, воспитанного на советском кино о великой войне. Но сейчас перед ним был герой другой – совершенно обычный, на вид примечательный лишь крепким станом рыжеволосый парнишка, который ненароком пытался смахнуть пальцами въевшуюся сажу из-под носа. Артем вышел из комнаты, и отправился подышать воздухом, как сам сказал. Но Среда заметил на его глазах влагу. Единственной жемчужиной сверкнула на его закопчённой щеке скупая, но с приличный бриллиант размером, слеза. Он уронил ее на пол, так и не донес до выхода. И заметив это, быстрым движением глянув на пол, еще быстрее зачастил по коридору. Диме хотелось думать об Авроре. О самом первом, что было дорого Среде. Но ничего хорошего он и не мог придумать. Он пытался тешить себя мыслями о том, какая она у него уже взрослая и самостоятельная, но потом клеймил себя, что это он заставил ее так рано повзрослеть, так рано начать принимать решения. Пытался гордиться ее красотой, но вдруг понял, что он не застал тот момент, когда она стала женственной, прекрасной особой. Он не застал тот период, когда из небольшого свертка, что вынесли из роддома, Аврора стала настоящим, высоким и статным человечком, способным забрать сердца мальчишек. И теперь он ощущал, что, во всем этом сюре, во всей этой катавасии, что разворачивалась на когда-то голубой планетке, теряет дочь. Такие люди, совсем юные, как Артем, погибают. Мир сейчас забирает подобных. И образ Авроры, светлый образ дочери, представлялся Среде не в платье, не в блузке или штанах. Он представлялся ему, на манер Зой и Тань из книг о Великой Отечественной – в затертой, опоясанной кожаным ремнем шинели, с медицинской сумкой на боку. И видел он ее лицо. Пустое, с тяжелым укоризненным взглядом. Такое, какое бывает у стариков… –– Могу я?.. – нервно сглотнув, будто почуяв укол в пятой точке, он поднялся, протянул руку к закурившему десантнику с перевязанной рукой. – Обычно нет, а тут чего-то вдруг приспичило… На его лице проступила дурацкая ухмылка. И верно подмечал тогда Артем – Среда словно постарел. Не выглядел на свой возраст. Пыль еще сильнее подчеркивала морщины, а эта чертова застывшая идиотская мина собирала кожу в уголках губ, будто бы той было не тридцать пять, а пол века от роду. –– Покури, покури. – спокойно протянул ему папиросу мужчина. – Молодец гасконец… Юная кровь, а уже порохов до рвоты нанюхался. И все равно думает, как мальчишка, не растерял норова. –– До рвоты, это точно. – глядя в пустоту, тихо повторил Среда. …По коридорам тянул сквозняк. В его завываниях выделялся другой, более понятный и ясный по своему звучанию звук – кто-то шел, цокая высокими ботинками. Слышался шелест, ведь в руке у ночного гонца была пачка бумаги, с рукописным текстом. Ульяна была одна. Стояла у окна, спиной к разорванным танковым снарядом дверям. Ее взгляд, практически не прерываясь на моргания, был сфокусирован на трех разворачивающихся во внутреннем дворике пушках. Артиллеристы возились около машин, и Вирхова их почти незримо контролировала. Щурилась каждый раз, как кто-то начинал сочно ругаться матом, не разобравшись или травмировавшись. Видела она и то, как между солдат, грациозно, ни с кем не сталкиваясь, лавировала Моргана. Через спину девушки был перекинут однолямочный ранец, из которого торчало всякое железо. Немка возилась в основном у снарядов, исследовала их внимательно, нежно приглаживая, знакомилась с выстрелами и порохами. Все подмечала своими электронными светящимися глазками. На такую немецкую педантичность, на внимание к каждому сколу краски и бугорку на металле, Ульяна реагировала лишь короткой не злой усмешкой. Для нее это зрелище было чем-то вроде развлечения. Оно расслабляло, заставляло забыть о том, что над головой рушился кремлевский бетон, а в коридорах пахло кровью и толом. Чуть поджимаясь от продувов ветра, она куталась в содранную с манекена в музее советскую шинель погранвойск, с сочно-зелеными погонами лейтенанта, на которых красовались две буквы: «ПВ». Накидка была явно не по размеру ей – сшита на щупленького срочника. Ульяна не могла сунуть в нее ни рук, ни укутаться получше, потому как пуговицы не сходились на груди, а плечи шинели съезжали вверх. Это ее раздражало, но ничего она с этим поделать не могла. Благо, что помимо стоящего воротника, ее шею закрывали распущенные и черные как смоль, пыльные волосы. –– Я слушаю тебя. – в пустоту сказала она, сунув в губы сигарету. Но в этот момент в дверях появился Груз, а в коридоре перестали цокать ботинки. –– По сапогам узнала. – не столько вопрос, сколько утверждение выдал тот. –– Ну, а кто еще может двухметровыми шагами, – повернулась к нему. Жженый шрам на ее лице озарился пламенем от спички. – подходить к моему кабинету в столь поздний час. Да и так уверенно, почти не тормозя? –– Думаешь, что остальные тебя боятся? – вдруг вступил в демагогию чекист, проходя дальше, и садясь за стол с бетонной крошкой на нем. – Раз ты теперь большой босс. –– Хочешь знать, – раздраженно, но специально учтиво высказала она, сделав выпад вперед. Выдохнула дым точно ему в лицо. – Почему я не «большой босс»? Закрой глаза… представь себе море, чтобы перебить мысли в голове. – ее теплая рука медленно легла ему на шею, чуть приглаживая. Мужчина закрыл глаза. – А теперь, что ты видишь, если я скажу тебе это слово – «босс». –– Кожаное кресло. –– Все? –– Я вижу кабинет, большой стол, то самое кресло. Кучи бумаг. А также чувствую сигаретный запах, но это видимо больше связано с обонянием сейчас, нежели с фантазией, не так ли? –– А все-таки в тебе есть юмор. – усмехнулась она. – Думала, что ты совсем уж черствый, морально устаревший в этом плане сухарь. Но, видимо, ты просто любишь Лесли Нильсена, да? Шутишь, без шутовской мины. Но можешь открыть глаза, и увидеть, что кресла здесь точно нет. –– Ну, стало быть ты босс поменьше. Ну, или совсем маленький босс. –– Смешно. – снова пожалась она в шинель, двинув плечами. – Но ключевое отличие между мной и боссами, какими бы те ни были: большими, маленькими или крохотными, совсем и совсе-е-ем в другом, да? А в том, что «босс» – это когда ты куришь «Кубу», оббивая ее пальцем с перстнем. Вызываешь на ковер подчиненного и отчитываешь его, стряхивая пепел в хрустальную мощную вазу, которой можно разбить череп в мелкую крошку. Если, конечно, захотеть. Ты понимаешь, какой образ я стараюсь тебе задать? Образ того, кто наживается на тебе. Вырастает на твоем рабочем горбу, как трутовик на березе. А ведь у меня нет ни «Кубы», ни вазы из горного хрусталя, – затягиваясь сигаретой, она сделала небольшую паузу, медленно выдохнув все из легких. Шумно вдохнула, как будто с сожалением. – Но, знаешь, что у меня есть? У меня есть вот это вот, мерзкий и свистящий сквозняк. Да, именно он! Этот чертов гуляющий по ногам потиг, от которого у меня уже задубели ноги! И знаешь почему это счастье? Потому что этот сквозняк… он подхватывает пепел, что летит с моей «Примы», и уносит его в жерла двухсотмиллиметровых пушек, что стоят под окнами. Я не босс, Груз. Я – командир. –– Хорошо завернула. – закряхтев, дед встал из-за стола, тряхнув военные, свободного кроя, штаны. – Я приму это к сведению. –– Да уж, будь так любезен. – выщелкнула она окурок из пальцев точно в окошко. – Что там по пушкам? –– «Арес-1» и «Арес-2» готовы к работе. – быстро пробегал глазами по рукописному тексту на бумажках отставной полковник. – «Арес-3» наводился. Сейчас, вероятно, готов к стрельбе. Моргана говорит, что стволы не новые, явно стреляные, и не раз, не два. Но нам сгодятся. –– Расчёт? – снова подходя к окну и вылавливая из солдатских кучек немку, Ульяна начала следить за ней глазами. Та, ничего не подозревая, копалась металлической рукой в инструментом рюкзаке. –– Расчеты готовы. Солдаты проинструктированы и обучены работе. –– Боезапас? –– По четыре снаряда на каждой пушке. Из ящиков еще двадцать семь. Из них девять фугасных, три бетонобойных, остальные осколочные. Ядерных мы не нашли. –– Было бы слишком жирно. – усмехнулась снова она, не поворачиваясь. – Первыми выставить координаты глушилок. Нам необходимо пробить брешь в этом чертовом «зонтике». Может… нам все же позвонят… –– Сделаем. Думаем, зарядить бетонобойные. Моргана говорит, что глушилки могут быть прикопаны. Дернем землю, а с ней и РЭБки. –– Хорошо. – кивнула та. – Как наши легионеры? –– Легионеры? –– Про своих десантников я знаю все, а вот про немцев… –– Я думал ты давно уже считаешь их своими. – пожал плечами старик, почесав нос. –– Считаю. Но просто так более интересно звучит, докажи? Сплошные интересности, правда ведь, Груз? –– Твоя правда. – подошел он к ней, поняв, что она смотрит на Моргану. – Ей интересуешься. –– А я смотрю, что ты не потерял хватки, товарищ «чэка». –– Тут бы и идиот догадался. Честно, она меня настораживает. Не сочти меня за труса, но у меня поджигает под ребрами, когда на меня глядят горящими глазами. Еще и не моргая. –– Ты стар. Боишься ее особенности. –– Как в той присказке. «Я не боюсь высоты, я боюсь упасть с нее». Я не боюсь Морганы, я боюсь того, что у может быть у нее внутри. Ты только представь, что может этот компьютер, который за секунды, вот так, – щелкнул он пальцами для наглядности, – разбирается в технике. –– Ты состарился в тот век, когда человечество только узнало пейджер. – как-то по-хамски ответила она ему, ухмыльнувшись. – Тебе стукнуло пятьдесят, когда компьютеры были радостью только для тех, кто продал квартиру и прихватил себе «Макинтош». Но, кину камень и в свой огород, я не на много от тебя отстала. Однако я понимаю, что это новое дыхание для человечества. –– Которое может его погубить, в случае замыкания «розетки». –– Что за старомодные сравнения? Моргана – умничка. Наверняка у нее есть системы безопасности на этот случай. К тому же к этому все закономерно и шло с самой первой перфокарты. Настоящий встроенный в человека помощник, который расширяет его видение и использование нашего мира. Разбирается в технике, говорит на многих языках, запоминает целые бумажные архивы! Это ли не мечта, Груз? Настоящий сплав живого человеческого разума и возможности машины в одном флаконе. Мне кажется, Дениц точно знает, что она делает. Она живет с этим. С этим же она нам и помогает. Как и… – затянув, она медленно повернулась к нему, прищурившись. Заглянула точно ему в глаза. – …кое-кто еще. –– Еще после «и» я понял. – отшагнул он. – И мое мнение ты знаешь. –– Я лишь к тому… –– Не-а. – мотнул седой головой Груз. – Я не хочу это слышать. Иду к пушкам. Зайду потом. Но как одно сменяется другим, так и на смену старому чекисту с седыми отросшими волосами и бороденкой, в кабинет Ульяны пришел совсем юный, но уже не по годам навидавшийся танкист, с ярко рыжими волосами и детским, пусть и усталым взглядом. Артем прижал, по-сиротски, шлемофон к груди и осторожно мялся у дверей, ожидая, пока Вирхова даст ему разрешение на вход. Она стояла лицом к окну, снова разглядывая Моргану. Но сказала: –– Хорошая история, Артем. Прости, я не смогла ее дослушать – у нас была работенка. Пришлось повозиться с этими старыми пушками. –– Ничего, Ульяна Евгеньевна. Ничем хорошим моя история все равно не закончилась. Можете считать, что не пропустили ничего. –– А вот это ты брось. – повернулась она на него. С ее плеч немного слезла погранцовская шинель с зелеными погонами. И едва уловимым движением, она ее подтянула. – Твоя история все еще пишется. Пишется вместе с нашей, ты понял? Она ткнула осторожно пальцем ему в грудь, сблизившись, и нависая, как туча. Но без сердитости, без злобы – просто была выше него. Парень виновато опустил взгляд, но затем снова, не по своей воле, поднял его. Пальцы Ульяны, холодные от сквозняка, и темные от врожденного южного загара, держали его подбородок, словно тот совсем ничего и не весил. Она смотрела ему точно в глаза, ища в них что-то. Но не видела ничего, кроме усталости и затаенной внутри грусти. Понимала, что парень скучал по своему командиру, что он не мог перестать винить себя в том, что ушел тогда. Артем сглотнул и медленно выдохнул. Он стоял не двигаясь, просто ожидая того, что с ним дальше сделает Вирхова. –– Я не видела, чтобы ты сегодня спал. – спокойно произнесла она, отпуская его подбородок. – Мне кажется, тебе бы пошло на пользу несколько часов отдыха. –– Я пришел не просить вас о разрешении на отдых. – уверенно ответил он ей. В его голосе была уверенность. Но уверенность тихая, все же несколько потерянная за страхом перед генералом армии. – Я пришел доложить о том, что экипаж танка готов к выполнению любой поставленной боевой задачи! –– Последняя боевая задача может оказаться гибелью. – отвернулась она, зашагав к окошку. Снова выхватила своим взглядом из толпы Моргану. А затем и Груза. Старик увидел ее в окне, и без слов показал большой палец. Двухсотмиллиметровые орудия были заряжены и готовы к стрельбе. Оставалась только команда. И тут в ее сердце неприятно екнуло. Приходило осознание, что это действительно может стать последним аккордом. Если она запустит эту мясорубку, если последуют залпы, эта затянувшаяся пауза может остаться в прошлом. Жернова военной машины снова начнут перемалывать ее людей, людей с другой стороны. Могут даже перетереть в порошок и ее саму, но последнее было неважно. Больше боялась за раненных и избитых боями солдат. За тех, кто умирал сейчас в койках от осколочных и пулевых ранений, кто страдал от изломанных костей и чудовищных контузий. Она переживала и за тех, кто еще был чудом не тронут, ведь смерть их настигнет не подготовленными к ней. Ульяна, тяжело сглотнув ком в горле, достала пачку сигарет. Сухими, от ощущения песка на них, пальцами вытянула одну, и сунула в зубы. Спички все никак не хотели зажигаться. А в глаза плавно начинал бить солнечный свет. Хотя до рассвета был еще час. Она чувствовала, как жар от острых крупиц песка между пальцев распространяется по ней, как еще не взошедшее на небосвод солнце начинает слепить ее.