–– Арабы опередили нас… – издавая свистяще-хрустящий звук на вдохе и выдохе, выговаривал грушник. – Вырезали остатки поселения. Перестреляли всех моих ребят… А меня умирать… оставили. Отбили? –– Нет, мы чудом выжили. – мотнул головой и, прижимая пальцем рану на груди разведчика, сказал Паньюневич. – Противник ушел в глубь обороны. Даже не знаю на сколько. У нас один двести. Мой наводчик. И вся моторно-тракторная на воздух… –– Пло…Кх-х-х… Плохо. – слабо закашливаясь, кивал от бессилия на каждый вздох тот. И вдруг подался ближе к танкисту. – Ты, капитан, слушай… Парень чтобы выжил, понял да? Что… кх-х-х… что хочешь… кх-х-х… делай, но что бы… Жемчужный врезался лбом в грудь командира танка. Пульс остановился, и последние силы его покинули. Он не успел договорить, но Антон понял, кого тот имел ввиду. Сам тоже думал над этим, но не знал, как это осуществить. Они уже были в тылу у противника. А если прошло много времени – то в глубоком. Прорыв на танке был невозможен, а покидать машину не хотелось. Бой, пусть и был дан, но все те силы не были чем-то переломным. Нужно было дать генеральное и последнее сражение на Каспии. Нужно было защищать, закрывать собственной броней простой народ, до последней капли крови. Нужно было воевать, пока для этого есть все средства. –– Я…я, что нашел, то принес! – протянул Паньюневичу бинты, пару жгутов, йод и зеленку, тот. –– Это Жемчужный. – поднимаясь с коленей, сказал тот. – Афганцы оказались здесь раньше них, и раньше нас. Если они уже ушли, значит мы уже не на передовой, а в тылу. Как шли к кухне, где на столе был мертвец, Артем на мгновение остановился. Под его ногой что-то хрустнуло, и это привлекло внимание парня. Наклонившись, он поднял с пола орден «За Отвагу» деда Бориса. Осторожно приколол его обратно к растрепанному и изорванному диверсантами пиджаку, что был на полу шифоньера. Повесил его обратно на плечики, рукой пригладив все награды. Командир прощался с наводчиком. Стянул, приевшийся на голове, отяжелевший от напитавшей ткань крови, шлемофон с грязных красных волос. Прижал его опаленной рукой к груди. По спине пробежал холодок сквозняка. Лаская, как женские пальчики, его обожжённую спину, эти дуновения словно напоминали ему о том, что он еще, пусть и чудом, но жив. Он чувствовал боль, он чувствовал разорванную внутри чудовищным боем человечность. Но еще был человеком. Капитан все жал и жал к груди, до побеления пальцев шлемофон, и скалил зубы от злости. Он прощался уже со вторым своим наводчиком. Смерть каждый раз оказывалась не на том танковом кресле. И ведь говорил, предупреждал. Правильно всегда думал, что нельзя вот так – с шашкой на голо, быть уверенным в том, что сдюжим все только потому, что когда-то уже побеждали. Ведь это не куется историей, ведь победа не достается прошлыми победами. Однако, ни до кого он так и не смог донести мысль, что только смерти, вот таких вот парней, одним словом – славных, кладут отмостку к медалям и шампанскому для генералов и политиков… К их, так горячо любимому слову «Победа», у которого всегда чудовищная цена. –– Ты прости, что вот так вот… – робко, пальцами прикоснулся он к холодной и синюшной коже лба мертвеца. – Без похорон и гроба. Не можем пока, Казбек. Не сумеем…Ты спи спокойно, а у нас еще есть наша работа. Мы – живы. И мы будем сражаться… Взглянув на прощанье на застывшую мину мертвого наводчика, капитан наклонил голову, закрыв на мгновение глаза. Внутри него в это мгновение не было ни одной мысли, не проскочила ни единая фраза. В его голове секундно захлопнулся фантомный, но настолько знакомый, тяжелый танковый затвор. И чудовищная пушка в фантазиях выбросила болванку во вражеский танк. Не думал ничего другого. Капитан видел, как уничтожает врага, с злобой и яростью. Как испепеляет арабские танки на своей земле. От этого по его лицо прошлась дрожь. Зубы показались из-за губ, а нос сморщился, брови сошлись. Но глаз он не открывал. Все бил и бил по танкам, прикидывал, как и куда он будет слать свои снаряды. Как, из последних сил, из последних возможностей своего танка и неполного экипажа он выжмет все, но выполнит… свою боевую задачу. Выполнит! Раскрыв глаза, прытко надел на голову шлемофон и быстрым шагом двинулся по скрипучим доскам на выход. Артем поспешил за ним, лишь напоследок глянув на изорванное тело сослуживца, что оставалось на столе в кухне. В забытом Богом горном селе. Паньюневича питала ярость. Холодный расчет отошел на второй план, ведь он просто хотел разбить, уничтожить врага. Стереть его в мельчайший порошок за своего наводчика. И механик-водитель это почувствовал. Артем быстро схватил его за руку, и одернул. Тот, качнувшись, явно не ожидая такого, нервно спросил: –– Что? –– Что вы собираетесь сделать, товарищ капитан? –– Завести танк, Артем. И придавить гадов к ногтю. Мы еще живы, а значит у нас есть боевая задача. –– Не целесообразно вот так атаковать танковую колонну в одиночку, разве нет? Вы ведь хитры, товарищ капитан. Вы сбили ракету «серебрянкой»! И вы пойдете в лоб? Паньюневич на мгновение задумался. Оглядел механика с ног до головы, и заглянул ему в глаза. Артем не боялся, не было видно прежнего страха на нем. Не было тех эмоций, что были у него во время вытаскивания тела из башни. Парень был готов, но говорил то, что могло сломать верный до чести, но самоубийственный план командира. Но тот послушал. И понял – Артем был прав. Атака одним танком не приведет к успеху, если воевать против точно таких же танков. Нужно было брать хитростью, бить туда, где не ожидали удара. Сам же и говорил, что спасет только хитрость и уход от догм. Смекалка и азарт. Они и могли пригодиться сейчас, когда условия были чудовищными по своей сути. И на ум пришла идея. –– Ты прав, я сбил ракету «серебрянкой». – повторил Антон. – И в лоб я не пойду. «Пять-двенадцать» манёвреннее и быстрее на оборотах, чем их шестьдесят четверки. Нам нельзя оставаться в поле, поэтому придется прорваться в низину и маневрировать среди подбитых машин и хат в Мертвом городе. –– Прорываться? – немного опешив, спросил Артем. – Но ведь… –– Прорываться. – сухо заявил снова тот. Но вдруг улыбнулся. – Но не через танки. Взгляд Паньюневича упал точно на бывшее поле боя. Туда, где еще недавно чадили черным подбитые им «Алладины». Он впился взглядом в эту низину как вампир, и Артем, сам того не поняв, тоже обернулся. По траве, переминая под колесами покрашенных в песочный цвет арабских КАМАЗов и Уралов, под гусеницами разномастных тягачей и легких бронемашин, двигалась тыловая колонна, с очень уж редким сопровождением. Гардезский блок правильно рассчитал на Блицкриг, правильно рассчитал то, что продвинется быстро и далеко. Но никак не предвидел единственный уцелевший танк на направлении своего главного удара. Поэтому, охранение было жидким, как борщ в столовой моторно-тракторной станции. Именно в эту лимфу, именно в это слабое место предстояло бить. Паньюневич хотел разорвать кровяной поток арабской армии, что двигался в поддержку на передовую. – Это боепитание и провиант. Колонна обеспечения. – кивнул в ее сторону Паньюневич. –– Мы лишим их притока? – смекнул Артем. –– Да. И разобьем в пух и прах. – положил руку на его плечо командир. – Прорвемся на позиции через них. А там добьем танки, что явятся по нашу душу. Мы свяжем их боем. Пусть не на долго, но задержим. …Через несколько минут, как длинная колонна уже потеряла начало и не обрела конца, подбитый российский танк наконец завелся. Выбросив с клубами масляного дыма копоть из выхлопных труб, двигатель засвистел турбинами. Паньюневич сел на место наводчика. Прямо на всю ту кровь и металлическую крошку, лишь протерев сидения рукавом. Он ощущал всю ту липкость бурой присохшей, но еще не до конца застывшей жижи. Смеси крови, затухших искр, кусков брони, костей и мягких тканей, стекла от приборов и пластика. И это питало его, придавало ощущение, что в танке их все равно было трое. –– Заряжаю фугасный! – отчитался он, выбирая боеприпас в автомате. – Фугасный готов! Артем, с выстрелом, жми на полную вперед, прямо на грузовики! Замнешь их, и раздавишь! –– Есть, принял! – ответил тот, поглаживая рычаги. –– Ну. За Керчь и Севастополь… – усмехнулся Паньюневич вдруг, как снайпер прижмуриваясь на один глаз в прицел. Его зрачок вцепился точно в низко посаженный грузовик, доверху набитый ящиками. – Вот вам ваши снаряды, бля! В низине рвануло так, что осветило всю колонну. Фугасная болванка, с ревом рванувшая из среза танковой пушки, разметала по близлежащей округе горящие патронные и снарядные ящики, которые тащились в одном из грузовиков. Тот буквально вмяло в землю, искорежило и разорвало на стальные листы и обломки, обрубки рессор и колес. Кабину вывернуло, как карман, и ее обломками посекло все, что было еще на две машины вперед. Колонна остановилась. Снаряды из кузова, патроны и гранаты, что валялись по земле, рвались и били живую силу. Хлопали картузные заряды для перевозимой дальше на прицепах артиллерии, рвались танковые фугасы и кумулятивы. Все это зарево, весь этот огненный фонтан только начинал бушевать, разрывая пополам длинную афганскую колонну песочных машинок и бронетранспортеров. Опешившие солдаты начали разбегаться, кто куда. Наскоро начали ставить пулеметы на землю, не понимая, откуда был выстрел. В этот момент Артем налег на рычаги, и сорока шести тонная махина, с покладистостью домашнего зверька и ревом десятка тигров, рванула в низину. Танк все разгонялся и разгонялся. Спидометр показывал за семьдесят километров в час. И тогда, в самый пик разгона, сваренная из погонной стали коробка, с изорванной и изнахраченной башней, врезалась в ближайший к огненному фонтану КАМАЗ, разрывая его пополам. Под гусеницами оказалась схоронена, смятая будто консервная банка, кабина, вместе с экипажем. Восьмидесятка остановилась, когда Артем дал задний ход. Еще раз проехавшись по смешанному с землей металлу, танк развернулся. Дуло его смотрело точно в ветровое стекло еще одного грузовика. С выдохом, Паньюневич выжал спуск на пушке. Раздался оглушающий выстрел. Снаряд нанизал на свою траекторию сразу три машины обеспечения. Бронебойный дротик прошел три двигателя и разбил носовую часть афганского угловатого «Бардака», который был просто перекрашен из советского. Транспорт загорелся, зажегся пожаром. Экипажи, солдаты, танковая и артиллерийская обслуга начала ретироваться кто куда. Люди убегали даже в чистое поле, явно не ожидая настолько яростной атаки. –– Куда? Куд-да?! – вручную, с хрустом и скрипом механизма, командир повернул башню, послав вдогонку побросавшим оружие солдатикам фугас, который вывернул клок каменистой земли из горной чашки. В воздухе вдруг что-то свистнуло. Хвостатой кометой после рикошета взмыл вверх оперенный бронебойный арабский снаряд. Капитан глянул в поврежденный триплекс, видя сбоку, где раньше была дорога на их моторно-тракторную станцию, два афганских танка. Те шли на выручку разорванной колонне, которая потихоньку начала рассасываться, как тараканы по кухне. От прямого выстрела этих «Алладинов», «Пять-двенадцать» защищали только щеки башни, бывшей когда-то краснознаменной, но сгоревшей под арабами, шестьдесят четверки. –– Артем, назад! – крикнул командир, выжимая на панели кнопку выброса завесы. – Дым пошел. Развернись на девяносто, я доверну башней! Еще один снаряд полоснул поперек по наклоненному лобовому листу. Он только чудом не ушел ниже – точно в механика. Но ниже афганцам не позволяла стрелять их же, удачно для российского экипажа сгоревшая, машина. Танковый дротик только едва не разметал афганскую же обугленную броню, проскочив чуточку выше. Оптика, все-таки, у тех была на высоте. Да и к тому же, целая. В мгновение попадания, Артем прикусил губу. Рефлекторно вжал голову в плечи, как цыплёнок. Паньюневич же прикрыл глаза рукой, чтобы не ослепнуть от яркой вспышки сработавшей динамической защиты. Триплексы заполнил дым, вырвавшийся из выброшенной с башни шашки. В нем свистнул еще один снаряд, но тот пролетел совсем уж мимо, даже чуть не ударил по самой афганской колонне. Налегая на рычаги, механик развернул восьмидесятку. Танк, взревев турбиной двигателя, клюнул носом. Но не заглох – двигатель держался. Орудие теперь смотрело точно на надвигавшегося врага. –– Подкалиберный готов! – внезапно отчитался Паньюневич, облизнув горячие губы в диком азарте. – Давай, скотина… Покажись! Как только из дыма выглянул лишь краешек брони песочного цвета, раздался хруст привода наведения. Командир, сжимая до побеления пальцы на машинке привода, довернул башню, и выжал спуск. Танк качнуло, и со вспышкой, бронебойный дротик полетел точно в лоб вражеской машине. Впившись в неприкрытый коробочками динамической защиты участок маски орудия, он прошиб ее насквозь, взрывая поднявшийся на автомате заряжания пороховой заряд. Ударной волной откатило морской вал от Мертового города. Со страшным скрипом и свистом, с погона сорвало башню, отправив ее высоко вверх. Огненный столб было видно, наверное, даже из-за леса. Открылся казенник пушки. Заскрипел автомат заряжания. И одновременно с этим, начала поворачиваться башня песочного «Алладина». Второй вражеский танк заходил «на круг». Тоже укрываясь за броней ярко полыхающего изорванного собрата, брал в прицел точащий участок башни восьмидесяти. Это было мгновение абсолютного паритета, и от этого мгновения зависел весь успех. Как в одну, так и в другую сторону. Медлить было нельзя, и Артем уже было хотел дернуть рукоятку передачи, чтобы отогнать танк за укрытие другой машины, где была бы укрыта и башня. Но вдруг Паньюневич, практически срывая голос, крикнул: –– Вперед!!! Раздался выстрел. По броне шлепнул снаряд, но он прошил лишь наваренные за башней элементы, не повредив ничего существенного. В этот момент Паньюневич выстрелил ответно – точно за торчащий передний каток. «Алладин» загорелся. Зачадил черным дымом, что начал рваться наружу из-за закрытых люков. Из-под погона башни снова начали вырываться языки пламени. Затем из дула танка, из лопнувших триплексов – отовсюду. Изнутри, испепеляя, экипаж сжирало желтое пороховое пламя. –– Разворот! – скомандовал Паньюневич. Но в это мгновение сзади что-то врезало. Лишь блеснув, похожий на дротик снаряд, с искрами и кусками раскаленного металла, брызнувших в башню, пробил пустое командирское кресло, и вылетел вперед, через промятый фугасом участок брони. Он не задел практически ничего, но оглушил очень знатно. Антон сжал уши руками, и скинул с головы шлемофон, чувствуя, как на коленки струится кровь. Мотнув головой, он поднялся к триплексам, глянув, что же это было. –– Артем, назад!!! Назад!!! Восьмидесятка рванула задним ходом, врезавшись в препятствие – подбитый «Алладин». В воздухе просвистел еще один снаряд – враг наступал. Паньюневич понял, что это были за танки. Ими он и грозился. Сзади на них наступала пара «Кафиров» – крупных, очень похожих на китайские, бежевых машин. Они шли парой, видимо и должны были быть прикрытием колонны. С ними и предстояло бодаться в этой бойне. –– Твою-то мать… – глянув еще раз в триплекс, нервно сглотнул Паньюневич, надев на голову шлемофон. – …Два «Безбожника», дистанция до пятисот. Откуда же вы вынырнули, черти?! –– Мы сможем отбиться от них? – спросил вдруг Артем, тяжело дыша. – Мы тут как в ловушке! –– Не сможем… – четко ответил ему командир. – В чашке не сможем, мы тут как на ладони, и скоро эта шестидесятка не выдержит. Ах, черт! – в прикрывающий их остов танка прилетели два синхронных выстрела. И тут Антон глянул вперед, увидел белые, словно зубы, глиняные хатки, выходящие из Каспийского моря. – Но они тяжелее и медленнее нас… Ил может их притормозить, и мы им вмажем. Сможешь дотянуть до Мертвого? –– До него метров сто двадцать! – произнес тот. –– Давай, вперед! Быстро моргнув, Артем надавил на рычаги, дернул переключение коробки, и танк снова поддался тому быстрому бегу, как и в начале этого страшного боя. В броне зияло уже две узеньких дырочки, но восьмидесятка все не сдавалась. Перла на пролом, через все искореженное железо и объятый огнем металл раздувшейся от детонации боекомплекта афганской брони. Танк, уверенно переминая под гусеницами песок с травой и каменистую землю в редких случаях, рвался к спасительному берегу Каспия, где у них еще был шанс на генеральное сражение с афганцами. И нужно было его дать. Нужно было сразить хотя бы одну, до сих пор не побежденную никем на Ближнем Востоке, машину. Нужно было забороть «Кафира» сорокалетним советским бастионом. Вдруг, когда до домиков оставалось не больше трех десятков метров, сбоку у самой гусеницы скользнул снаряд. Афганцы думали пристрелить буйных русских в затылок, но Паньюневич вовремя дал команду на поворот. И перед лицом командира замигала лампа, извещающая о лазерном наведении. –– Ракета! В триплексах сбоку скользнуло пожарище – обезглавленный «Алладин», что наступал со стороны разбомбленной моторно-тракторной станции. –– Артем, стоп! Полный назад, правый на пятнадцать градусов! Врежься в него! Проскользнув гусеницами, восьмидесятка покорно подалась назад. И со скрежетом металла, врезаясь в полыхающую «шестьдесят четверку», кивнула, присвистнув турбиной. Ракета летела не долго – афганцы нагоняли. Но, пролетая над снарядным пожарищем, сработала именно на него. Паньюневича с Артемом тряхнуло, но не задело. Хитрость снова помогла экипажу. –– Поехали! В Мертвый город влетели с брызгами. Был на бережке небольшой волнорез, что-то вроде пристани-отмостки, сделанной явно уже после того, как появился этот столь живописный памятник победы природы над человеком. С него восьмидесятка и спрыгнула за один из домов. Нацеленный на затылок башни снаряд из «Кафира», полоснул по самой крышке люка наводчика, и врезался в побеленную стену, сшибая соломенную прогорклую крышу в воду. Та, еще сильнее скрыла движение удирающего танка, и он смог затаиться во всей этой воде и камне. Паньюневич, руками Артема, остановил его. Чувствовалось, как машину засасывает в развезенном иле, как мешает ее движению морской прибой и соленая вода по самый люк механика. Через него, потихоньку, и заливало. Лило и в дыры от попаданий. Командир тогда скомандовал, чтобы механик развернул машину за один из домов, сдав задом. Гусеницы провернулись, а танк сдвинулся лишь немного. Но Артем быстро привык к новым условиям, и завел «Пять-двенадцать» туда, куда было нужно. Капитан попробовал крутануть башню. Она поддалась, хоть в этот раз и еще труднее. Хруста уже почти не было. Слышался металлический бой – что-то мешало гребенке привода вращаться, но еще не критично. Сглотнув, командир ждал. –– Они зайдут в него… – тихо, практически про себя, говорил он, утирая пот с лица. – Они зайдут в него… Зайду-у-ут… Но те не спешили. Арабы остановились у самой воды, внимательно осматривая поверхность на предмет неестественных колебаний. Антон вовремя остановил машину, а потому афганцы ничего не увидели. Они простояли так не больше полуминуты, а затем, разделившись, по обе стороны города, медленно начали в него заходить. Враг был необычайно осторожен, шел метр за метром, на первой передаче, не спешил вываливаться из-за угла одно или двухэтажных глиняных домиков. Часто слышался гул их башен. Много поворачивали их, осматривались. Держали орудия наготове, с уже заряженными в них снарядами. Искали ускользнувший от них непокорный экипаж, все еще тщетно сражающийся за Родину и свою жизнь. Но «Кафиры» – эти грозные, угловатые боевые машины – они шли, как люди, шаг за шагом. Ощущали себя здесь уже победителями, полноценными завоевателями побережья Каспия. Им оставалось только найти этих неугомонных… … С ревом в борт одного из пары афганских танков со всей дури врезался бронебойный снаряд. Паньюневич, хитро, подождал из-за угла. Терпеливо, как настоящий охотник. И не без удовольствия, с секунду, он смотрел, как со взрывающегося в двадцати метрах танка, отлетают броневые элементы, смотрел, как расходятся от взрыва волны, и как блестят они в огнях пороховой желтизны. Это был первый уничтоженный на российской земле, устрашающий афганский танк. Маленькая, но победа. –– Артем, давай на… Что-то чавкнуло под днищем, и в воду посыпались звенья разбитой гусеницы. Восьмидесятку тряхнуло и окатило соленой водой. Второй «Кафир» – еще не побежденный – бил через три дома на вскидку, на вспышку, и попал. –– Сто восемьдесят! – скомандовал командир. – Он пойдет нас добивать. Паньюневич попытался повернуть рукоятку привода. Но та встала уже намертво. Для нее бой был закончен. И тут капитан понял, что по-настоящему сейчас нужно было сделать. –– Артем, дорогой. – взявшись рукой за люк, он подтянулся на нем, поправляясь в кресле. – Доверни немного. Танк еще свистнул двигателем, и встал. Вдруг по броне ударило, и кумулятивная струя с искрами и пламенем пробила башню, точно перед Паньюневичем. Раскаленное медное копье пробило ему таз, и ушло дальше в кресло. В глазах его потемнело от боли, но он даже не выкрикнул, не показал зубов. Антон лишь сжался, обмяк и, отпустив рукоятку люка, упал на кресло. Обессилив, лбом уперся в резину прицела, слабеющей рукой взявшись за управление пушки. –– Артем. А-а-артем! – не своим, хриплым и скрипучим голосом, сказал он. – Мальчик мой. Уходи. Открой люк и уходи. Беги… –– Что? – замешкался тот. Еще не до конца понимал, что произошло. – Я вас…