В этот момент Джереми заиграл мелодию собственного сочинения. Он позволял себе это только после обязательной программы. Звучала моя любимая – такая трогательная и грустная, что всякий раз на глаза наворачивались слезы. – Как она называется? – спросила я однажды. – Еще не придумал, – ответил он своим низким густым голосом с обворожительным английским акцентом. – Жаль, она этого заслуживает. – Тебе нравится? – Я ее обожаю! Он улыбнулся и сказал: – Тогда назову ее «Sybille’s reflections». Это было так трогательно – назвать мелодию в мою честь! Я знала, что «reflections» с английского переводится и как «размышления», и как «отражения», но не осмеливалась спросить, почему он выбрал именно это слово. Может, заметил, как часто я погружалась в свои мысли, не замечая, что происходит вокруг? Или имел в виду, что эта музыка – отражение моей души и творческих порывов, которые я держала взаперти? – Уверена, что ничего не хочешь? – повторил Джеф, видя, что я не спешу уходить. – Не хочу, спасибо. Я вернулась в кабинет и, проходя мимо стеллажа со всякой всячиной, взяла оттуда блокнот. Мне хотелось записать впечатления от сеанса у Оскара Фирмена, вернее, от той его части, которую я помнила, и подробно обрисовать сегодняшний день – первый день новой жизни, так не похожий на все, с чем я сталкивалась до сих пор. Мне позарез нужно было найти подходящие слова – возможно, чтобы поверить, что все это и правда происходит со мной. Я села за стол и принялась писать, но с каждой фразой нервничала все сильнее. По мере того как моя рука выводила слово за словом, я понимала, что новая личность далеко не идеальна. Да она вообще не имеет ничего общего с идеалом! С таким характером невозможно добиться признания или даже просто справиться с работой. Несмотря на все мои старания, Родриго обижался на каждое слово, Марко делал вид, что не слышит, Джеф отлынивал от работы, клиенты тянули с решением по поводу свадьбы, и в результате я тратила уйму сил, практически ничего не получая взамен. Такими темпами я скорее заболею от переутомления и потеряю работу, чем добьюсь хоть чего-то. Домой я вернулась встревоженная. Мне было приятно увидеть Натана, но от вида валявшихся повсюду вещей настроение снова испортилось. Я еле стояла на ногах, но все же бросилась наводить порядок. Закончив с этим, я почувствовала себя немного лучше – как минимум дело сделано. Я наскоро приняла душ. Как обычно, горячая вода внезапно сменялась холодной. Когда я в последний раз просила владельца квартиры починить колонку, он снова нашел отговорку, чтобы ничего не делать. Я же, зная за собой грешок, чувствовала себя не вправе настаивать. Договор аренды был заключен на имя моего бывшего парня. Когда мы разошлись, он съехал, а я осталась тут жить. С тех пор мне не хватало духу обновить договор, и я просто исправно платила каждый месяц. Когда мы легли, Натан неожиданно придвинулся ближе и принялся меня гладить. После изнурительного дня заниматься любовью совсем не хотелось, но я понимала, что жизнь не может состоять только из труда и забот. Иногда надо позволить себе расслабиться. И потом, его внезапное желание означало, что мы еще вместе и не все потеряно. Натан быстро уснул. Я любовалась ровными полосками света, падающими сквозь жалюзи на его лицо, и никак не могла погрузиться в сон. Мне не нравилась новая жизнь. Я снова и снова прокручивала в голове события прошедшего дня и пыталась понять, как жить дальше с новым характером. Как выпутаться из ситуации, в которую я попала? Как вообще что-то делать и радоваться жизни, когда мир так несовершенен? И вообще, почему он так несовершенен? Это мой перфекционизм мистическим образом притягивает к себе все возможные и невозможные проблемы? Или я стала острее видеть то, мимо чего другие люди спокойно проходят? Под тиканье будильника, отсчитывавшего минуты, а потом и часы, я все думала, думала и постепенно приходила к простой, но неутешительной мысли: да, я освободилась от страха, но попала в другое, не менее тяжелое рабство. Еще утром я не сомневалась, что уверенность в себе и стремление к порядку быстро приведут меня к успеху. Теперь я видела, что они скорее приведут меня в ад – ад, который я творила своими собственными руками. 11 В роскошном офисе на авеню Георга V в Париже он чувствовал себя неловко. Все эти огромные залы в стиле барона Османа, высокие потолки с лепниной, старинный паркет, камины из белого мрамора очень смущали его. Ни пылинки, все идеально и в воздухе прямо пахнет чистотой. Шарль пожалел, что не купил новый костюм. Старый выглядел слегка потертым, да и галстук наверняка вышел из моды. А ведь это была его последняя надежда. К счастью, собеседников больше интересовало привезенное досье, а не костюм. Директор инвестиционной компании, расслабленный, улыбчивый американец лет сорока со светлыми волосами, говорил на французском с приятным заморским акцентом. На нем был костюм песочного цвета и белая рубашка. Его помощник-француз, низенький коренастый человечек, был облачен в серый костюм и слишком туго затянутый иссиня-черный галстук. Темные волосы его росли так густо, что, видимо, ему пришлось попотеть, чтобы усмирить их. Лицо не выражало ни малейшей эмоции, глаза смотрели абсолютно бесстрастно – казалось, чувствам было не пробиться через плотину, созданную галстуком-удушителем. – Итак, давайте подытожим, – сказал американец. – Вам нужно восемьсот тысяч франков, чтобы отремонтировать производственную базу и нанять еще четырех сотрудников, я правильно понимаю? – Да, все так. – Отлично. Если я выделю эти средства, какой процент чистой прибыли до вычета налогов вы предполагаете получать на второй год эксплуатации? Процент чистой прибыли?.. Шарль даже не задумывался об этом. Он подсчитал, сколько нужно было вложить, чтобы корабль снова стал приносить доход, и не сомневался, что финансирование окупит себя. Но пообещать конкретную сумму?.. Что ответить? Он чувствовал, что его веры в успех здесь будет недостаточно. Эти люди хотят знать точные цифры. Процент прибыли. Американец смотрел на Шарля все с той же ослепительной улыбкой. Французский приспешник тоже не сводил с него безжизненного взгляда. Быстро, процент. Достаточно высокий, но не чересчур. Так, инфляция у нас около четырех процентов. Раз они вкладывают деньги, значит хотят получить в два или три раза больше. Но просто умножить и выдать круглую цифру нельзя. Чем конкретнее она будет, тем больше вероятность, что они поверят. – По моим подсчетам, к концу второго года мы выйдем на одиннадцать и сорок две сотые процента. – Одиннадцать и сорок две сотые? Американец бросил радостный взгляд на своего партнера. Шарль выдохнул. Он угадал. – Да, одиннадцать и сорок две сотые, – повторил он уверенным тоном. – Хорошо, мы поступим так. Иван Раффо, – тут он кивнул на коренастого, – проведет неделю на вашем предприятии, чтобы провести аудит. – Аудит? – Да, он тщательно изучит документацию и напишет подробный отчет о сотрудниках. Нам нужна ясная картина, чтобы понять, каким потенциалом обладают судно и команда. После этого я дам окончательный ответ. Если он будет положительным, мы подпишем контракт и зафиксируем тот процент, который вы назвали. Будете держаться на этом уровне – я даже носа не суну в ваши дела. Шарль кивнул. – Договорились. Когда вы хотите начать? – спросил он аудитора. Вместо него ответил американец: – Он прибудет в Лион завтра во второй половине дня. * * * Утром после бессонной ночи я позвонила Оскару Фирмену. Он предложил приехать незамедлительно. Мы снова встретились в его жилище под крышей мрачного здания на улице де ла Лож. – Вы выбрали характер, который делает вас хорошим человеком с высокими идеалами, – ответил он на мои упреки. – Безупречная честность и железная воля, отличная самодисциплина и огромное количество энергии, которую вы сразу пускаете в дело. О чем еще можно мечтать? Я уже не знала, что ответить. Последние двадцать минут он убеждал меня, что новый характер полностью отвечает моему изначальному желанию и обладает множеством сильных сторон. Это напоминало разговор слепого с глухим. Фирмен сидел напротив меня в коричневом кожаном кресле, как всегда, в белой рубашке и внимательно смотрел своими ярко-голубыми глазами. – Мне хочется исправить и улучшить все вокруг. Я из кожи вон лезу – и никакого результата. А ведь саму себя я тоже считаю недостаточно хорошей и ужасно страдаю от этого. – Вы судите себя и судите других. Ваша зада-ча – перестать все контролировать. Сохранить свое стремление сделать мир лучше, но не претендовать на абсолютную истину. И еще, научитесь ценить жизнь в ее несовершенстве, поймите, что никто не идеален, и будьте терпимее к себе и к другим. – Но я умею быть терпимой! И не переношу людей, которые не понимают, что это такое! – Хм… Знаете, что такое настоящая терпимость? Это когда принимаешь даже тех, кто живет по другим правилам, а значит, и людей… которых вы сейчас осуждаете. Я чуть не задохнулась от ярости. – Знаете, почему я так нетерпима? Да потому, что вы сами дали мне характер, который заставляет непроизвольно делить все на хорошее и плохое. – Спиноза писал: «Ничто само по себе не хорошо и не плохо». А главной добродетелью он считал поиск радости. – Поиск радости… Легко сказать! Вот влезли бы в мою шкуру и поискали! Несколько дней назад я бы легко это сделала, но теперь, когда я стала другим человеком, это невозможно. Радости как будто вообще не существует, поэтому… Он молчал. После недолгих колебаний я призналась, зачем пришла. – Я бы хотела другой характер. Старик строго посмотрел на меня: