Генерал замолчал. Кажется, сопеть перестал. Не двинулся, не шелохнулся даже. На секунду Среде показалось, что перед ним на окоченевших ногах стоит труп, но вскоре тот чуть поджал кулаки и слегка выпрямился, все еще стоя спиной к Ульяне, что заполняла собой почти весь дверной проем – плечистая, высокая. По ее лицу поползла мина отвращения, ей было абсолютно не интересно с ним общаться, но все же она должна была. Громов пришел под белым флагом, хоть и думал, что ему тут все подчиняются. Будет интересно послушать его мысли на весь этот счет. –– Есть ли в этом мире… хоть что-то, – повернув к ней голову, наконец выдал, совсем не привычным для этого момента тихим голосом, Громов. – Что способно причинить тебе вред? –– Да, имбирные пряники. Они отвратительно налипают на зубы. – цокая грубой подошвой ботинок, Ульяна прошла вглубь полуразрушенного помещения, встав за Т-образный президентский стол, на котором был лишь разбитый органайзер из малахита. С ее ответа чуть ухмыльнулся Груз, а Дима так и вовсе едва сдержал от неожиданного ответа смех. Не смешно было только Громову. Он побледнел. – Дубовый обломок стола в пузо еще не самое страшное, что мне удавалось пережить. Болезненно, обидно, неприятно, но точно не смертельно. А взрыв… Так я вроде бы даже чуть… загорела. – наигранно поглядела она на свои руки. – Хотя, на мне и не видно загара. –– Я пришел забрать то, что мне положено. – сурово заявил тот. –– Пачку президентских презервативов получишь на выходе, я распоряжусь. Еще что-то? –– Хватит поясничать! – пристукнул по столу тот. – Тебе шестой десяток лет, а все неймется! Ты здесь никто, у тебя здесь нет власти! Ты просто кусок земли на кладбище, начинка для деревянного ящика, и крест с фотографией! –– Тогда почему я здесь? – перебила его она, кулаками упираясь в стол. – Ах да, точно! Чтобы здесь не оказался старый штабной маразматик, не видящий ничего, кроме своих собственных и личных забот. Не думай, что ты здесь самый умный и самый отчаянный. Заваривший эту кашу – идиот. Но ты этому идиоту явно служишь, ты делаешь все наперекосяк, и вот так решил вот выслужиться? Послал на Кремль танки, пошел на измену и обстрелял демонстрацию, хотя у тебя не могло быть на это распоряжения президента. –– Оно у меня было. –– Да? Покажи! И мы сразу же соберем весь свой скарб и уберемся. –– Ты боишься представлять интересы русских в мире. – тот сменил тему, напыжившись. – Ты боишься строить настоящую и правильную империю, которая простоит десятки лет, объединенная одной нацией. Ты выслуживаешься перед всяким мировым сбродом, перед иностранными ублюдками и выродками, которые обложили нашу страну. Пояс на востоке – это все крохи, иллюзия воздействия. Ручные собачки, что тащатся на поводу у настоящего мирового гегемона. Американцы, британцы, вся Европа! Это ли не ключевое мировое зло, а? И не стоит ли оно того, чтобы заплатить за него собственной совестью, и нажать то, что принадлежит нашему народу? Русской нации? –– Я вижу врага иного… Врага, что злее всех остальных, и что хитрее всех остальных. Этот враг – не какой-то народ, и даже не какие-то определённые люди. Этот враг – обезумевшая от вседозволенности, оборзевшая от жира и денег власть. Таким как ты, проще сказать: «Смотрите, вот это враг. Он – не мы!». Пущ-пах-бабах! И этого врага не станет. А как уляжется пыль, покалеченным солдатам вы покажете на другого, на того, кто может быть чуть посильнее. И это правильная тактика. Твой народ, который сражается за хозяина, начнет верить, что хозяин этот несет им победу, и какое-то время будет самоотверженно драться. Драться с любым врагом, на кого покажешь. С правильными людьми, с «неправильными» людьми – этот вопрос далеко не в первой десятке. Тебя будут слушать и тебе будут повиноваться. Но какой итог у всех этих побед? Вырождение человечности, жестокость к тому, кто не похож, кто является низшим сортом, так? Не кажется ли тебе, что такой режим… уже когда-то был? Где говорили о нации, где говорили о сплочении богатых и бедных против одной угрозы. Против таких, которые не похожи? Ты хочешь мир русских? –– Да, я хочу его. –– А я хочу мир народов. Я хочу, чтобы политиканы не наживались на войне, не расценивали свой народ как пушечное мясо. Не загоняли его в кабалу, не вешали на людские шеи петли кредитов, ипотек, и прочей мишуры, пока сами жрут черную икру паспортом иностранного государства. Как там твои детки кстати? У старшего вроде бы вилла где-то в Голландии, да? – Ульяна усмехнулась. – Право, исконно русская земля… –– Ты ведь давала присягу… –– Давала присягу всему народу. Трехсотмиллионной стране! От Вильнюса до Магадана. От Душанбе и до Мурманска. Не только русским. –– Что уж тут лицедействовать. – пристукнул пальцами по столешнице Громов, поднимая на нее явно подавленные глаза. Он понимал, что на компромисс эта стальная леди точно уже не пойдет. Ее оставалось только смести танками. – Чего же хочешь ты? –– Чтобы мир никогда не чувствовал на коже ядерного пламени. – сурово ответила ему она, глянув точно в глаза, отчего тому поплохело. – Чтобы мир жил и верил в завтрашний день. Я хочу, чтобы такие, как ты, никогда не стояли у власти, чтобы дети таких, как ты, не издавали простому люду законы. Я хочу, чтобы все было честно, все было открыто, все было для народа. Больше всего я хочу смести вашу прогнившую систему до самого основания, вырыть в нем яму и залить железобетоном. –– И право, ты величайшая оптимистка. – усмехнулся тот. Вирхова чуть не взорвалась изнутри от его улыбки. Ее наполнял гнев – он умел выводить из себя любого. Но держалась она стойко. Не подавала вида. – Бороться с этим, все равно, что бороться с воздухом. Насколько бы это не было омерзительным, на сколько бы это не походило на крысиную нору, но это везде. Не только у нас, там, здесь, вон там вот – за кордоном. Бороться с этим, значит бороться со всем миром. Пропаганда сильна, и ты уверена, что ваша шайка сумеет справиться с целым потоком голодных до крови акул бизнеса? Мир ведь уже испытал на себе ядерный огонь. Говорят, в Берлине все еще разгребают завалы… Народ слишком увлечен войной, слишком увлечен той пропагандой, что мы ему несем. Каждая из республик давно пропитана такими националистами, как я. В каждой из республик у власти есть сильная боевая организация суровых бритых мужчин с арматурами с белыми шнурками. Это не угрозы, это лишь констатация факта. Это насаживалось с усилиями, с огромными средствами. Плавно, по крупицам, еще во времена Союза. Каждая победа была подкреплена тем, что мы – русские – нация победителей. Что это мы всегда и везде побеждаем. У нас не бывает поражений. А если и есть, так русские не виноваты – виноваты либо те, кто плохо за русских болел, либо глупые и безответственные генералы, годные к людской плахе. И все! Это работает! Эту машину не победить, сколько ты не старайся. Ты, Вирхова, будто единорог. Последний «Красный Генерал», думающий, что его эпоха еще не прошла. Деньги, выданные на цементирование у людей идей о том, что все красное – плохо, освоены уже давно. Не пытайся сопротивляться, ты только потеряешь своих людей, вот чем все кончится. И мне очень жаль видеть этих благоразумных русских парней рядом с той, кто родилась в одном стойле с баранами, где-то в Богом забытом ауле. –– Друже, ты-таки, по-моему, перепутал… – поглядел на него Среда, закартавив. –– А я в Киеве родился. Латыш по национальности, да. – переглянулся с Вирховой Груз, неожиданно заговорив. – Наверное ручные журналюги мне уже выписали смертный приговор? Внезапно переменив взгляд на ищущий, Громов глянул на давно вошедшую, но не замеченную из-за жаркого спорта Моргану. За ней же был и большущий Вагнер, умеющий, однако, оставаться скрытным. –– Даже не смотри. – по-немецки выдала генералу девушка. –– Все попорченные яйца в одной корзинке… Так даже лучше. – с некоторой грустью в голосе, сказал Громов. – Не придется мириться с совестью, что загубил народ. А вас… вас можно. Ему, вероятно, все становилось уже ясным, но он точно не рассчитывал на то, что Ульяна уже слышала шаги по коридору. Чуть вразвалочку, поспешные, немного не расторопные. Ей нужно было взорвать Громова, заставить его кричать, и она ждала этот момент, и этого человека, что уже спешил к ней. Правда, он запнулся, и чуть ли не кубарем повалился вниз. Повезло – он завалился как раз в двери кабинета. Последний козырь этого разговора вошел в игру точно не так грациозно, как опальная генеральша того планировала, но очень вовремя. Это был чумазый, перепачканный танкист, который видимо искал, где здесь может быть умывальник. –– Я пока еще никого не потеряла. – с улыбкой выдала Ульяна. – А вот ты потерял. Будем честны, я могла бы расценить это, как Божью длань мне, но я не верю в бородатого кудесника, зато полностью могу ощутить чужую глупость. Это куда нагляднее, и, в отличие от Бога, мировой практикой приравнено к аргументу. Громов явно узнал одного из своих бывших солдат. Наверное, не столько потому, что знал его лицо, или видел его когда-то, а от того, что с самолета нельзя выбрасывать танки. Естественно, ему доложили о том, что «восьмидесятка» оставалась на приграничной полосе Кремля и могла быть захвачена в плен. Но он, в силу своей специфики, верил, что его солдаты полностью доверяют тому, что говорит его пропаганда, и думают, будто бы здесь засел страшный противник. Артем оказался не из таких. Он оказался немного труслив, чтобы пустить себе пулю в лоб. Но оказался достаточно мужественен, чтобы принять сторону, которую он считает правильной, несмотря на то что ему наговорили. –– Солдат, вы понимаете, что вы здесь делаете? – покраснев, строго спросил Громов, будто бы и забыв, что на него смотрит Ульяна. Она анализировала его поведение и уже сделала некоторые наметки на то, как действовать дальше. Пока не вступалась за «мальчишку», а лишь наблюдала. – Вам что, был не ясен приказ? –– Гусеницу разбило, экипаж был контужен. Мы сражались… –– Вы должны были умереть, если не можете противостоять этим… этим обезьянам! – Громов еще сильнее накалялся. У него чуть ли пена изо рта уже не брызгала. Вирхова слегка ухмыльнулась на это. Пусть покричит. – Вы что не понимаете, что Кремль был захвачен?! Что его было необходимо освободить, даже ценой собственной никчемной шкуры?! –– Ваше задание было ложью. – осмелел Артем, стягивая с огненно-рыжих волос шлемофон. – Вы говорили, что здесь будут иностранцы. Я верил, что я сметаю с родной земли иностранный сапог, но здесь оказались наши же люди! Вы отправили нас убивать своих. –– Кого своих? Этих национал-предателей? Изменников Родины, что даже иностранные сигареты курят?! –– Это «Прима». – тише всех сказала Ульяна, подняв в руке пачку. – Прав был Шелленберг… –– Я не мог выполнить преступный и лживый приказ. – стойко стоял Артем. – Они наши люди. Самоотверженные и стойкие. –– Сделай что-нибудь. – шепнул Вирховой Среда. – Он же его сейчас сожрет. –– Вы пойдете со мной, солдат! – приказал танкисту Громов. – Вас ждет военный трибунал за невыполнение приказа. –– Пусть Артем сам выбирает. – мягко ответила за него Ульяна. – Я думаю, что так будет честнее. И куда более показательнее. –– Солдат не имеет права выбирать! Он верен… – попытался было схватить его за руку Громов, но тут произошло неожиданное. Артем отдернул руку. До этого неподвижный парень встал в свою стойкую позицию, и отошел, не дав схватить себя. Этого и ждала Ульяна. Это было лучшей проверкой стойкости солдата, и чумазый юный танкист ее блестяще прошел. На ее душе стало немного полегче, в ее рядах оказалось достойное пополнение. Артем отошел еще на шаг, ближе к ней, будто бы показывая, что в случае чего, она сможет его защитить от этого обезумевшего оборотня в погонах. Ошарашенный Громов застыл, так и вытянув руку. Он сжал воздух пальцами и поглядел на все это. Его ладонь так и не коснулась грубой ткани танкового комбинезона. Генерал был выставлен клоуном. Это было больно, морально больно. Его сжало, как пружину, дернуло, и он оскалился, мотнув головой. –– Будет показательно. Будет очень показательно. – поджав губы, протараторил он. – Все увидят, что ты ошибаешься. Все увидят крах старой России и последнего ее столба. Я верил, что ты не ошибаешься, что ты, Ульяна, сможешь стать мне товарищем. –– Тогда бы я очень страшно ошиблась. –– Твоя главная ошибка на твоем лице. «Вот идиот.» – пронеслось в голове Димы. Он точно знал, что не нужно было этого говорить. Это было ударом, последним ключом к сундуку Пандоры, что был сокрыт внутри Ульяны. Она замерла и побледнела. В ее голове посыпались мысли, прозвенел странный гудок, будто бы кто-то ударил по всем клавишам церковного органа разом. Ей поплохело, в животе начало тянуть, а грудь будто бы сжимали страшными тисками. В ушах раздались крики, приглушенные выстрелы. Она терялась в своем сознании, в прошлых своих жизнях, которые она никогда не хотела вспоминать. Наружу рвались ее демоны, Ульяна свирепела. Но на секунду в ушах унялся весь этот звон. Звуки были стали приглушенными. Ее будто бы снова контузило, на руках появилась сухость, на лице жжение. Она медленно, как во сне, несколько пьяным движением, не обращая внимания ни на что, глянула на свои руки. Они были по локоть в крупных каплях и пятнах крови. Кровь эта мешалась с песком, и ссыпалась жижей сквозь ее закопчённые пальцы прямо на дубовый стол. Реальность смешалась с воспоминаниями, мир тот смешался с этим. А место потолка заняло палящее солнце и голубое, без единого облачка, небо. Дыхание участилось, зрачки сжались почти до предела, и она чуть ли не падала от страшного бессилия. Этот ублюдок смог задеть то, что точно не стоило в ней трогать. –– Ты просто сглотнешь это? – не понимая что с ней, тихо спросил Среда, наклонившись к ней. – Скажи ему. –– Дай… дай мне сигарету. – немедленно, перебарывая ощущение жгущего песка на руках, тихо сказала она, уперлась в стол. Явно чувствуя свою неприкосновенность, Громов пошел к двери, уже не смотря на раздавленную его словами даму. Ему было плевать, он просто шел себе дальше. Его не волновало ничего, кроме его собственной шкуры. Он был уверен, что эти два автоматчика у дверей смогут его защитить. Втянув полные легкие дыма, Вирхова медленно распрямилась. Она поймала на себе последний взгляд Громова. Он обернулся на секунду, чтобы нахально улыбнуться ей из дверей. Но просчитался. Снова. Ульяне было достаточно двинуть пальцами, что она и сделала: вход загородили трое плечистых десантников, перекрыв его. –– Ты думаешь, мне нужны слова, чтобы тебя остановить?.. – тихо, из гробовой тишины начала она, не вынимая папиросу изо рта. Ее зрачки все еще были сжаты. Разум рисовал ей палящее солнце на потолке, и это создавало двоякое ощущение. Она могла не прикрывать глаза от него, но организм, подчиненный рефлексам, не давал им расслабиться. – Ты думаешь, что этот стол и два твоих ряженых мальчика спасут тебя?.. Медленно, Вирхова вышла из-за стола. Ее пальцы тряслись, но взгляд, как у настоящего хищника, был устремлен только на цель. Она будто заведенная кукла, медленно, шаг за шагом, продвигалась к нему. Не думала останавливаться, не думала сбавлять такт. Еще немного и, казалось, раздавит его между собой и стенкой из десантников. Громов забоялся. Он уже пожалел, что сказал это. Его колени затряслись. Сглотнул. Пытался все еще стоять, но ноги уже не выдерживали. Это было для него кошмаром, такую Ульяну он еще не видел. Его солдаты было рванули автоматы на изготовку. Но их опередили Среда, Моргана и Груз. Их стволы уже смотрели точно на них, и они были готовы выстрелить. Этого не заметила Вирхова. Она продолжала путь к своей добыче. –– Ты просто ничтожество. Прихвостень «Мерседеса», что служил у него писакой. Твоя натура такова, что ты умеешь только завираться, и сбегать, жалкий штабной слизень… – будто гипнотически продолжала она. Но ее шепот был страшнее крика. Потому что в нем был гнев более страшный, который удавалось подавить только такой формой разговора. – Я мечтала о том, как свернуть ему шею, я мечтала о том, как свернуть шею тебе. И вот, ты почти в моих руках. Вирхова медленно схватила его за генеральские погоны и подтянула к себе. Тот послушно, как безвольный котенок, подошел. Она склонилась к нему, а он пытался спрятать глаза. Нервы были на пределе, сейчас что-то должно было произойти. Среда уже думал нажать на спуск и прекратить все это – вышибить ему мозги и дело с концом. Был уверен, что Ульяна все же выполнит свою мечту сейчас. А потому нужно было уже действовать, делать хоть что-то! –– Ты боишься меня?.. Тот молчал. Ее пальцы, будто когти орла на добыче, поджимались, впиваясь ему в плечи. Вирхова повернула голову, чтобы он в деталях мог рассмотреть ее шрам. Такой безобразный, такой огромный, такой контрастирующий с ее прелестным южным лицом, что и слов было не найти. Он и не находил. Молчал, как партизан. Его язык онемел, он просто не мог ничего сказать. –– Я была в Афганистане. Видела, как взрывом фугасной мины распылило человека. Ты в этот момент своему начальнику носил кофе в кабинет. Я была в Чечне и Дагестане. Видела, как солдаты режут друг друга из-за идей о национальности. Вскрывают черепа, развешивают кишки по заборам. Убивают стариков, детей, баб. Ты в этот момент получил полковника, и небольшой заводик в Прикамье. На мне лишь один орден, а на тебе десятки. Но я сдую их как пыль, потому что они ничего не весят, в них нет твоей плоти и твоей крови. В моей «Красной звезде» половина моего лица, и погибшая рота… Девяносто ребят. С разных уголков моей Родины, они умерли, чтобы такие, как ты, говорили кто правильный, а кто нет? Посмотри на мое лицо внимательно… Посмотри на него! – рявкнула на него она. – Ты видишь здесь выполненную задачу. Ты видишь здесь мой интернациональный долг, мои пот, кровь, и плоть. Ты видишь здесь верность Советского солдата тексту своей присяги. Здесь нет ошибок… Будто бык, выдохнув затяг ему прямо в лицо, что у того защипали глаза, с толчком, она отпустила его, и отошла назад. Сказала ему все, что хотела. –– Уберите это потекшее дерьмо из Кремля. – глядя Громову прямо в глаза, приказала Вирхова. Выщелкнула окурок прямо ему в орденоносную колодку на груди. Тот лишь фыркнул. Поняв, что все закончилось, немного осмелел. Поправил китель, отряхнул от пепла цветастые тканевые полосочки, что обозначали многочисленные ордена и медали, как «боевые», так и юбилейные. Хотя в горячих точках Громов не бывал, ему все равно давали их – по разнарядке. Не гоже же было человеку с таким чином, да без стольких орденов. У него не было такого авторитета, не было такого веса, не было даже такого шарма, как у Вирховой, ему не смогли бы простить, если бы он оказался посмешищем. И каждый год, с каждой такой вот подачкой, хороший, казалось бы, перспективный человек, вырвавшийся из штаба в высшие чины, все больше и больше обрастал лаской и знаковостью. Это его растлевало, это ему вредило. Это сделало его таким, какой он есть. Громов неловко оглядел ее снизу доверху. Это действо у него не получилось. Все оказалось скомкано, быстро, без чувства такта. Будто в комедии. Развернувшись, он зашагал из кабинета. За ним направились и два его мордоворота. Десанта в проходе уже не было. Солдаты ждали чуть поодаль, потому как Вирхова парой пальцев показала им отойти. Это было почти не видимо, не зримо и не ощутимо, но ее бойцы всегда понимали, куда стоит смотреть. Она была права – слова ей были не нужны. В голове набатом проносились мысли, воспоминания, образы. Страшные крики и стрельба сейчас разрывали ее разум на части, но Ульяна все еще стояла, непоколебимо, как на параде, держала саму себя как железный прут. Пухлые южные губы стали сухими, словно на них насыпали песка. Она сейчас только его и видела. Реальностью для нее были барханы золотистых песчинок. Куда бы она не посмотрела: под портретами, рядом с колоннами и шкафами из мореного дуба. Они же обволакивали сейчас и темный стол, и солдат, и ее саму, будто бы утягивая в себя. В висках гудело, и Ульяна не могла стоять. Громов умудрился ткнуть своим грязным пальцем в ее сознание, и то воспалилось, как ожоговый пузырь. Ноги подкосились, тело начало пробивать ознобом. Обессилив, Вирхова рухнула вниз. Ее неловко подхватил Артем, он был ближе всего к ней. С опозданием в долю секунды свои руки ей под мышки сунул Среда, спася от падения на пол. Тряхнув женщину, попытавшись привести в себя, Дима поднял ее обратно на ноги. Осторожно повернул к резному стулу с бархатным сиденьем. Тут помог Груз – пододвинул кресло ближе, и помог ей сесть. Моргана металлической рукой пыталась нащупать ее пульс. Все помогли ей невероятно слажено. –– Э-э-это что-то с сердцем?! – протараторил Артем, отпрянув назад, взволнованно глянул на почти бессознательную Ульяну. –– Нет, оно у нее железное… – протянул Груз, заглянув ей в глаза. – Зрачки, что иголка не пройдет. –– Пульс чудовищный, давление повышено. – констатировала Моргана, приспуская на переносицу свои чудесные большие очки. Она внимательно, и очень пристально посмотрела на обожженное лицо. – Да, зрачки и правда… Но, это не похоже на что-то сердечное. Это скорее… –– Психологическое. – догадался Среда. Ульяна внезапно дернула рукой. Она схватила со стола пачку своих сигарет, и вытянула зубами одну. – Вот шлюха! – откусив фильтр, выплюнула его прямо на пол. – Ублюдок, скотина… Нащупал брешь, гад! Чиркнув спичками, Ульяна наскоро подкурила. Как паровоз, выдала столб дыма четко вверх. Ее нервный тик постепенно начал отступать, зрачки возвращались в норму. Палящее солнце на потолке медленно растворилось, уступив место потрескавшейся и осыпавшейся лепнине, разбитым лампам и торчащей арматуре. Песок, что ссыпался через ее пальцы, тоже исчез. По изуродованному давным-давно лицу пронеслось дуновение относительно свежего сквозняка. Пальцы перестали трястись, распрямились и застыли на столе. На мгновение показалось, что Ульяна перестала дышать, но она подняла голову, и, цокнув, огляделась по сторонам. Вокруг нее были взволнованные товарищи. Виновато, всех их окинула коротким взглядом. –– Ничего, ты уже в форме. – Груз пристукнул ее по плечу. –– А я было подумал… – Артем не скрыл радости. Он улыбнулся, и облечено пристукнул себя руками по швам. –– А я не знал, что у тебя нет медалей. – Среда присел перед ней на корточки, немного прищурив глаза. Но не подозрительно, скорее изучающе. – Разговоры об этом как-то не заходили. Думал, что ты просто их не носишь, черт его знает почему.