– Мои родители были католиками, и… – Она помедлила, не желая выдавать свою тайну. – Ты этого не знаешь, но я приходила в твою церковь – посидеть, подумать. Иногда, кроме меня, там никого не было. Последняя скамья слева – там я всегда садилась. – Зачем? Если ты даже не верующая? – Я хотела почувствовать себя рядом с тобой. Даже когда тебя там не было. Он потянулся через стол и прикоснулся к ее руке: – Маура… – Рядом со скамьей, на которой я сидела, на левой стене есть витражные окна с изображениями святых. Я смотрела на эти окна и думала об их жизни. О том, как они страдали. Как ни странно, я находила в этом утешение, потому что их мученичество заставляло меня думать о тех благодатях, которые получила я. В особенности запомнилось мне одно окно. На нем был изображен человек с привязанными к столбу руками и устремленным в небеса взглядом. Человек, пронзенный стрелами. Дэниел кивнул: – Святой Себастьян, покровитель лучников и полицейских. Один из самых узнаваемых святых в средневековом искусстве. Он был римским гвардейцем, принявшим христианство, а когда отказался почитать старых богов, его привязали к столбу и расстреляли из лука. – Дэниэл постучал пальцем по фотографии Тимоти Макдугала. – Ты думаешь, это воссоздание мученичества Себастьяна? Маура кивнула: – Я рада, что ты тоже чувствуешь эту символику. Он показал на фотографию Кассандры Койл: – Расскажи мне об этой жертве. – Женщина, двадцати шести лет, найдена мертвой в своей спальне. Оба глаза удалены хирургическим путем после смерти. Глазные яблоки положены ей в открытую ладонь. – Классический портрет Луции. Она была девственницей, посвятившей себя Христу, и, когда отказалась выходить замуж, человек, с которым она была обручена, добился ее помещения в тюрьму, где ее подвергли мучениям. Палач вырвал ей глаза. – Если вспомнить об этом, то символика совершенно очевидна. Одна жертва пронзена стрелами, как святой Себастьян. У другой жертвы вырезаны глаза, как у святой Луции. – И что думает об этом бостонская полиция? – Я еще не говорила им об этой символике. Хотела сначала услышать твое мнение. Ты знаешь историю святых, и я подумала, что ты найдешь ответы. – Я знаю литургический календарь и знаком с житиями большинства святых. Но я ни в коем случае не эксперт. – Разве? Я помню, как ты со всеми подробностями объяснял мне иконографию религиозного искусства. Ты говорил, что, когда видишь старика с ключами, это почти наверняка изображение святого Петра с ключами от рая. Женщина с сосудом благовоний – Мария Магдалина, а мужчина в изодранной одежде и с ягненком – Иоанн Креститель. – Тебе это скажет любой историк. – Но сколько ты знаешь историков, столь же сведущих в религиозной символике, как ты? Уверена, ты сумеешь помочь нам идентифицировать других жертв этого убийцы. – А есть и другие жертвы? – Не знаю. Возможно, мы их пока не определили. Вот почему нам нужна твоя помощь. Несколько секунд он молчал. Маура понимала, почему он сомневается. Из-за их общей любовной истории. Год назад они пошли каждый своим путем, и рана от этого разделения пока не зажила. Она все еще оставалась свежей, болела. Маура и надеялась, и страшилась, что он ответит согласием на ее просьбу. Дэниел медленно потянулся за своим пальто и шарфом. «Вот, значит, каков ответ», – подумала Маура. Да, безусловно, мудрое решение. Это даже лучше, что он сейчас уйдет, но у нее заболело сердце, когда он встал. Настанет ли такой день, когда она посмотрит на Дэниела Брофи и ничего не почувствует? Если и настанет, то уж точно не сегодня. – Пойдем прямо сейчас, – сказал Дэниел. – Я буду ждать тебя в церкви. Она нахмурилась: – В церкви? – Если я собираюсь просвещать тебя, мы должны начать с основ. Встретимся там. * * * Сколько раз садилась Маура на скамью в церкви Пресвятой Богородицы, погружаясь в собственные страдания? Она не была верующей, но нуждалась в наставлении более высокого авторитета и находила утешение в знакомых символах, которые были повсюду в этом здании. Церковные свечи, мерцающие в тенях. Алтарь, покрытый ярким красным бархатом. Каменная Мадонна, доброжелательно взирающая со своего трона в нише. Сколько раз разглядывала Маура фигуры святых в витражных окнах и размышляла об их мучениях? Сегодня свет, проникавший через эти окна, отбрасывал холодное зимнее сияние на лицо Дэниела. – У меня не было времени, чтобы внимательно изучить сюжеты на этих окнах, но они прекрасны, правда? – сказал он, пока Маура восхищенно смотрела на первое окно. В каждом из четырех углов была своя фигура святого. – Мне говорили, что эти изображения не очень старые – всего сотня лет, вряд ли больше. Их изготовили во Франции в традиционном стиле, сходном с тем, который мы находим в средневековых церквях по всей Европе. Она показала в верхний левый угол: – Святой Себастьян. – Да, – подтвердил Дэниел. – Его легко идентифицировать по характерной разновидности мученичества. Его часто изображают привязанным к столбу и пронзенным стрелами. – А человек в верхнем правом углу? – спросила Маура. – Это какой святой? – Это Варфоломей, святой покровитель Армении. Видишь нож в его руке? Это символ его мученичества. – Его закололи? – Нет, его смерть была гораздо страшнее. С Варфоломея живого срезали кожу в наказание за то, что он обратил армянского царя в христианство. На некоторых картинах он изображен со снятой кожей, которая свисает с его руки, как кровавый плащ. – Дэниел горестно улыбнулся ей. – Неудивительно, что он также покровитель мясников и кожевников. – А в нижнем левом углу? – Святая Агата, еще одна мученица. – Что лежит на блюде, которое она держит? Похоже на хлеб. – Вообще-то, это не хлеб. – Дэниел замолчал. Его неловкость была настолько очевидной, что Маура нахмурилась: – В чем состояло ее мученичество? – Она умерла особенно жестокой смертью. Когда она отказалась чтить старых римских богов, ее подвергли пытке. Заставили ходить по стеклу, жгли раскаленными углями. Потом ей вырвали груди клещами. Маура уставилась на предметы на блюде – теперь она знала, что это не караваи хлеба, а груди искалеченной женщины. Она покачала головой: – Ну и истории! – Да, они ужасают. Но не может же быть, чтобы ты их совсем не знала. Ведь твои приемные родители были католиками. – Только формально. Посещение церкви на крещенскую мессу – вот максимум их религиозности, а когда мне исполнилось двенадцать, я вообще перестала ходить в церковь. Ни в одну не заходила многие годы, пока… – Она помолчала. – Пока не познакомилась с тобой. Они постояли несколько секунд молча, избегая встречаться глазами, – оба смотрели на окно, словно в этом витраже находились ответы, лекарства от их боли. – Я никогда не переставал любить тебя, – тихо произнес Дэниел. – И не перестану. – И все же мы не вместе. Он посмотрел на нее: – Это не я сказал «прощай». – А какой у меня был выбор, если ты так неукоснительно веришь в это? – Она кивнула на витражных святых, на алтарь и скамьи. – В то, во что я не могу верить и никогда не поверю. – У науки нет ответов на все вопросы, Маура. – Конечно нет, – заметила она с горькой ноткой в голосе. Наука не объясняла, почему некоторые люди предпочитают быть несчастными в любви. – Тут ведь дело не только в нашем счастье, – заговорил Дэниел. – В приходе есть люди, которым я нужен, страдающие люди, которым требуется моя помощь. И еще есть моя сестра. Она все еще жива, все еще здорова, хотя прошло столько лет. Я знаю, ты не веришь в чудеса, но я верю. – От лейкемии ее излечила медицинская наука, а не чудо. – А если ты ошибаешься? Если я заберу назад свое слово, оставлю церковь, а моя сестра опять заболеет… «Он никогда себе не простит, – подумала Маура. – Никогда не простит мне». Она вздохнула: – Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о нас. – Да, конечно. – Он посмотрел на окно. – Ты пришла, чтобы говорить об убийстве. Маура снова сосредоточилась на витраже, на четвертом святом – еще одной женщине, которая выбрала страдания. Чтобы идентифицировать эту святую, ей не требовалась помощь. – Святая Луция, – сказала она.